Лев Сидоровский: Маршал Кирилл Мерецков

07 мая 2020

"Глагол" продолжает публиковать материалы о советских маршалах известного журналиста, уроженца Иркутска Льва Сидоровского. В первом очерке речь шла о маршале Советского Союза Леониде Говорове. Сегодня Лев Исаевич рассказывает о маршале Мерецкове.

Придя ровно тридцать три года назад в эту квартиру, я мигом понял, что внук весьма похож на деда: та же широкая кость. Здесь, в маленьком домашнем «музее», где различные фотографии Кирилла Афанасьевича представлены щедро, это внешнее сходство деда и внука прямо-таки бросалось в глаза. Вместе перелистывали мы ветхие от времени документы...

«Сын крестьянина деревни Назарьево Каширского уезда Кирилл Афанасьевич Мерецков, православного вероисповедания, родившийся июня 7 дня 1897 года, обучался в Назарьевском земском начальном училище Каширского уезда и успешно окончил в этом училище полный курс учения, четырехгодичный. В удостоверение чего и выдано ему, Кириллу Мерецкову, настоящее свидетельство из Каширского уездного училищного совета за надлежащею подписью и приложением печати...»

Пожелтевший снимок датирован на обороте 1916-м годом: крепкий парень в белой рубашке, при галстуке – это когда он работал в Судогде, слесарем на канифольном заводе. На другой фотографии – тот же парень, но – в кожанке, потому что он уже в местном Совете – военком. А потом – комиссар «специального пролетарского отряда для защиты Советской власти», о чем напоминает письмо бывшего командира Оршанского полка Татаринцева, направленное 17 ноября 1927 года в Революционный военный совет Московского ВО: «...Считаю необходимым поднять вопрос о награждении т. Мерецкова орденом Красного Знамени. Принимая участие во всех боях отряда на Восточном фронте, он выказывал при этом исключительное мужество. Например, в атаке под Казанью, когда погибли командир отряда Говорков и почти половина красноармейцев, комиссар Мерецков, хотя сам тоже получил две огнестрельные раны, продолжал оставаться в строю, взяв на себя командование отрядом. Это произвело на бойцов большое моральное впечатление, они бросились в штыки. Противник в панике бежал...»

После ранения юный комиссар оказался в только что открытой Академии Генерального штаба. Но учебе помешал Деникин: Мерецкова направили на Южный фронт. В стычке с белоказаками – вновь ранение. После госпиталя лишь засел за учебники – опять на фронт, теперь – на Юго-Западный, в Первую Конную. Там, под Коростенем, – третье ранение... И потом – снова академия...
Так молодой комбриг оказался в Петрограде. А дальше была у него Испания, где, под псевдонимом «Петрович», не только исполнял обязанности военного советника, но и сам участвовал в боях. В частности, с его именем связана знаменитая гвадалахарская операция, в ходе которой был наголову разбит итальянский экспедиционный корпус. За Мадрид на его грудь лёг орден Красного Знамени, за Гвадалахару – орден Ленина…

Еще увидел я в семейном альбоме такую фотографию: командующий войсками Ленинградского военного округа Мерецков над картой. Снято перед началом сражения на Карельском перешейке... Вообще-то гордиться позорной финской кампанией (как сказал поэт, «той войной незнаменитой») нам не пристало, но что было, то было... Мерецкова уже в ходе боев поставили во главе 7-й армии, действовавшей на главном направлении. Впереди – линия Маннергейма, одолеть которую мы поначалу никак не могли. Командарм выяснил: огромные потери потому, что нет эффективного средства для быстрого обнаружения и обезвреживания мин. Кроме того, сокрушить крупные финские доты наши части не в состоянии. С первой проблемой справились быстро: обратились к ленинградским ученым, и те всего за сутки (!) создали надежный миноискатель, который тут же был запущен в серийное производство. Ну а непробиваемые доты порушили с помощью орудий большого калибра. В общем, артиллерия свое дело сделала, пехота их успех развила, и над Выборгом вспыхнул красный флаг. Минует чуть больше года – и какими ценными окажутся эти сто пятьдесят километров, на которые войска Мерецкова отодвинули границу от Ленинграда...

Так получилось, что 22 июня представитель Главного командования Мерецков встретил в командировке на невских берегах. Ознакомившись с обстановкой, посоветовал руководителям ЛВО начать сооружение оборонительного пояса между Псковом и Ленинградом. Подобное предложение тогда могло показаться странным: ведь считалось, что противник Питеру способен угрожать только с севера – зачем же бросать силы на Лужское направление? К сожалению, предвиденье Кирилла Афанасьевича подтвердится слишком скоро.

А назавтра Мерецкова вызвали в Москву и... арестовали. На Лубянке ему инкриминировали шпионаж. Когда клевету с негодованием отверг, его передали в руки Родоса – следователя сталинской выучки, уже замучившего насмерть не один десяток именитых и неименитых «шпионов», например – Эйхе, Чубаря, Косарева, Мейерхольда... Палач отбил жертве печень и почки, сломал ребра, мочился истязаемому на лицо (обо всем этом Кирилл Афанасьевич поведает суду в 1956-м, на процессе по делу Родоса, который будет приговорен к высшей мере наказания).

Но шла тяжелейшая война. Мерецков нужен был на фронте, и «английского шпиона» из заточения выпустили (такое же чудо случилось тогда и с Рокоссовским), вернули генеральское звание, направили командармом на Ладожско-Онежский перешеек.
Там сложилась опасная ситуация: пользуясь численным превосходством, противник создал Ленинграду дополнительную угрозу. Приняв 7-ю армию, Мерецков перегруппировал войска и отвел их на рубежи, удобные для активной обороны. Главным рубежом стала Свирь: оттуда в сорок четвертом его солдаты пойдут в наступление...

Строчки с фронта: «17.10.41. Дорогие Дусенька и Вова! Я здоров, напрягаю все усилия на защиту нашей славной Родины. Фашистов мы разобьем! Буду драться за нашу страну до последней капли крови. И сын должен изучить военное дело, чтобы быть всегда готовым заменить меня как бойца. А ты, дорогая Дусенька, должна быть помощницей мне и сыну. Твое место там, где эту задачу можно выполнить лучше. Пункт определи сама. Если найдешь нужным, можно работать в одной со мной армии...»

Эту весточку от отца показал мне сын маршала, генерал-полковник. Владимир Кириллович вспоминал:

– Специально отец меня не «воспитывал». Не в его это было манерах, да и постоянная сверхзанятость не позволяла. Однако вот эта самая его сверхзанятость, этот самый ненавязчивый личный пример, очевидно, незаметно делали своё дело. Мы часто переезжали из города в город, не помню уже, сколько школ пришлось сменить, но то, что в любом новом месте я должен был учиться хорошо, считалось в семье как бы само собой разумеющимся… Собираясь в Испанию, он, конечно, ничего дома об этом не рассказывал, но я, видя, как отец подолгу изучает огромную карту Пиренейского полуострова, смутно начинал догадываться. И когда потом уже на своей школьной карте Испании каждый день передвигал флажки, думал об отце… Помню предвоенный Ленинград, наш дом на Кронверкском – отец не раз восхищённо говорил об архитектуре города. Там, в кинотеатре на соседней улице, вместе переживали мы суровый путь большевика Максима – отец ценил эту кинотрилогию. Но самым любимым для него стал вскоре фильм «Суворов». На фронте при удобном случае не раз просил киномеханика показать «Суворова». Улыбался: «Лишний раз посмотреть полезно». По ходу картины делал меткие замечания, так толкуя действия и особенно суворовские афоризмы, что казалось, будто они адресованы присутствующим здесь работникам штаба. Всегда много читал – и это тоже было мне неназойливым уроком… Однажды я приехал с ним на танкодром – и с той поры «заболел» боевыми машинами. Когда началась война, окончил девятый класс. Его слова в письме: «Сын должен изучить военное дело и быть всегда готовым заменить меня как бойца» – воспринял как наказ. Всеми правдами и неправдами оказался в танковом полку…

Итак, на Свири враг остановлен. Но после падения Тихвина гитлеровские танки могли прорваться в Ленинград с юга. Чтобы этого не случилось, Ставка срочно направила Мерецкова под Тихвин с приказом: взять на себя командование 4-й армией и во что бы то ни стало освободить город.
Новому командующему предстояло совершить почти невозможное: в самый короткий срок ликвидировать острейшее положение (наши бойцы неорганизованно отступали по лесным дорогам), воссоединить части, вдохнуть в людей веру в победу и, не теряя ни часа, повести их в бой. При этом не было оборудованного штаба с налаженной связью и чётким аппаратом управления. Командарм действовал по сути непосредственно на поле боя, в нескольких километрах от противника, окрылённого недавней победой.
И всё-таки, несмотря ни на что, Тихвин надо было взять. Потому что именно отсюда гитлеровцы намеривались накинуть на Ленинград второе блокадное кольцо, глухое и непроницаемое. (Гитлер уже заявил, что теперь «Ленинград сам поднимет руки… Никто не освободится, никто не сумеет прорваться через созданные линии… Ленинграду придётся умереть голодной смертью…») Позднее станет известен и дальнейший замысел фашистского командования: овладев Тихвином и соединившись на Свири с финнами, они намеревались двинуть свои войска на восток, перерезать коммуникации, связывающие центральные области СССР с армиями северного стратегического фланга, прервать связь с Мурманском, захватить Кандалакшу, Беломорск, Вологду – города, имевшие, по словам Меннергейма, «решающее значение для хода военных операций во всей Северной России».

Вот что было поставлено на карту.

Те, кто наблюдал за действиями Мерецкова с первых часов его появления под Тихвином, поражались поистине неукротимой энергии, которую развил командующий. Сам с помощниками выехал на дороги, где отступали наши войска, собирал рассеявшиеся подразделения, на ходу сколачивая боевые отряды… Направляясь сюда со Свири, предусмотрительно приказал двигаться следом резервным частям 7-й армии. И вот уже подошла танковая бригада, стрелковый полк, четыре миномётных и два сапёрных батальона. Конечно, мало, но если слить их с частями 4-й армии, снабдить всем необходимым… Да, сил очень недостаёт, но всё равно – атаковать!
И они атаковали. Всего через шестьдесят часов после прибытия сюда нового командарма немцы были отброшены на северном, а еще через сутки – и на восточном направлениях.

Из Забайкалья подоспела 65-я стрелковая дивизия полковника Кошевого. Встретившись с комдивом, командарм поинтересовался: «А вы были на войне?» – «Нет ещё, товарищ командующий». – «Вам нужно ещё до первого боя самому побывать под огнём. Покрасьте «эмку» в белый цвет, поезжайте на передний край, посидите весь день в воронке, понаблюдайте, как немцы бомбят нас с воздуха, обстреливают из орудий и миномётов, послушайте свист пуль и осколков, а когда вечером вернётесь, обменяемся впечатлениями»…
На следующий день таким же образом были направлены на передовую командиры полков, на третий день – комбаты… Так Мерецков приучал необстрелянных людей к боевым условиям, берёг новичков, не желая с ходу бросать их в огонь…
Солдаты, по многим признакам, эту его черту почувствовали. Случалось, командующий приходил в блиндаж, начинался разговор:

– Откуда вы, товарищ солдат?

– Из Подмосковья…

– Я тоже из тех краёв, зарайский… Ну, как настроение?

– Товарищ генерал армии, а почему у немцев есть всё – и автоматы, и танки? А у нас всего в обрез…

– Вы правы. Сегодня у противника всего больше – и автоматов, и танков, и пулемётов. Но скоро, думаю, мы их догоним. Пока, товарищи, ничего не обещаю, но требовать буду. Надо воевать чем есть, и воевать хорошо. По опыту знаю: можно сотней снарядов ничего путного не сделать, а десятком нанести врагу урон…

Солдатам нравился этот внешне очень не броский человек. Рост несколько выше среднего. Плотный, с чуть одутловатым лицом, он казался старше своих лет. Серые глаза смотрели испытующе, даже сурово, а чуть вздернутый нос, наоборот, придавал всему облику добродушие, мягкость…

В приказе командующего тихвинской группировкой гитлеровской армии говорилось: «Противник понял решающее значение Тихвина в боях на северном участке и прилагает все усилия, чтобы снова захватить его. Пусть же противник здесь, в русском болоте, натолкнётся на германский гранит, и он не пройдёт».

Он прошёл. Рухнул «германский гранит». Накануне атаки политруки зачитали в подразделениях обращённое к нашим войскам письмо ленинградок, которое, казалось, было написано не чернилами – кровью. Обжигающие, как материнские слёзы, слова взывали: «Воин, спаси нас. Мы ждём – голодая, замерзая, но не склоняя головы…»

И началось контрнаступление. И завязались упорные бои. Захваченный нашими разведчиками «язык» на допросе нагло заявил: «Те, кто взял Париж, не могут сдать какой-то Тихвин». Сдали! Ещё как сдали – после многотрудного сражения, после нашей последней дерзкой ночной атаки…

Профессор ЛГУ, доктор экономических наук Николай Андреевич Моисеенко рассказывал мне, как в ту ночь, с восьмого на девятое декабря, их отряд разведчиков прорвался к древним стенам Большого Успенского собора, превращённого врагом в цитадель. В кромешной тьме словно снег на голову свалились на фашистов. Десятиминутная схватка – и тридцать гитлеровцев убиты, шестьдесят взяты живьём. Оглохшие от боя и от сумасшедшей радости, развернули они над собором алое полотнище, которое утром увидел весь город.

А наступление продолжалось. Газеты день за днём сообщали: «Части генерала Мерецкова преследуют в панике бегущего противника», «К исходу 12 декабря освобождено 100 населённых пунктов», «Под натиском войск генерала Мерецкова немцы откатываются назад…»

Это была его первая крупная победа в Великой Отечественной.

Дальше – Волховский фронт. Направляя сюда Мерецкова, Ставка определили командующему следующую задачу: воспрепятствовать наступлению противника на Ленинград, а затем, совместно с Ленинградским фронтом, разгромить гитлеровскую группировку, осаждающую город. Задача непростая. Тем более непростая, что битве с врагом здесь сопутствовала не менее трудная борьба с природой.
Судите сами: вместо траншей солдатам приходилось строить деревянно-земляные заборы, вместо стрелковых окопов – открытые насыпные площадки. Передвигались чаще всего по многокилометровым бревенчатым настилам, гатям. В общем, волховские трясины и хляби знать о себе давали! Конечно, Кирилл Афанасьевич мечтал о ином военном театре: ещё со времён Первой конной любил он сразиться с врагом на вольной равнине, где и стремительные прорывы возможны, и широкие маневры… Но, увы, в эту войну выпали ему совсем другие «просторы»: леса, топи, в лучшем случае – стылая тундра… Что ж, коли так, то надо учиться бить врага и в такой ситуации. Вот и создавали специальные армейские полигоны, учебные центры, где новоприбывшие полки постигали искусство уверенных действий в непривычной обстановке.
Да, фронт «неудобен», но вместе с тем Мерецков остро ощущал: именно здесь ключ к ликвидации блокады Ленинграда! Мысль о страданиях ленинградцев жгла сердце. Там, на сердце, в кармане мундира, в партбилете, лежал листок бумаги: «29.12.41. Уважаемый Кирилл Афанасьевич! Дело, которое поручено Вам, является историческим делом. Освобождение Ленинграда, сами понимаете, – великое дело. Я бы хотел, чтобы предстоящее наступление Волховского фронта не разменивалось на мелкие стычки, а вылилось бы в единый мощный удар по врагу. Я не сомневаюсь, что Вы постараетесь превратить это наступление именно в единый и общий удар по врагу, опрокидывающий все расчёты немецких захватчиков. Жму руку и желаю Вам успеха. И. Сталин».

Что ж, командующий и так делал всё возможное, чтобы над фашистскими дивизиями, обложившими великий город, всегда висел дамоклов меч нашего наступления, чтобы гитлеровские стратеги вынуждены были думать не о штурме Ленинграда, а об отражении ударов с волховских рубежей. Волховский и Ленинградский фронты – фронты-побратимы, фронты-соратники – действовали заодно.
Правда, далеко не всё, как задумывалось, получалось. Когда спустя много лет Кирилла Афанасьевича спросили о самом тяжелом для него периоде за все годы сражений, от Гражданской до Великой Отечественной, последовал ответ:

– Волховский фронт. Лето сорок второго... Название Спасская Полисть не забуду, вероятно, до конца жизни. В боях, которые вела в приволховских лесах и болотах 2-я ударная армия, было много трагического, но еще больше героического... Иногда слышишь: 2-я ударная – это армия Власова, она сдалась немцам. Я не знаю ничего более несправедливого и неверного. Власов действительно оказался подлым изменником. Он, как известно, в конце концов попал к нам в плен и был повешен. Но что касается солдат и офицеров этой армии, то их стойкость и отвага достойны истинного восхищения. Окружённые в лесах и трясинах люди воевали до последнего патрона, хотя с каждой неделей всё хуже становилось с доставкой боеприпасов и продовольствия. Приходилось питаться лесными ягодами и отбиваться от наседавшего противника последней гранатой и штыком…
Сколько же боли и одновременно гордости в словах полководца о людях, в честь которых другой боец-волховчанин, фронтовой поэт Павел Шубин, сложил пронзительные стихи, ставшие всенародно известной песней:

…Вспомним о тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробирался болотами,
Горло ломая врагу.

Будут навеки в преданьях прославлены
Под пулемётной пургой
Наши штыки на высотах Синявина,
Наши полки подо Мгой…

Да, было всё – и бои за Мгу, и блестящая Синявинская операция, когда враг за месяц оставил здесь шестьдесят тысяч трупов, в результате чего его план «Северное сияние» по захвату Ленинграда провалился с треском.

И была долгожданная операция «Искра», когда воины Говорова и воины Мерецкова рванулись с двух сторон к Неве и спустя шесть суток после поистине адского сражения смогли наконец сжать друг друга в объятиях. Кирилл Афанасьевич, прибывший в полосу прорыва, выглядел таким же усталым и таким же счастливым, как и все его солдаты...

Из письма сыну: «14.02.42. Здравствуй, Вова! Как ты знаешь из сообщений Совинформбюро, в настоящее время Красная Армия громит фашистов на всех фронтах. Мы в меру наших сил и знаний не только не отстаём от других частей, но даже наоборот – стараемся обогнать. (…) Если хочешь вместе со мной умело и беспощадно громить врага, напрягай все усилия к тому, чтобы лучше изучить современную технику. (…) Пойти в бой неподготовленным – это значит поставить под сомнение возможность выполнения возложенной на тебя Родиной задачи. Желаю успеха в твоём трудном деле. Твой К. Мерецков».

Какой же отклик нашло это письмо у сына? Лишь один эпизод. Однажды, в дни сражения за Мгу, вражеский десант автоматчиков при поддержке самоходок вдруг оказался недалеко от КП, где находились Мерецков и представитель Ставки Ворошилов. Кирилл Афанасьевич позвонил в 7-ю гвардейскую танковую бригаду: «Пришлите танки!» В ожидании подмоги организовал круговую оборону подручными силами. Потом показались наши танки, и, следуя за ними, бойцы смяли фашистов и отбросили на полкилометра. Когда стрельба улеглась, в блиндаж вошел танкист, весь в копоти, и доложил: «Товарищ генерал армии, ваш приказ выполнен». Ворошилов глянул на танкиста и воскликнул: «Кирилл Афанасьевич, так ведь это твой сын!» Володю он знал еще с довоенной поры...

Впрочем, на фронте были все Мерецковы: тут же, на Волховском, в качестве медработника служила и жена – Евдокия Петровна. Когда Санитарное управление фронтом в числе других представило ее к награждению, командующий супругу из списка вычеркнул, хотя знал, что награды достойна. И в этом тоже был его характер, его щепетильность.

Так и воевали дальше рядом отец и сын. Хорошо воевали.

Новгородско-Лужская операция: здесь Мерецков мастерски осуществил передвижение корпусов по линии фронта, при необходимости переподчиняя их другим армейским управлениям.
Свирско-Петрозаводская: здесь командующий убедительно сокрушил оборону противника, имевшую плотность железобетонных сооружений даже более высокую, чем линия Маннергейма, и вышел на государственную границу.
Заполярье: здесь полководец применил беспрецедентный обход вражеских позиций по горной тундре. За эту операцию Кирилл Афанасьевич был удостоен звания Маршала Советского Союза…
Они и на Параде Победы оказались вместе: маршал Мерецков – впереди сводного полка Карельского фронта, гвардии майор Мерецков – в рядах слушателей Академии бронетанковых войск...
А впереди ждала еще маршала битва на Дальнем Востоке, где, командуя Приморской группой войск, применил он уникальный воздушный десант, приведший к молниеносной капитуляции Квантунской армии...

Извинившись («надо поработать») сын маршала покинул гостя из Ленинграда, и экскурсию по домашнему «музею» продолжил внук:

– Вот фронтовая папаха деда, полевая сумка, бинокль, наручные часы со светящимися стрелками – по ним тогда давался сигнал к наступлению... Эти книги – лишь малая часть его библиотеки. До книг был прямо-таки жаден. К неудовольствию бабушки, бесчисленные тома хранились всегда в беспорядке, вернее, в том порядке, который был ведом лишь ему одному… Посмотрите, тематика – самая разнообразная: специальная «военная» литература, сборники по истории искусства, выступления римских ораторов… «Клим Самгин» – с дарственной надписью моей маме… Нашу семью он иронично величал «домашним гарнизоном». Последнее время жил на даче, и я хорошо знал, что с тройкой в дневнике к дедушке приезжать нельзя… Играл на гармошке. Всем театрам, как мне кажется, предпочитал Большой, а там – оперу «Пиковую даму» и «Кармен»… А вот на фотографии – я с братом и дедом в Ленинграде. Дед очень гордился, что в сорок третьем тоже прорывал блокаду. Привёл нас на «Аврору», мы застыли перед фотообъективом, а он говорит: «Может, моряками будете?»…

Моряком стал младший внук: в том 1987-м он, тоже Кирилл Мерецков, был капитаном третьего ранга. А старший, Владимир, мой «экскурсовод» – майором медицинской службы, кандидатом медицинских наук. И было уже тогда у маршала пятеро правнуков… Все вместе обожали рассматривать на портрете награды прадеда: Золотую Звезду Героя Советского Союза, орден «Победа», семь орденов Ленина, орден Октябрьской революции, четыре ордена Красного Знамени, два ордена Суворова I степени, орден Кутузова I степени, иностранные ордена… Только самый маленький, Володька, в этом ещё ничего не смыслил – ведь родился лишь годом раньше, но как раз в День Победы…

Автор: Лев Сидоровский, журналист, заслуженный работник культуры РФ, Иркутск - Петербург

На снимках: Кирилл Афанасьевич, Евдокия Петровна и Владимир Мерецковы. Волховский фронт, 1943-й. В штабе фронта, 1943-й.

Возрастное ограничение: 16+