Лев Сидоровский: Я не сатирик, я логику ищу, или год без Жванецкого

07 ноября 2021

6 ноября 2020 года не стало Михаила Жванецкого, которого я узнал полвека назад.

В середине шестидесятых каждый спектакль Аркадия Райкина я видел по нескольку раз, потому что к той поре уж лет десять с Аркадием Исааковичем знаком был лично. А еще главный администратор вечно забитого под завязку Театра эстрады, что на Большой Конюшенной, впрочем, тогда носившей имя террориста Желябова, Яков Самойлович Белкин (между прочим, автор уникального толстенного «Справочника театрального работника», мигом переименованного актерами в «Повести Белкина», включившего в себя подробнейшую информацию обо всех театрально-концертных и культурно-зрелищных предприятиях Советского Союза с подробными планами этих залов, а также именами и служебно-домашними телефонами тех, кто имел к ним отношение) всякий раз радушно одаривал меня вожделенной контрамаркой.

И вот однажды звонит: «Завтра внеплановый прогон нового спектакля "Светофор" по произведениям нашего завлита Миши Жванецкого. Приходи – не пожалеешь».

Не просто «пришел» – прибежал. И именно тогда (по-моему, это было в 1967-м, хотя некоторые мои коллеги датируют «Светофор» 1969-м годом) впервые узрел любимого артиста в образе, ну, например, весьма колоритного алкаша, с той поры ставшем классикой, который вдруг посетил Эрмитаж: «В Греческом зале, в Греческом зале...».

И в другом – страстного апологета «дефицита», который – «великий двигатель общественных специфических отношений»: «Пусть будет изобилие, пусть будет всё! Но пусть чего-то не хватает!» И в третьем – обычного отечественного идиота, командированного заводом, заодно с передовой колхозной дояркой вместо изобретателя, у которого оказались «не те анализы» («А у меня в этом смысле не придерёшься – всё качественное и количественное!»), демонстрировать новую машину на выставку в Париж: «Потом меня спрашивали: "Куда ты воткнул, вспомни давай!"

Но вспомнить он не мог ничего, к нему врачи вообще два месяца никого не допускали. А девчушка оказалась покрепче, только что-то с речью случилось и не в состоянии вспомнить, как доить: «Принцип начисто забыла, откуда молоко берется...» И других столь же искрометных персонажей гениальный артист продемонстрировал тогда восторженным зрителям. А я в тот вечер навсегда запомнил еще и того, кто всё это сочинил.

Вскоре Жванецкий Райкина покинул, и мы познакомились. Нам, ровесникам, тогда не исполнилось и сорока. Его огромный лоб еще не окаймляли никакие седины, глаза чаще всего озорно лучились, черный кожаный пиджак смотрелся щеголевато. Не раз по номеру 256-86-32 заставал я Мишу в его однокомнатной квартире, которая располагалась в Ульянке, и он потом гнал свой «Жигуль» на Фонтанку, дабы снова нам поболтать о том, о сём.

Как-то звонит после, выражаясь языком ГАИ, «дорожно-транспортного происшествия», когда некий новичок за рулем врезался в его «тачку» по касательной: «Понимаешь, этот "чайник" мой "Жигуль" немножечко сузил...».

Несмотря на неприкрытую неприязнь со стороны Ленинградского обкома, его слава от стен различных НИИ до заводских цехов с каждым днем только росла, а популярность уже была, почти как у Высоцкого...
Однажды, осенью 1973-го, когда я поведал ему, что обком расценил мой – размером в «сменовскую» полосу – репортаж из Одессы как «антисоветский», хотя у меня там среди прочих персонажей был не только знаменитый тогда на всю страну капитан одесской сборной КВН Валерий Хаит, но и легендарный командир партизанского отряда Никифор Дмитриевич Голубенко, который в дни фашистской оккупации не давал врагу покоя из одесских катакомб, и грозил автору всеми возможными карами, Жванецкий вздохнул:

– Да наплюй на них. Моя Одесса для отечественных жлобов завсегда, как для быка, – красная тряпка. По сравнению с ними у одесситов совсем другая группа крови.

И потом он, истинный сын своего города, который, восемь лет проработав сменным механиком в одесском порту («Восемь лет погрузки-выгрузки, разъездов на автопогрузчике, сидения в пароходе, в трюме, когда видны только глаза и зубы,- там я мужал»), а после в проектно-конструкторском бюро, все-таки стал писателем-сатириком, добавил:

– Запомни, Лёва, на всю жизнь: как только снова захочешь искупаться в юморе, немедленно приезжай в Одессу! Ты увидишь, что внуки бывших биндюжников стали заочниками, а когда сядешь в трамвай и спросишь, как проехать к вокзалу, тебе скажут: «Вы же едете не в ту сторону, сядьте хотя бы туда лицом». Лучший месяц здесь – август: дикая жара, и если в залив вошел косяк, рыбой пахнут все – никого нельзя поцеловать. Вся жизнь – на берегу моря: там жарят, варят и кричат на детей. Для постороннего уха – в Одессе непрерывно острят, но это не юмор, это такое состояние от жары и крикливости.

Писателей в Одессе много, потому что ничего не надо сочинять. Чтоб написать рассказ, надо открыть окно и записывать: «Он взял в жены Розу с верандой и горячей водой...»; «Скажите, в честь чего сегодня помидоры не рубль, а полтора, в честь чего?» – «В честь нашей с вами встречи, мадам». Они не подозревают, что острят.

Тут я вспомнил, что на Дерибасовской спросил старичка в парусиновом костюме, как пройти в филармонию, а он показал направление глазами: «Идите, и всё!» А на закрытых дверях булочной прочел выведенное карандашом объявление: «Хлеба и не будет!» По-моему, в этом «и» вся Одесса!

– Вот-вот, – хохотнул Жванецкий, – и без улыбки там никак не прожить. Именно поэтому на спектакли студенческого театра миниатюр «Парнас-2», который существовал в нашем Институте инженеров морского флота, попасть было, пожалуй, не легче, чем у вас к Товстоногову. Это удивительный институт: из него выходят артисты, писатели, поэты, акробаты... Случается – и инженеры.

Как известно, есть остроумие и есть острословие. Остроумие – это жизнь ума, всей духовной природы человека, который склонен шутить, а острословие представляет собой передвигание слов, игру в слова-кубики, слова-кирпичики. Жванецкого я сразу причислил к первым, потому что для него, по-моему, вся жизнь проявляется, переливается каким-то совсем особым образом. Впрочем, он со мной и не спорил:

– Мне кажется, что вообще не бывает писателей-юмористов – очень уж это узко. Есть писатели – одни с чувством юмора, другие, к сожалению, без него... Мне, например, вообще больше по душе свои лирические вещи. Помнишь монолог участкового врача, который исполнял Аркадий Райкин? Я сам родился в семье врачей и до того, как увидел порт, узнал, что такое операционная, тампоны, шприцы. И с детства наблюдал, как мой отец, участковый врач, каждый вечер, еле передвигая ноги после бесчисленных вызовов, после несчетного количества лестниц (лифтов-то не было), возвращался домой со старым своим портфельчиком (с которым теперь я сам неизменно выхожу к зрителю), где лежали стетоскоп и бланки для рецептов. Всё, что произносит на сцене герой Райкина, из жизни. И фраза: «Здравствуйте, врача вызывали?» – от моего отца, и грустная усмешка: «Да, нам, врачам, "легко говорить", что нужна диета, овощи, фрукты» – тоже от него. Когда меня спрашивают, где беру темы для своих монологов, рассказов, миниатюр, развожу руками. Нет, действительно, это звучит смешно: темы вокруг, и я вовсе их не «беру», они сами, словно комары, в меня впиваются. У меня в Ульянке под окном – магазин, киоск, поликлиника. Сотни людей. Характеры, диалоги, взаимоотношения – всё лезет в уши.

Тут я его перебил, поскольку этот вопрос давно меня мучил: «И что, Миша, знаменитый, полный потрясающего идиотизма диалог доцента со студентом по имени Авас тоже из жизни?»

Жванецкий просиял:

– Представь себе! Был такой студент, и не где-нибудь, а в Ленинградском институте инженеров водного транспорта. Как-то он действительно спросил преподавателя: «Как вас зовут?» – «Николай Степанович. А вас?» – «Авас». – «Меня Николай Степанович. А вас?» – «Авас». – «Меня...» И так далее. Эту историю мне рассказал выпускник ЛИИВТа, сосед по конструкторскому бюро. Оттолкнувшись от нее, я написал сценку про некоего тупого Стёпу, до которого юмор решительно не доходит. Сценка совсем крохотная. Сначала ее блистательно исполняли Райкин и мой давний друг Карцев. Потом, когда и я, и Рома, и третий наш с одесских времён дружок Витя Ильченко от Аркадия Исааковича ушли, они, исполняли «Авас», очень много импровизируя на глазах у зрителей, – потому и хохот до слез... Да, всё – из жизни.

– Неужто, – продолжал настырно интересоваться ваш покорный слуга, – некий Кольцов из диалога Карцева и Ильченко («Кольцов, где вы были с восьми до одиннадцати? Вас искали, у вас кран перевернулся!..») тоже не придуман? Жванецкий развел руками:

– Да я работал с этим Кольцовым и целиком с него списал характер. Бывало, запарка, аврал, все бегают как угорелые, охрипли, осипли, и вдруг появляется Кольцов – полотенце через плечо, волосы влажные, настроение отличное. Всегда как-то умудрялся бесследно исчезнуть в самый неподходящий момент. Или сценка «Дурочка», которую в райкинском театре играют уже несколько лет. Ведь и тут я ровным счетом ничего не выдумал, только заострил. Выражение «запустить дурочку», то есть ответить не так, как надо, чуть-чуть сдвинуть влево, потом – вправо, запутать, дабы выиграть время, я услышал от руководителя одного учреждения. Поистине гениальное изобретение бюрократов – деловые отношения превращаются в игру! Вот и получается, как в нашей миниатюре, что запрашивают о насосах, а отвечают про колеса, которые «вместе с самолетом потерпели крушение над горами Азербайджана», и при этом какой-то неведомый Сидоров «удачно катапультировался». Ну а на героя «алкогольного» монолога «В Греческом зале» («Стал искать, чем консервы открыть. Бычки в томате прихватил. От умора! От смех! Музей, музей – нечем банку открыть!»), как ты понимаешь, я насмотрелся в жизни предостаточно.

В другой раз про человека своей профессии Жванецкий сказал мне так:
– В сердце у него всегда должна быть боль. Если удается написать не только с юмором, но и с болью – это самое главное. Я не сатирик, я логику ищу. Сатирик сегодня – это жажда совершенства. Когда совершенство есть – просто его отмечаю, а когда нет – пишу, пишу, пишу.

Какой писатель-сатирик в ту советскую пору был для Жванецкого идеалом?
– Саня Вампилов. А сам Вампилов, кстати, как-то сказал мне, что в этом смысле преклоняется перед Свифтом.

Тогда вместе с Карцевым и Ильченко он любил выступать на заводах в обеденный перерыв.

Взаимоотношения между «сценой» и «залом» в этом случае, как у летчиков: «Контакт!» – «Есть контакт!». Провожая до проходной, недавние зрители нередко подсказывали новые темы. Как-то, например, весьма образно описали сценку типичного аврала, который непременно случался в конце каждого месяца. И вскоре был готов такой диалог между мастером и рабочим: «Срочно сделай эту работу!»– «У меня уже есть срочная работа» – «После той срочной работы срочно сделай эту работу!» – «После той работы у меня обед» – «Значит, после обеда срочно сделай эту работу!» –«После обеда у меня полно срочных работ» – «Значит, останешься после работы!» – «А я в отпуск иду» – «Вернешься из отпуска и срочно сделаешь эту работу!».

Зимой 1975-го, в третий раз став лауреатом польского журналистского конкурса, я снова оказался в милой моему сердцу Варшаве. Среди прочих, кого интервьюировал там «для газеты», был и знаменитый публицист Ежи Урбан. Наш разговор уже подошел к финалу, как я проговорился, что знаком с Михаилом Жванецким. И это пана Урбана, по-моему, почти потрясло. Мгновенно выхватив из внутреннего кармана твидового пиджака миниатюрный диктофон, он потребовал, чтобы питерский коллега рассказал ему про Жванецкого «вшистко-вшистко» (то есть – «всё-всё»), и уже через неделю наш диалог появился в популярнейшем сатирическом журнале «Шпильки». Вот как поляки уже тогда ценили талант моего друга!

Когда весной 1976-го Ленинградский Дом журналиста, покинув кров на Моховой, торжественно воцарился в великолепно реставрированном бывшем особняке Сухозанета, что на Невском под номером 70, праздничный концерт по сему поводу, особенно благодаря Жванецкому, был великолепен. Своим «Собранием на ликеро-водочном заводе» Миша заставил весь зрительный зал хохотать до слез, до икоты. Ну, вспомните: «Товарищи! Кто водил студентов по цеху готовой продукции? Где экскурсия? Это же уголовное дело – триста человек политехнического вуза. Мы должны их вернуть. Хоть часть. У них же родители есть».

После концерта мы присели за столик в тамошнем ресторане, и Миша подмигнул:

– Алкоголь в малых дозах безвреден в любых количествах.

Потом Жванецкий размышлял:

– Я уже давно избавился от наивных мыслей, что, мол, сразу после выступления кто-то из зрителей перестанет пить, а кто-то – спекулировать. Такого чуда не бывает. Но всё же мы как-то ориентируем людей. И еще – поднимаем им настроение. Однажды с Карцевым и Ильченко выступали на подводной лодке. Потом у подводников был долгий и трудный поход. А через два месяца от командира пришло письмо, в котором он сообщал, что каждый день в свободные минуты моряки крутили запись нашего концерта, повторяли разные смешные словечки. Значит, этим людям мы помогли. Хорошо, когда зритель выходит из зала, словно после финской бани – свежий, бодрый, чувствуя каждый мускул. После того как основательно посмеёшься, именно такое ощущение.

Я сказал ему: «Ты даешь людям тепло».

Он засмеялся:

– Это у строителей есть такое выражение: «Дадим тепло в новые дома!» Построили новый район, запустили ТЭЦ – дали тепло. А впрочем, этот призыв – и для всех нас. «Дадим тепло!» – это то доброе, что идет от нас. Поправил кем-то согнутый кустик, погладил чужого малыша по голове, сказал соседке, что она сегодня мила как никогда, улыбнулся старушке на улице – можно считать, что «дал тепло».

Помню, еще я тогда вскользь заметил, что когда Миша со сцены читает свои произведения, сам не может сдержать улыбку. Жванецкий подмигнул:

– Точно! И это потому, что, к счастью, написанного совсем не помню. Когда читаю, словно вижу текст в первый раз, и мне смешно. По-моему, вообще-то это неплохая привычка – забывать то, что написал, не делать из своей головы книжного шкафа.

Но зато, как мне поведал, постоянно пользуется записной книжкой:

– Да, без нее – никуда. Вот смотри – надпись на обложке: «Начата 18 декабря 1974 года. № 88». Уже восемьдесят восьмая!.. Отвратительная привычка постоянно что-то черкать в блокноте. Собеседники этого не любят, особенно девушки.

Однажды я спросил, как вчера в Театре эстрады прошел концерт, и он поднял вверх большой палец:

- Потрясно! Люди по пять пальто в гардеробе забывали!

В ту пору Союз журналистов выделил мне лимузин под названием «Запорожец», и Жванецкий без разговоров дал в долг новоиспеченному автовладельцу необходимую сумму.

Для Карцева и Ильченко он написал более трехсот миниатюр и монологов, которые неизменно успех имели прямо-таки бешеный. Но после жестокой болезни в 1992-м талантливого Виктора не стало. С той поры автор и артист были вдвоем. Мне посчастливилось увидеть карцевские моноспектакли: «Моя Одесса» и «Престарелый сорванец» – и я очень порадовался за обоих... Но вот не стало и Ромы Карцева.

Ну а сам Жванецкий на эстраде – со своей совершенно особой, только ему присущей интонацией – был потрясающ! Его смех при советской власти помогал нам выжить, потом позволял надеяться.

Парадоксальность, абсурд стали не только содержанием его творчества, но и стилевым приемом. В совершенстве овладел искусством «ужать истину до размеров формулы, формулу – до размеров остроты». Так один за другим рождались перлы: «страна вечнозелёных помидоров»; «давайте переживать неприятности по мере их поступления»; «непрерывное улучшение, приводящее к ухудшению»; «у них объём продукции возрастает, значит, возрастает и потребление ими же»; «власть хорошая, народ плохой»... Слышал, как в день получки в одном НИИ дружно вспоминали Жванецкого: «За сто пять в месяц – спасибо, за сто десять – большое спасибо, за сто пятнадцать – за что балуете? За сто двадцать – объясните, за что?!!»

В нем было много от Зощенко, но в отличие от трагической судьбы того Михаила Михайловича жизнь Михаила Михайловича этого развивалась от «полуподполья» – к высокому общественному признанию, мировой известности. Жванецкий – народный артист и России, и Украины, лауреат премии Президента России, а также – премии «Триумф». Член Русского Пен-центра, президент Всемирного клуба одесситов, Почетный гражданин Одессы, где в его честь поименован бульвар. Выпустил пятитомное «Собрание произведений». Из писателей обожал Чехова и Селинджера, из артистов – Алису Фрейндлих, Станислава Любшина, Романа Карцева, предпочитал музыку Голливуда сороковых годов, группу «АББА», волейбол. Любимая еда – «одесская, плюс горячие раки, плюс холодное пиво, плюс старые друзья, плюс один-два новых знакомых».

Считал, что в России нынешние официальные «патриоты» – «без чувства юмора и секса». О своем творчестве говорил: «Я не пишу детективов, я не пишу гладко, я не описываю природу, я не описываю внешность. Я пишу звуки». В политику, хотя и неоднократно звали, не пошел: «Не могу оскорбления переносить». Категорически отказывался участвовать в телевизионной программе «К барьеру»: «А Чехов смог бы там дебатировать, допустим, с Прохановым? Думаю, Антон Павлович проиграл бы и вдрызг, и вдрабадан!» Размышлял: «Сталин был самым эффективным руководителем для советского человека. Потому что именно при нем советский человек ощущал мгновенную отдачу от своих действий: утром написал на соседа донос, и уже вечером соседа "взяли"! Поразительная быстрота. Причем это – удовлетворение именно народного волеизъявления: из-за квартиры, из-за должности – не важно. Донос – и тот уже сидит! Так советский человек ощущал, что участвует в управлении страной».

В начале каждого месяца он общался с нами на телеэкране в должности, которой прежде не удостаивался никто, – «Дежурного по стране». И всякий раз, снова и снова восхищаясь блистательными импровизациями моего давнего друга, я готов был воскликнуть тоже на всю страну: «Какая все-таки удача, что у нас есть Жванецкий!». К великому нашему общему горю, с 6 ноября прошлого года его у нас больше нет.

Автор: Лев Сидоровский, Иркутск - Петербург

На фото: Таким автор его запечатлел в 1974-м.

Возрастное ограничение: 16+