Лев Сидоровский: Судьба как «Черный квадрат», или как в жизни Ванды Савнор были Малевич, Лубянка и Норильск

22 июня 2025

В жизни Ванды Антоновны Савнор было всё – и Казимир Малевич, и Лубянка, и Норильск.

На фото: Ванда в 1954-м.

Это случилось в 1988-м. В Русском музее открылась долгожданная выставка работ Казимира Малевича. Ажиотаж – невероятный, я тоже оказался среди страждущих. И вот в одном из залов невольно обратил внимание на немолодую женщину. Пристально всматриваясь в холст, на котором в голубой дымке цвёл яблоневый сад, она вдруг шепнула:

– Ну, здравствуйте, яблоньки! Сколько же лет я вас не видела.

Заметив мой взгляд, улыбнулась:

– Представляете, эта картина – не копия, а именно оригинал – висела в нашем доме! И вот та, которая называется «Отдых. Общество в цилиндрах». И «Чёрный квадрат»...

Удивление и некоторое недоверие на моём лице были, вероятно, столь откровенными, что она тут же пояснила:

– С Казимиром Севериновичем связана родственными узами...

Родственница Малевича?! Как можно было упустить такой подарок судьбы! Вдруг откроются про художника какие-то новые подробности? Представился: мол, журналист, хотел бы побеседовать для газеты. Она опять улыбнулась:

– Только, пожалуйста, не сейчас. Будете в Москве, заходите в гости. Запишите адрес.

И, оказавшись в столице, я приглашением воспользовался. Наведался на Симферопольский бульвар, к Ванде Антоновне Савнор, и прикоснулся к ещё одной горькой судьбе.

Они рано остались без отца – брат и четыре сестры. Ванда – самая младшая. Мама, Мария Антоновна Стефанович, родом из польских дворян, в своё время окончившая пансион благородных девиц, знавшая несколько европейских языков, обученная «манерам», большевистский переворот восприняла тяжело. В 1918-м из растерзанного войной и разрухой Петрограда увезла детей в Вятку. В Петрограде осталась только старшая Лиля; она ужё была замужем.

В Вятке тоже всё оказалось непросто: и голодно, и холодно. Правда, по вечерам, когда брат Витя возвращался с работы, становилось веселее. Витя великолепно играл на виолончели, пел арии и романсы. Сочинил «героическую» пьесу, и они её репетировали. Особенно запомнилась Ванде сцена, когда брата с завязанными глазами ведут на расстрел, а он срывает повязку и кричит: «Стреляйте, я вас не боюсь!» Скоро Витю возьмут в Красную Армию, и он погибнет на Кавказском фронте.

И вдруг в их жилище появился энергичный, весёлый человек – это` приехал из Москвы муж Лили, Мечислав Северинович Малевич. Мигом оценив обстановку, распорядился: «Собирайтесь в дорогу».

И вот уже они – в Москве, на Самотёке: там у Мечислава Севериновича, который занимал высокий пост в Наркомате путей сообщения, была квартира из пяти комнат. Мечик, как Лиля обычно называла мужа, легко и.спокойно взял на себя ответственность за судьбу пятерых родственников. Всегда заботливый, он успевал многое – например, сам на санках привозил продукты, и потом в большой кухне гудели примуса, обед готовился общими усилиями. А вечером Лиля садилась за рояль, звучали сонаты Бетховена, и Мечик в кресле завороженно слушал.

В комнате, где стоял рояль, висела картина: цветущий сад в голубой дымке. И ещё одна здесь очень нравилась Ванде: на зелёной лужайке – ослепительно белые фигуры. Девочка знала, что художник – родной брат Мечика, Казимир. Однако другие его работы, которых было вдоволь на всех стенах, не понимала: ну что, например, означает вот этот «Чёрный квадрат»? Часто возле картин слышала от взрослых какие-то странные слова: «футуризм», «кубизм», «супрематизм».

И вот, наконец, прикатил из Питера сам Казимир Северинович. Потом он появлялся здесь часто – всегда озабоченный, погружённый в свои мысли, невысокий, коренастый, большая голова с тёмной гривой, и глаза такие же добрые, как у Мечика. Вообще похожи братья были очень. Часто вполголоса’ беседовали, о чём – этого Ванда знать не могла, чувствовала лишь, что Мечик к противоречивому творчеству брата относится очень бережно.

Однажды сказал домашним: «Это будет великий художник». Но он уже и был великим.

Иногда Казимир Северинович садился за рояль и начинал импровизировать. Ему старались не мешать, в комнате не оставалось никого. Только Ванда за дверью подглядывала в щелку и слушала: очень уж хотелось понять его музыку. Наплывали громкие, уверенные, дисгармоничные аккорды, уносящие куда-то в неведомые дали, наверное – в космос.

Может, художник пытался в музыке выразить жизнь своего духа? Или – то, что его так мучило в современной действительности?

Однажды, это было уже позже, подобные музыкальные импровизации Ванду поразили особенно, и она поняла, что арест Казимира Севериновича, который случился в 1930-м, допросы в ОГПУ, бесследно для художника не прошли: вот и безликие, «беспаспортные» крестьяне на его полотнах тоже, наверное, были рождены болью за крепостных «светлого» сталинского времени.

Иногда Казимир Северинович появлялся в Москве с женой, Наташей, которая была намного моложе. Строгая, замкнутая, какая-то напряжённая – Ванда никогда не видела, чтобы Наташа улыбнулась... Приезжала из Ленинграда и мама Малевичей – Людвига Александровна: крепкая, очень подвижная, всегда с папиросой и с рукоделием в руках. Её вышивки обычно поражали буйством красок, фантазией.

На фото: Казимир Малевич

Ванда Антоновна показала мне чудом сохранившийся подарок Людвиги Александровны: чайные салфетки с яркими полевыми, цветами. Глядя на эти васильки и фиалки, невольно, подумал: может, это и было для Малевича родником его творчества?

Ещё сберегла несколько снимков из 1927-го: на выцветших любительских фотографиях Казимир Малевич – с дочерью Уной, с родными на даче близ Абрамцева. А вообще-то отдыхать любил в подмосковной Немчиновке. «Поеду к ландышам», – радостно говорил обычно вёснами.

В 1930 году Лиля с Вандой побывали в Тифлисе. На обратном пути Лиля заболела дифтеритом, который окончательно подорвал её не очень-то здоровое сердце. Угасала на глазах. Мечик попросил брата написать её портрет.

Ванда Антоновна показала мне старый снимок:

– Она выглядела на портрете такой же, как на этом фото, в бледно-розовой, накинутой на плечи кофточке, спокойная, но только уже с несколько уходящим вдаль взглядом, без свойственного ей шарма. А для меня образ Лили всегда был как бы в волнах музыки.

Лиля умерла на её руках. Вскоре мама и три дочери с Мечиславом Севериновичем разъехались, перебрались на Патриаршие пруды.

Весной 1935-го умер Казимир Малевич. Его тело в супрематическом гробу доставили из Ленинграда в Москву. После кремации урну с прахом захоронили в чистом поле, около дачи в Немчиновке. Вместо памятника поставили белый куб с черным квадратом.

Вскоре после похорон Ванда выдержала суровый конкурс в оперно-драматическую студию, которой руководил сам Станиславский. Занималась с упоением, её драматическое сопрано звучало божественно. Знатоки предвещали счастливую актёрскую судьбу. А рядом был Саша, Александр Яковлевич Якубович, любимый человек, который скоро стал её мужем.

Но, увы, всё это быстро рухнуло. За Вандой «пришли».

На Лубянке услышала: «А-а-а, польская шпионка». И началось.

Десять месяцев она доказывала им, что никакая не шпионка. Десять месяцев не знала, что где-то за стеной так же мучают мужа, объявленного, естественно, тоже шпионом, но только не польским, а итальянским (талантливый инженер-технолог, он был командирован в Италию для изучения производства асбоцементных труб). Десять месяцев не ведала, что мама ищет её по всем московским тюрьмам. Наконец вернулась домой (ей очень повезло: как раз в это время Берия, сменив Ежова, на короткий срок изобразил из себя «борца за справедливость»), но у мамы, оказывается, от всех переживаний уже помутился рассудок. А Саша, муж, где-то в лагере, за колючей проволокой.

31 декабря 1938 года он её оттуда написал:

«Любимая, моя милая детка! Я знаю, что в этот час ты думаешь обо мне и мысленно со мной… Наша счастливая жизнь показала, что я не ошибся. Что любить по-настоящему и жить – это так, как мы с тобой, моя ласточка… Я счастлив, что судьба в жизни подарила мне тебя, мою любимую звёздочку…»

Потом две недели она будет добираться к нему – поездом, пароходом, верхом на лошади, а на свидание-то дадут лишь полчаса.

Пять лет он строил и монтировал асбоцементные трубопроводы. От смерти «доходягу»-инженера спас перевод нормировщиком на сооружение Печорской железной дороги, что случилось благодаря Ванде: да, все эти годы она неустанно хлопотала по инстанциям об облегчении участи мужа.

С фронтовым театром прошла всю Великую Отечественную, до самого Берлина.

Под конец войны Саша вернулся. В тот год умерла мама. Потом родился сынишка. Ванде дали служебную площадь, а сестра Муся жила уже в Марьиной Роще, так что на Патриарших осталась только сестра Зося. Однажды пришёл туда Мечислав Северинович, принёс свёрнутый трубкой холст – тот самый портрет Лили. Погоревав над ним, Зося так и оставила портрет свёрнутым, на столике у окна. Зосю часто увозили в больницу, тогда зимой в комнате всё замерзало, а когда топили – оттаивало.

В сорок девятом Сашу «забрали» снова. Отправили в Игарку, «на вечное поселение». Тогда и Ванда, прервав спектакли, концертную деятельность, гастроли, оставив Москву, с маленьким сыном - тоже устремилась «на вечное поселение», к родному Саше, который на «великой сталинской стройке» на этот раз сооружал железную дорогу Салехард – Игарка. Как её кое-кто отговаривал расторгнуть брак, отказаться от опального мужа, однако подобные советы отвергала с негодованием. Тем более что в местном театре, одном из многочисленных театров ГУЛАГа, где труппа состояла сплошь из лагерников, Ванду встретили с восторгом.

Когда их коллектив вдруг закрыли, упросила начальника стройки № 503, чтобы мужа перевели в Ермаково. И сама она, великолепная солистка оперы, стала работать там же, в клубе стройки-503, скоро даже стала художественным руководителем. Потом вместе с Сашей оказалась в Норильске. И опять ссыльные, опять зеки, как прежде в Игарке и Ермаково, а теперь в Норильске – слушали её Аиду, и Купаву в «Снегурочке», и Татьяну в «Онегине»... В общей сложности, получается, что семь лет слушали.

Открытка с автопортретом, которую Александр Яковлевич прислал из Воркутинского лагеря, 1940.

В Москву с сыном вернулась в 1956-м. А он, полностью реабилитированный, по собственному желанию, проработал в Норильске ещё год. Позже в столице его ждало интереснейшее дело, научные публикации в технических журналах. Она же блистала на сцене Театра оперетты и в сольных концертах. Рос любимый сын Володя. Но в апреле 1964-го Александра Яковлевича не стало.

Ванда Антоновна грустно вспоминала:

– Когда вернулась из Сибири опять на Патриаршие, сразу, в один год, потеряла и Мусю, и Зосю. У меня; остался только портрет моей самой любимой Лили. Трепетно развернула холст в оцепенела: Лилино лицо оживало, чтобы тут же исчезнуть. Краска с холста осыпалась, как порошок. Ещё немного – и вот уже нет ничего. Как страшно сложилась судьба Лилечки – ведь даже её могила за годы моих злоключений затерялась. А вообще, думая о маме, брате, сёстрах, муже, да и о себе самой, к тому же вспоминая Казимира Севериновича, с каждым годом всё больше, всё острее, буквально до озноба, ощущаю свою судьбу в образе того самого, до сих пор не разгаданного «Чёрного квадрата».

Потом дом на Патриарших пошёл на слом, Ванде дали другую жилплощадь. Когда пришла за вещами, комната оказалась пустой: кто-то уже прибрал к рукам всё, что смог.

И вот теперь она жила на окраине Москвы. В её доме я увидел рояль «Бехштейн». И салфетки, что вышивала в Таганской тюрьме: иголку смастерила из гребешка, нитки надёргала из кальсон, в которые обряжали там и женщин. И марлевые занавески, вышитые мережкой, – это память об убогом жилище в Игарке.

Печально, что о последних годах Ванды Антоновна Савнор, родившейся в апреле 1914-го, Интернет молчит. Конечно, она, увы, уже скончалась, но когда?

Автор: Лев Сидоровский, Иркутск - Петербург

Возрастное ограничение: 16+