Могиленский: заложники в Зазеркалье

01 февраля 2022

Об авторе книги известно мало – звали его Евсей Арсеньевич, в начале ХХ века он служил на железной дороге.

Дневник заложника

«Глагол» продолжает еженедельные публикации обзоров иркутского историка и журналиста Владимира Скращука о редких книжных изданиях, многие из которых сохранились в Иркутске в единственном экземпляре.

Е.А. М-ский [Могиленский Е. А.] Дневник заложника: 7 месяцев плена в Карлсбаде /С предисл. М.М. Ковалевского.  Петроград: Тип. «Двигатель», 1915. 226 с.

«Съ каждымъ днемъ пополняются списки имѣющихъ право разсчитывать на обмѣнъ гражданскихъ плѣнныхъ и заложниковъ. Русское начальство, ранѣе честью просившее австрійцевъ уѣхать восвояси, остановилось, наконецъ, на мысли о пользѣ обмѣна; но австрійцы упорствуютъ въ своемъ нежеланіи обнаружить простое человѣколюбіе. На обмѣнъ претендуютъ люди, которымъ по возрасту и болѣзнямъ не суждено служить въ арміи, задержка которыхъ совершенно безполезна какъ той, такъ и другой странѣ. Придетъ ли кому въ голову, разъ онъ знакомъ сколько нибудь съ русской дѣйствительностью, что генеральша Зеленая, вдова покойнаго воспитателя Великаго Князя Константина Константиновича, въ роли заложницы можетъ вызвать русское правительство на какія-то серьезныя уступки Австріи. Мыслимо ли, чтобы возвращеніе либеральнаго земскаго дѣятеля Екатеринославской губ., г. Яковенко, или подвергшагося судебному преслѣдованію за непокорныя слова адвоката Гиллерсона - такъ дорого предержащимъ властямъ, что въ угоду австрійскимъ требованіямъ они готовы отпустить даже заподозриваемыхъ въ шпіонствѣ подданныхъ двуединой Имперіи».

Так рассуждает в предисловии к книге Могиленского Максим Ковалевский – историк, юрист и социолог, депутат I Государственной думы и член Государственного совета. Незадолго до начала Первой мировой войны, в марте 1914 года, он стал академиком Императорской академии наук и, попав в ту же ситуацию, что и многие тысячи россиян, оказавшихся к началу войны на территории Германии и Австрии, не много потерял. Ему разрешали заниматься научной работой и выписывать книги, благо средств хватало. Людям с более скромными доходами приходилось менять профессию.

Об авторе книги известно мало – звали его Евсей Арсеньевич, в начале ХХ века он служил на железной дороге. В 1914 году Могиленский в очередной раз лечился и отдыхал в Карлсбаде, принадлежавшем Австро-Венгрии. В начале войны был интернирован (чаще пишут «попал в плен») на семь месяцев, и затем в составе группы из семи человек был депортирован в Российскую империю. Евсей Могиленский был явно не простым служащим: заграничное путешествие с трехнедельным отдыхом на курорте для него – ежегодное мероприятие, сестра его живет в Гамбурге, а в Германию он попал на одном поезде с послом России во Франции Извольским. Позднее о его задержке докладывали в министерство, а стало быть отсутствие на службе этого человека имело какое-то значение для всех железных дорог в стране. Взяться за чтение этой книги заставил не столько интерес к проблеме, сколько зеркальное отражение ситуации с эпопеей Ганса Фишера (его книгу «В Сибирь с сотней тысяч немцев» мы разбирали год назад). Могиленский был даже по возрасту схож с Фишером: ему было уже больше 45 и он не состоял в ополчении, но еще не было 50 – таких «стариков» не удерживали. 

Несмотря на хорошее образование и многочисленные признаки грядущего конфликта (начиная с падения курса рубля к немецкой марке до вполне откровенных антироссийских демонстраций в Берлине), Могиленскому не хватило ни фантазии предвидеть грядущие проблемы, ни чувства самосохранения, чтобы тут же пересесть на встречный поезд и вернуться в Россию. Более того – никто из соотечественников не проявил необходимой сообразительности: «На слѣдующее утро я встрѣтилъ въ отелѣ многихъ знакомыхъ русскихъ, ѣдущихъ на разные германскіе курорты; нѣкоторые же, успѣвшіе окончить свое леченіе, ѣхали обратно домой, но я не видѣлъ ни одного, возвращеніе котораго на родину было связано съ грядущими событіями». Не проявило заботы о подданных и царское правительство, информированное о ходе событий лучше всех – никого из гражданских служащих не отозвали, хотя времени было вполне достаточно. Могиленского не остановили даже австрийские солдаты, которые вместе с ним загрузились в вагон первого класса и проделали вместе с мемуаристом весь путь до Карлсбада. Путевки оплачены, а там что мировая война, что мировая эпидемия – не важно.

Австрийские власти, по крайней мере на местном уровне, были информированы явно не лучше, чем туристы. В первое время они призывали российских подданных не уезжать из города и гарантировали им полную безопасность. Вероятно, у бургомистра Карлсбада были для этого все основания. Те немногочисленные антироссийские и антисербские митинги, которые Могиленский видел своими глазами, больше походили на празднование 7 ноября где-нибудь за Полярным кругом в 1983 году: никому из участников не интересно, но отработать обязательную программу надо. Вскоре, правда, австрийцы вошли во вкус: курс рубля упал до невиданных значений (но при этом за рубль все равно давали 1,3 кроны), молодых мужчин на неделю засадили в опустевшие казармы (но потом выпустили), православный храм закрыли и опечатали, забрав по случаю и его кассу.

Большинство россиян наконец-то сообразило, что тут к чему, и поспешно разъехалось рейсами через Швейцарию и Италию, но господин Могиленский в компании с двумя десятками таких же тугодумов проявил исключительную несообразительность. Через две недели столь же неторопливое правительство двуединой монархии объявило всех оставшихся в Карлсбаде русских подданных «государственными заложниками» за удерживаемых в России консульских работников. Взамен паспортов им выдали некие справки, передвигаться с которыми за пределами курорта не разрешалось. Могиленский иронизирует по поводу австрийцев: они удержали на месте отставного надворного советника (чин 7 класса в Табели о рангах), но выпустили множество статских и действительных статских (5 и 4 класс), просто потому, что в Австрии таких чинов не было.

Примерно с этого времени Могиленский взялся вести дневник, который – и тут полное совпадение с историей Ганса Фишера в России – приходилось прятать от местных властей, чтобы не приняли за шпиона. Позднее выяснилось, что ни австрийские, ни румынские власти не обратили на записи «подозрительного русского» никакого внимания. Зато в Бессарабии, прямо на пограничной станции, российский жандармский офицер устроил прибывшим из почти плена соотечественникам тотальный досмотр. Более того, в книге местами «в каждой строчке только точки» - цензура приложила свою руку, вымарав какие-то подробности.

Как и Фишер в Грузии, Могиленский в Австрии ходил отмечаться у местных полицейских, и тем так же, как в РИ, не было никакого дела до заложников. Россияне не спеша завершали свои курсы лечения, сидели часами в кафе и обсуждали страшные новости в австрийских и германских газетах, как Фишер и его собратья по изоляции обсуждали новости из Германии в российских изданиях. Примечательно, что немцы не верили сообщения о поражении своих армий, а вот Могиленский и его соседи по пансиону вполне верили во все слухи о погромах в тылу и поражениях на фронтах. Даже маясь от безделья и скучая по родине, заложники признавались друг другу, что по возвращении в Россию они еще могут пожалеть о безбедной жизни в Австрии.

Интересы России в Австрии представляло посольство Испании, и надо отдать должное послу: в отличие от американского консула в Грузии, он активно помогал россиянам выбраться из Австрии через Италию и Румынию. По мере сокращения русской колонии в Карлсбаде (любопытно, что на отдельно от нее жила группа поляков, объединявшая подданных России, Австрии и Германии), Могиленский все больше читал – но и за семь недель не успел освоить все взятые в поездку протоколы съездов железнодорожников и профессиональные журналы. Невероятный объем информации, и это для обычного чиновника.

Кое-кто не выдерживал избытка информации, особенно негативной: «Въ газетахъ разсказываютъ про какихъ-то двухъ сестеръ въ Прагѣ, которыя рѣшили проспать все время войны. Это желаніе сдѣлалось ихъ ідее фикс и онѣ дѣйствительно научились, путемъ самовнушенія, спать почти цѣлыя сутки. Ихъ, бѣдныхъ, отправили въ больницу. Иначе, конечно, поступить съ ними не могли, но мнѣ ихъ душевное состояніе вполнѣ понятно. Если нельзя умереть совсѣмъ безъ насилія надъ собою, то заснуть на все это время, сколько бы оно ни длилось, было бы теперь самое разумное, что возможно придумать».

Увы, уснуть пришлось бы на весь ХХ век. Даже не зная ничего о будущем, современники первых месяцев войны были достаточно запуганы средствами массовой информации, в которых было все меньше информации и все больше пропаганды. Могиленский описывает впечатление от прочитанного: «читаю Selbstwehr и другіе подобные журналы, которые и являются причиною моихъ терзаній. По прочтеніи номера подобнаго изданія у меня отъ состоянія безсильнаго отчаянія опускаются руки и ноги. Когда-то, въ случаяхъ, сколько-нибудь напоминающихъ то, что тамъ еженедѣльно описывается съ такими ужасающими подробностями, могли утѣшаться надеждами „на Европу", предъ которою, какъ думали, во-первыхъ, будетъ стыдно, и которая, во-вторыхъ, можетъ принять мѣры къ смягченію нравовъ. Теперь эта призрачная надежда кажется даже смѣшною и звучитъ не менѣе безсмысленно, какъ если бы надѣялись „на Азію" или „на Африку". Сама эта „Европа" ничѣмъ не лучше, а можетъ быть и хуже Патагоніи и сама нуждается въ дрессировщикахъ съ раскаленными прутьями въ рукахъ, которые бы занялись обузданіемъ ея дикости, но взять на себя эту роль никто не въ состояніи».

Пугающим и страшным показалось автору записок поведение именно тех людей, на которых Могиленский и его собратья по несчастью надеялись больше всего – солдаты и офицеры русской императорской армии. Заложники обратили внимание на странные национальные диспропорции среди беженцев из Галиции (где в то время шли сильные бои): там было очень много евреев и практически не было поляков. Оказалось, что первых успешно наступавшая русская армия, мягко говоря, не жаловала, ко вторым относилась вполне равнодушно. Более того, среди беженцев-евреев австрийская полиция отсеяла несколько десятков человек с подлинными российскими паспортами – то есть армия гнала прочь не только чужих, но и формально своих соотечественников.

Быт российских заложников в Австрии разительно отличается от жизни Фишера в пермской глубинке. Российские полицейские обдирали интернированных немцев на каждом шагу (если верить Фишеру, который мог и приврать, рассчитывая на негативное отношение земляков к России), в Австрии же хозяин гостиницы предлагал жить в кредит, а местный доктор пригласил сократившуюся русскую колонию в гости: «Онъ любезно пригласилъ присутствовать при его работѣ въ рентгеновскомъ кабинетѣ и дѣйствительно было очень интересно наблюдать, какъ онъ при помощи Х-лучей съ замѣчательною ясностью отыскивалъ у раненыхъ солдатиковъ пули и надломы костей».

Практически три четверти книги – это однообразное описание «сна наяву», повторяющегося по кругу сюжета о том, кому, как и на какие деньги писали «заложники», чтобы добиться освобождения и отправки в Россию. Фишер, напомним, в итоге выехал через Финляндию благодаря двум факторам – взятке, врученной одному из российских губернаторов, и враждебному отношению финнов к империи. В Австрии никому даже в голову не пришло предлагать чиновникам взятки, а финальная точка в этой истории была  поставлена только потому, что в Бюджетном комитете Государственной думы депутаты надавили на министра иностранных дел Сергея Сазонова, требуя предпринять конкретные шаги. 

Пребывание в плену подействовало на Могиленского неожиданным образом: опоздав из отпуска на полгода, он совершенно не переживал по этому поводу – хотя сам признается, что в довоенном прошлом извел бы сам себя за опоздание всего на один день. Как ни странно, на родине Могиленскому понравилось далеко не все. В Румынии было грязно, а в Австрии враждебно. Зато в Румынии было все еще сытно, в Австрии несмотря на войну и беженцев уютно, и нигде к русским подданным не приставали репортеры петроградских и московских газет. По сравнению с ними румынский шпик, приставленный в Бухаресте под легендой санитарного врача, выглядит образцом вежливости – он даже исчез из вагона, не попрощавшись с подопечными. Надо отдать Могиленскому должное: весь сбор от изданной книги он направил на помощь беженцам из прифронтовых губерний, которых в 1915 году уже было очень много.

                               Владимир Скращук, для «Глагола»

Возрастное ограничение: 16+

В наших соцсетях всё самое интересное!
Ссылка на telegram Ссылка на vk
Читайте также