Сперанский в Иркутске
20 февраля 2018
Пятнадцать лет назад, 20 февраля 2003 года, в Иркутске была установлена мемориальная доска Михаилу Сперанскому, государственному деятелю, сибирскому генерал-губернатору в 1818-1821 годах.
Так благодарные иркутяне начали серию мероприятий в память известного политика и реформатора. Это было за 13 лет до появления бюста и площади графа Сперанского в центре Иркутска.
"Глагол. Иркутское обозрение" публикует отрывок из публичной лекции иркутского историка Тамары Перцевой в рамках проекта "Прогулки по старому Иркутску" в пересказе журналиста Егора Щербакова
Но некоторые вещи, кажется, не менялись с первой четверти XIX века. «Почта ходит сюда в 19, а иногда даже и в 15 дней», – писал Сперанский 30 мая 1819 года из Тобольска своей дочери Елизавете. Сегодня, конечно, быстрота доставки выросла, но не так значительно, как скорость транспорта. А стереотипы вовсе остались неизменными. «Пишу тебе, любезная моя Елисавета, из сего маленького, грязного городка единственно для того, чтоб ты не подумала, что мы на пути из Томска в Иркутск потерялись или пожраны медведями и волками», – корреспондировал Михаил Михайлович из Нижнеудинска 21 августа 1819 года.
Позже он предостерегал не только от мыслей о медведях, которые ходят если не по улицам городов, то вдоль Московского тракта, но и представлений о том, «чтоб Сибирь населена была ссыльными и преступниками». «Число их как капля в море; их почти не видно, кроме некоторых публичных работ, – констатировал новый генерал-губернатор региона в очередном послании дочери. – Невероятно, как вообще число их маловажно. По самым достоверным сведениям они едва составляют до 2/10 в год и в том числе никогда и десятой части нет женщин. Тебе покажется странным предмет письма сего; но надобно, чтобы ты имела об отечестве твоём верные понятия по всех отношениях.
Со временем я издам таблицы, которые удивят просвещённую Европу. Они докажут, что у нас в 20 тысячах едва можно найти одного преступника, да и то воришку маловажного; важных же нет ни на сто тысяч одного. Я сам не поверил бы сему прежде и считаю это великим в моральном мире открытием».
Открытия, пусть и не столь значительные, происходили с Михаилом Михайловичем всё время пути до Иркутска. Это природа в окрестностях Томска, которая «начинает одушевляться», сменяя «скучную, единообразную действительность», и местная «привычка говорить о тысячах вёрст как о прогулке», и неожиданно жаркое лето. И несоответствие настоящих сибиряков бытовавшему в европейской части России образу ябед и доносчиков – жалобы на «местные неустройства» в подавляющем большинстве подтверждались. Что лишь подчёркивало масштаб задачи, которую перед Сперанским поставил Александр I: «Сделать осмотр Сибирских губерний и существовавшего до сего времени в оных управления, в виде начальника и со всеми правами и властью, присвоенными генерал-губернатору. Исправя сею властию всё то, что будет в возможности, облича лица, предающиеся злоупотреблениям, предав кого нужно законному суждению, важнейшее ваше занятие должно быть: сообразить на месте полезнейшее устройство и управление сего отдалённого края; и сделав оному начертания на бумаге, по окончании занятий ваших самим привести ко мне оное в Петербург».
Ревизия стала послесловием к правлению предыдущего начальника Сибири Ивана Пестеля. «Современники называли его самым дальновидным генерал-губернатором в России, поскольку, проведя в нашем крае 11 месяцев (правда, за это время объехав практически все сибирские губернии), он вернулся в Петербург и до 1819 года благополучно управлял нашим краем оттуда», – рассказывает доцент кафедры истории России исторического факультета Иркутского государственного университета Тамара Перцева.
Добавим: если не современники, то как минимум историк Всеволод Вагин в конце XIX века отмечал, что «правление Пестеля отличалось крайним произволом», лишь одним из проявлений которого были личные преследования. Последние в полной мере испытали на себе иркутские купцы Михаил Сибиряков и Николай Мыльников, одного из которых в качестве мести за жалобу в Министерство внутренних дел сослали в Нерчинск, а другого – в Баргузин. Мыльников, к слову, ссылки не пережил.
Но это было делом рук не только и не столько Пестеля, но и одного из его подчинённых, оставленных «руководить на местах», – Иркутского гражданского губернатора Николая Трескина. При считавшемся «как частное лицо добрым человеком» бывшем служащем Петербургского почтамта в губернии «развились полицейские замашки прежнего времени». «Из него вышел невыносимый деспот, – резюмировал Вагин. – Законов он не исполнял. На министерские замечания не обращал никакого внимания. Он позволял себе величайшие самоуправства. Даже защитник и поклонник его, [Верхнеудинский исправник Матвей] Геденштром говорит, что он «губернию считал вотчиною, а себя полновластным в ней приказчиком или управляющим». Геденштром, кстати, был одним из тех, кого Сперанский по результатам ревизии оставил на своём посту – пусть его обвиняли во взятках, над простыми людьми он не издевался и был специалистом своего дела.
Иначе закончилась история с нижнеудинским исправником Евграфом Лоскутовым – человеком, который отличился тем, что высек Нижнеудинского протоиерея Орлова. И это не считая того, что, по словам Геденштрома, «нажил огромное состояние продажей дорогими ценами вина и насильной продажей зажиточным крестьянам скота, который он закупал в Красноярском уезде». Пишут, что перед приездом нового генерал-губернатора Лоскутов отобрал у всех местных жителей бумагу и чернила. Но жалобу на него всё же написали, отправив с ней к Сперанскому двух стариков. Увидев, что Лоскутов сопровождает Михаила Михайловича, они, упав на колени, лишились дара речи.
А когда Сперанский, всё же разговорив их и выслушав жалобу, тут же велел арестовать исправника, бросились отговаривать его от такого решения: как бы могущественный Лоскутов не отомстил. Об этом случае вспоминают историки, сам же сановник, которому за время пребывания в Нижнеудинске поступило 280 общественных и частных жалоб, лишь написал дочери: «Здесь-то настоящая Сибирь и здесь-то наконец я чувствую, что Провидение всегда правосудное не без причины меня сюда послало. Я был здесь действительно Ему нужен, чтоб уменьшить страдания, чтоб оживить надежды почти уже исчезавшие и ободрить терпение слишком утомлённое».
«Губернский город, торговый и опрятный»
Иркутск встретил Сперанского яркой иллюминацией, из-за которой город «показался столицею». Трескин, прекрасно осведомлённый о целях нового генерал-губернатора Сибири, пытался произвести на него благоприятное впечатление. Отсюда и «великолепная встреча» со «всеми пышностями», которые Михаил Михайлович старался «всемерно отклонить», и праздничное убранство улиц. Впечатление в первый рабочий день было иным: «Обыкновенный губернский город, довольно многолюдный, торговый и опрятный». «Чиновники раздумывали, куда бы поселить нового генерал-губернатора, – продолжает Тамара Ивановна. – Это было затруднительно: Пестель в городе не жил, поэтому резиденции здесь не было. У Трескина, к которому приехали с ревизией, Сперанский остановиться не мог, к тому же у него за несколько месяцев до этого трагически погибла жена, и гостей он принимать не мог.
Пожар 1879 года уничтожил практически весь исторический центр города, однако новоделы в какой-то степени могут воссоздать атмосферу того города, в который Сперанский прибыл в сентябре 1819 года.
Поэтому резиденцией генерал-губернатора становится дом Ефимия Андреевича Кузнецова – купца, о котором мы знаем благодаря его благотворительности». Кто-то может заметить, что оба были масонами, но подобные обобщения – удел конспирологов, а не историков.
Если размещение канцелярии генерал-губернатора было простой задачей, то поиск тех, кто бы составил, говоря современным языком, его команду был весьма сложным. Со Сперанским в Иркутск прибыли инженер путей сообщения Гавриил Батеньков, будущий декабрист, и статский советник из Комиссии составления законов Франц Цейер.
Одним из тех, кого генерал-губернатор пригласил на службу сразу после торжественного приёма, был директор Иркутской гимназии и губернских училищ Пётр Словцов. С ним, уроженцем Тобольской провинции, Михаил Михайлович познакомился ещё во времена учёбы в Александро-Невской семинарии. После того как в 1808 году Словцова по ложному доносу арестовали и сослали в Сибирь, тот обращался к Сперанскому за помощью, но его письмо осталось без ответа. Тем не менее, сам оказавшись в опале и в итоге приехав в Иркутск в качестве генерал-губернатора, тот взял старого товарища на службу.
«Словцов много сделал для основания уездных училищ и объехал практически всю губернию, – поясняет Перцева. – Для этого он объехал практически всю губернию, и мог дать Сперанскому достоверные сведения о положении дел в ней». Кроме того, у него были ценные идеи по созданию образовательной системы. Ничего удивительного, что в 1821 году Пётр Андреевич был назначен инспектором сибирских училищ, а по выходу в отставку получал пенсию, которую ему назначили при содействии Сперанского.
Другой категорией людей, которые могли оказать новому генерал-губернатору помощь, были иркутские купцы. Ближе всех Михаил Михайлович сошёлся с Петром Басниным – ещё одним старым знакомым, из времён ссылки в Перми. Пётр Тимофеевич, чьи мемуары много позже опубликовал его внук Пётр Павлович, вспоминал, что сановник запросто заходил к нему «посидеть в садике и попить настоящего кяхтинского чайку». «Говорил он мне, что предал суду и заключил в острог кровопийцу Лоскутова и его присных, – писал, в частности, купец. – Не знаю, лучше ли будут новые, устрашатся ли они строгого примера? Я отвечал ему, что трудно в короткое время переделать то, что десятками годов создавалось, а унывать не следует и на Бога надежду нужно иметь».
Сперанский, согласно его воспоминаниям, тогда ответил: «Не унываю я, а своего бессилья боюсь. Кругом множество недоброжелателей, извергов, татей, убийц, а я один, слабый по своему человечеству. Где я себе пособников найду?». Они, тем не менее, находились. И будущий тайный советник литератор Иван Калашников, и Александр Лавинский, первый глава Восточно-Сибирского генерал-губернаторства, которое было создано по предложению Сперанского, и многие другие.
Что же сделал Михаил Михайлович и его сподвижники за те полтора года, что он управлял Сибирью? Сегодняшние недоброжелатели говорят, что не так уж и много – на памятник в центре Иркутска точно не тянет. Но мнение историков, особенно писавших в XIX веке, отличается кардинально. Тот же Вагин был категоричен: «Сибиряки увидели в вельможе человека. Они снова начали жить и дышать свободно. Самовластие, лихоимство, всякого рода притеснения, на которые они жаловались так долго и так бесполезно, стали прекращаться мерами власти. Власть эта сделалась тем, чем надлежало ей быть, – защитницей, а не гонительницей населения».
По итогам ревизии, проведённой Сперанским, суду были преданы два губернатора и 48 чиновников. В общей сложности наказание понёс 681 человек. В общей сложности виновных во взяточничестве и других злоупотреблениях обязали вернуть 2 млн 847 тыс. рублей серебром. «По совести я бы никого не обвинил, кроме тех, кои попускали злоупотребления; но по закону все без разбору виноваты и список их по сие время, по всем трём губерниям, составляет уже 150 человек, – признавался Сперанский в ноябре 1819 года в письме сенатору Аркадию Столыпину. – Взятки, обличённые по Иркутской губернии, простираются уже почти до миллиона; а что будет, ещё неизвестно. Но вопрос – разорена ли губерния? Совсем нет; она есть одна из богатейших в России.
Самые злоупотребления даже способствовали к её обогащению, и существенный их вред более нравственный, нежели экономический. Вред, конечно, весьма важный; но исследуйте начала, и вы найдёте, что закон, подвергающий и начальника, и безгласного подчинённого, за тысячи и за рубли, одному и тому же осуждению, здесь не может быть приложен без явной несправедливости. Потому-то, кроме самых решительных и вопиющих случаев, удерживаюсь я обвиняемых отдавать под суд, ограничиваясь их удалением, да и то тогда только, когда есть возможность их заменить. Но возможность сия редка, ибо здесь вопрос не в выборе людей честных или способных, но в положительном и совершенном недостатке даже и посредственных, даже и людей неспособных».
Сразу избавиться от кадровой проблемы было нельзя, но можно было заложить фундамент для её решения в будущем – создать систему образования, более массовую, чем существовавшая в тот момент. Чем Сперанский и занялся, открыв ланкастерскую школу – учебное заведение, построенное на принципе взаимного обучения: старшие ученики передают знания младшим.
В Иркутске также было открыто отделение Российского библейского общества, распространявшее среди «инородцев» духовную литературу, чтение которой требовало обучения грамоте. Было учреждено и первое в городе благотворительное общество. Местные купцы собрали по подписке 8 тысяч рублей, которые пустили на обучение ремёслам детей-сирот из низших сословий. Кстати, сбором и распределением средств впоследствии занимался приказ общественного призрения, созданный при губернском правлении именно при Сперанском.
Главным итогом полутора лет пребывания Михаила Михайловича в Иркутске стал пакет из 10 законопроектов, которые Александр I утвердил 22 июня 1822 года. Ключевым стало «Учреждение для управления Сибирских губерний», по которому регион был разделён на два генерал-губернаторства: Западное и Восточное. Были и другие составляющие реформы.
«Подавляющее большинство уставов, которые Сперанский редактировал, подготовил Батеньков, – подчёркивает Тамара Ивановна. – По иронии судьбы он написал «Устав об этапах» и «Устав о ссыльных». Потом, правда, на него их действие не распространялось – декабристы были изъяты из общей юрисдикции».
Однако далеко не все современники разбирались в юридических тонкостях и оценивали Сперанского исключительно по его реформам. Импонировал им не политический опыт и не проведённые преобразования.
«Говорил мало, будто по необходимости; смеха не слыхал, а улыбка – весьма часто, всегда скромная, очень приятная, – вспоминал известный бытописатель Сибири полковник Эразм Стогов. – При такой особе провинциальные чиновники закутывались в молчание, а приехавшие с ним, знавшие его добрую снисходительность – болтали, шутили, не стесняясь, как бы в отсутствие; он даже любил говорливость других за обедом, но без участия в разговоре. День Сперанского был рассчитан по табели – не отступая. Утро просителям, немного работы, заданной канцелярии с вечера, долгая прогулка на открытом воздухе.
Сколько раз встречал я его одного в минус 20, минус 25: холодная поношенная шинель, на голой голове сафьяновый чёрный картуз, вверху четырехугольный – настоящая конфедератка. Картуз на шелковой подкладке – и ему не холодно! Ходил тихо, размеренно – как говорил. Прогулка – недалеко от дома и на небольшом пространстве. Сперанский никогда не отказывался от приглашения на обед; тогда он был в мундирном фраке. Орденов на нём никогда не видал».
Но на первом в России памятнике Сперанскому, который 25 ноября 2016 года открыли в центре Иркутска, на переименованной в его честь площади, Михаил Михайлович изображён при всех положенных регалиях. Как, например, на портрете кисти Михаила Васильева, написанном в 1820 году.
– Очень сильно напрашивается Муравьёв-Амурский со стороны [бывшего] Института иностранных языков, – резюмирует президент клуба молодых учёных «Альянс» Алексей Петров. – Чтобы был комплекс из двух великих государственников.
– И оба будут смотреть на «Серый дом», – шутливо развивает его замысел Перцева.
– Да, следить за тем, что там происходит.
Егор Щербаков, Сибирский энергетик. Фото автора.
Возрастное ограничение: 16+
В наших соцсетях всё самое интересное!
