Лев Сидоровский: «Не до ордена. Была бы родина...» - строки, опаленные войной

01 мая 2025

Он, как и Павел Коган, учился в Литинституте, писал стихи, и был очень молод.

Его сокурсник Давид Самойлов, тоже хлебнувший лиха на той войне и ставший хорошим поэтом, спустя годы вспоминал о Михаиле Кульчицком:

- Было в нём что-то молодецкое. Высокий, со светлыми глазами чуть навыкате, с прямыми, давно не стрижеными волосами каштанового цвета, чуть улыбающийся, он производил впечатление человека здорового и беззаботного. На самом деле он был работяга. Он принадлежал поэзии целиком. Поэзия была его призванием и точкой зрения. Он бродил по улицам, слагая стихи. Днём и ночью он отыскивал точные слова и метафоры. Он любил производить эксперименты со словом, любил слушать стихи и спорить о них. Вёл дневник и писал письма в Харьков, сестре Олесе – тоже о стихах, о новых товарищах...

На двадцать лет я младше века,
Но он увидит смерть мою,
Захода горестные веки
Смежив. И я о нём пою.
И для тебя. Свищу пред боем,
Ракет сигнальных видя свет,
Военный в пиджаке поэт,
Что мучим мог быть лишь покоем...

Своему другу юности он написал:

…Я родился не весной, а в осень,
Первое, что я познал на свете, –
Серый дым дождя и шум деревьев
От дождя тяжёлою листвою.

Это было – август. Я родился
В день, когда убили в поле Щорса.
Я узнаю в бытии: последний
Вздох его не был ли моим первым?

Есть приметы, чтоб врага приметил,
Есть поверья, чтоб себе поверил –
Я хочу, чтоб знаком нашей дружбы
Было бы поверие о Щорсе.

За три месяца до войны в журнале «Октябрь» люди прочитали фрагменты его поэмы «Самое такое»:

Помнишь – с детства – рисунок:
чугунные путы
человек сшибает с земшара грудью? –
Только советская нация будет
и только советской расы люди!..

Таковы были убеждения харьковского мальчика, отца у которого в 1933-м арестовали «за сокрытие дворянского происхождения». (Через несколько лет «за отсутствием состава преступления» отцу разрешат вернуться; потом, в оккупацию, гестаповцы забьют его насмерть – и, слава богу, что о гибели сына узнать он не успеет). После школы сын хотел поступить в военное училище, но помешала «анкета». Так что столь желанная армия отложилась на целых семь лет.

А пока что в Харьковском университете Михаил, внешне напоминавший раннего Маяковского на известном фотопортрете (помните: в блузе, с папиросой в руке, с глазами, резко устремленными, словно прямо на тебя?), читал друзьям свои стихи про любимого комдива:

Дыма горькая отрава,
ветер опалённый...
Щорс лежит на красных травах,
будто на знамёнах...

После первого курса – ради Литературного института – перебрался в Москву: стал под началом Сельвинского совершенствовать своё мастерство... Чуб густых тёмно-русых волос, почти закрывавших высокий лоб, подчёркивал его желание быть похожим на Багрицкого; потом, спустя короткое время, вновь появились жесты и причёска Маяковского, но в стихах Кульчицкого была уже собственная манера:

Самое страшное в мире –
Это быть успокоенным.
Славлю Котовского разум,
Который за час перед казнью
Тело свое гранёное
Японской гимнастикой мучит.
Самое страшное в мире –
Это быть успокоенным.
Славлю мальчишек Идена,
Которые в чужом городе
Пишут поэмы под утро,
Запивая водой ломозубой,
Закусывая синим дымом.
Самое страшное в мире –
Это быть успокоенным.
Славлю солдат революции,
Мечтающих над строфою,
Распиливающих деревья,
Падающих на пулемёт!

Его возмущает, что зачастую поэзия отдана на откуп пошлякам:

Мы запретим декретом Совнаркома
Кропать о Родине продажные стишки...

Он убеждён в том, что Коммунизм надо спасать от «непоэтов», которые готовы «всё окрасить в серый, казённый и вокзальный цвет». Счастье представляет «царством светлого разума и хороших стихов»:

«Может, не будь стихов на свете,
Я бы родился, чтоб их сочинять...»

Жил на Арбате: снимал угол в подвале, где, по его выражению, была «витрина движущейся обуви». Литинститут тогда считался вечерним и общежития не имел. Стипендию тоже не давали, поэтому Михаил то учительствовал в загородной школе, то довольствовался случайными заработками. Иногда приходилось сидеть на одном чёрном хлебе... Но стихи писал всё равно:

Военный год стучится в двери
Моей страны. Он входит в дверь.
Какие беды и потери
Несёт в зубах косматый зверь?..

Он знал, что война неминуема:

Я романтик – не рома, не мантий, – не так.
Я романтик разнаипоследних атак!
Ведь недаром на карте,
командармом оставленной,
на ещё разноцветной карте за Таллинном
пресс-папье покачивается, как танк.

В первый же день войны остригся наголо и пришёл в военкомат. Его направили в истребительный батальон. Поднявшись дежурить на крышу во время вражеского налёта, он весел:

- Я плясал на крыше. Плясал и в такт выкрикивал звонкие строчки стихов. Кресты "мессершмитов" перечёркивали звёздное небо, "зажигалки" с грохотом рушились на крышу. Я хватал их по-снайперски точно и продолжал свой танец.

Когда батальон распустили, от должности поэта фронтовой газеты отказался наотрез. Окончил курсы пехотных командиров и к середине декабря 1942-го получил в петлицы лейтенантский кубарь. А спустя несколько дней, 26-го, создал своё единственное за всю войну стихотворение, которое стало его пронзительным прощанием с белым светом:

Мечтатель, фантазёр, лентяй-завистник!
Что? Пули в каску безопасней капель?
И всадники проносятся со свистом
вертящихся пропеллерами сабель.
Я раньше думал: "лейтенант"
звучит "налейте нам".
И, зная топографию,
он топает по гравию.

Война ж совсем не фейерверк,
а просто – трудная работа,
когда –
черна от пота –
вверх
скользит по пахоте пехота.
Марш!
И глина в чавкающем топоте
до мозга костей промёрзших ног
наворачивается на чёботы
весом хлеба в месячный паёк.
На бойцах и пуговицы вроде
чешуи тяжёлых орденов.
Не до ордена.
Была бы Родина
с ежедневными Бородино.

Его Бородино оказалось в Сталинграде: 19 января 1943 года.

На гибель друга Борис Слуцкий откликнулся горестными строками:

...Писатели вышли в писатели,
А ты никуда не вышел,
Хотя в земле, в печати ли
Ты всех нас лучше и выше.
А ты никуда не вышел,
Ты просто пророс травою.
И я, как собака, вою
Над бедной твоей головою.

Автор: Лев Сидоровский, Иркутск - Петербург.

На снимке: Михаил Кульчицкий, 1941-й.

Возрастное ограничение: 16+