Лев Сидоровский: «Родился я с песнями в травяном одеяле…», или про Сергея Есенина

05 октября 2025

3 октября 1895 года родился Сергей Есенин. Иркутянин по рождению, известный журналист Лев Сидоровский о нем.

Стоит этот дом над рекой Окой, в старинном селе Константинове. В окошки, разукрашенные резными наличниками, заглядывают тополя. Тополя как тополя, да только один из них посажен мальчиком с васильковыми глазами. Дом как дом, да только есть на нём мемориальная доска: «Здесь родился и жил поэт Сергей Есенин». Идут люди по горнице – рассматривают его фотоснимки, его вещи, его стихи.

Вот столик рабочий, а на нём – лампа. Это его столик. Это его лампа. И передали их сюда, землякам поэта, с невского берега, из особняка, где расположен Институт русской литературы Академии наук (тогда – СССР, ныне России), который в нашем городе и стар, и млад называют Пушкинским Домом.

***

Здесь тоже его портреты, здесь тоже его стихи. И даже самый последний автограф, начертанный в тот недобрый декабрьский день: «До свиданья, друг мой, до свиданья...» И прядь льняных волос. И посмертная маска.

Но всё равно встречаем мы его здесь живого. Встречаем – и ещё острее чувствуем его проникновенный ум, его обнажённое сердце. И хоть помним его с детства, хоть можем с утра до вечера читать наизусть, а вот здесь, в этом особняке под академической крышей, узнаём всё-таки словно заново.

В самом деле, одно дело слышать о «Зарянке» от университетского профессора, а совсем другое самому осторожно-осторожно перелистывать уникальный рукописный сборник стихов для детей, который тогда, в 1916-м, так и не нашёл дороги к издателю. Здесь можно встретиться с интереснейшими письмами, которые адресовала поэту литератор Галина Бенеславская. Здесь можно увидеть воспоминания племянницы Ольги Павловны Снегиной и ещё лучше представить то время, когда Есенин впервые приехал в наш город.

Кстати, писательница Ольга Снегина и героиня его поэмы Анна Снегина – это что, просто совпадение? Едва ли. Обнаружено, что в 1917-м Ольга Снегина написала очерк «На хуторе», главный герой которого – Прон. У Есенина тоже персонаж с таким именем. Конечно, поэма охватывает исторические события в деревне много шире очерка, являющегося непосредственным откликом на Февральскую революцию. И всё-таки в Пушкинском Доме считают, что прототип Анны Снегиной – вовсе не Лидия Кашина, землячка поэта (как утверждают некоторые исследователи), что образ этот собирательный.

В этом доме гостей всё время поджидают неожиданности. Из воспоминаний комиссара Гражданской войны, а позже издательского работника Александра Сахарова можно узнать немало нового о его друге Есенине. Не зря же поэт посвятил ему «Русь советскую», не зря выбрал прообразом для своих комиссаров, «людей в кожаных куртках», в «Песне о великом походе». Эти воспоминания в библиотеке сына Сахарова, тогда ленинградского инженера, обнаружила научный сотрудник Наталия Ивановна Хомчук. А её коллега Александр Петрович Ломан в обычной школьной хрестоматии, где уж, казалось бы, не кроется никаких загадок, в один прекрасный день открыл два неизвестных стихотворения Есенина – «В ожидании зимы» и «Пастух».

Эти люди когда-то рассказали мне, как собирались его инскрипты (дарственные надписи), среди которых такие, как посвящение Тальян Шагандухт: «Дорогая моя Шагане, вы приятны и милы мне...»

Ещё они поведали, как были найдены строчки, сложенные Есениным и его друзьями во время незатейливой игры в буриме (составление стихов на заданные рифмы). Вот, например, что написала жена поэта, Софья Андреевна Есенина-Толстая, когда были предложены рифмы: «найдёныш – клонишь, камень – потянем»:

Ты мой найдёныш.
Ко мне голову клонишь.
Ну что же, камень
Вместе потянем.

И она тянула, ещё как тянула этот камень. И с ним, и потом, без него, когда завершала первое посмертное собрание его стихотворений, когда позже готовила ещё один сборник с отличными комментариями.
Всё новые и новые поиски. Всё новые и новые открытия. Лет сто назад в помещении «Севзапкино» был сделан снимок, на котором – Есенин, художник Бродский и трое неизвестных. Кто они? Что связывало их с поэтом? Коль киностудия, то, естественно, за ответом первым делом обратились к актёрам. Тогда, в 60-е, поиск привёл в Театр комедии.

Однако Николай Павлович Акимов расшифровать фото, увы, не смог, но вспомнил, что в его богатейшем собрании есть портрет Есенина, кажется, никому ещё не известный и нигде не воспроизводившийся. Это была счастливейшая находка!

Портрет Есенина оранжевым карандашом выполнил когда-то очень популярный в Петрограде не только художник, но и поэт-акмеист, член литобъединения «Цех поэтов» Владимир Александрович Юнгер, чья дочь, ещё не удостоенная звания народной артистки РСФСР Елена Юнгер, спустя годы станет женой Акимова. В скупой графической манере ему удалось запечатлеть очень индивидуальное, трудноуловимое: вольно разметались кудрявые пряди, вопрошающ доверчивый взгляд и печальна складка у губ.

В другой раз концертмейстер Моисей Семёнович Лесман, с которым мне повезло общаться, потому что в его коллекции было более десяти тысяч поэтических сборников двадцатых годов, подарил Пушкинскому Дому миниатюрнейшее издание стихов Есенина, вышедшее в Париже в 1926-м и не отмеченное ни в одной из библиографий. А инженер-строитель Яков Сергеевич Сидорин предоставил учёным в списках три письма Есенина поэтессе Любови Столице. Вместе с письмами обнаружилось четверостишие: «Любовь Столица, Любовь Столица, о ком я думал, о ком гадал. Она как демон, она как львица, но взор невинен и зорьно ал».

***

А однажды под этим кровом моим проводником в страну Есенина, в его поэзию, оказался доктор филологических наук Александр Иванович Михайлов.

Прежде всего, я поинтересовался:

– Не секрет, что есть поэты, чьё творчество под пером исследователя легко разъединяется на вполне понятные и объяснимые составные части. Поддаётся ли такому анализу поэзия Есенина?

Александр Иванович задумался:

– Я литературовед, но признаюсь, что анализировать поэзию Есенина обычным, литературоведческим путём трудно, почти невозможно. Это, конечно, делается, но исследователи всё же понимают, что тайна и обаяние живой есенинской строки, при всей её простоте, так и остаётся нераскрытой. Живая есенинская строка не даётся, не позволяет рассматривать себя только по ведомству теории литературы. Какой-то сильный и скрытый магнит в её глубине прямо-таки сбивает литературоведа с проверенного, испытанного пути... Несомненно, поэзия Есенина принадлежит к тем редчайшим эстетическим явлениям, при общем определении которых, пожалуй, не обойтись без банальных, не литературоведческих, но незаменимых формулировок типа: «У него нет приёмов» или «Его поэзия нерукотворна».

Мне хотелось развить эту тему:

– Но что же смущает в поэзии Есенина исследователя, не даётся ему и в то же время так легко и непринуждённо западает в душу читателя?

– Этим неразгаданным для исследователя магнитом, наверное, является сам Есенин, как стихия, как напряжённое поле, создающее органический, неразложимый есенинский мир. У многих, если не у большинства поэтов, стихи могут существовать и помимо физического облика поэта, его поведения и судьбы, у Есенина же – нет. Цвет его волос, глаза, улыбка, даже рождение и смерть, даже их место имеют свой глубочайший смысл в есенинском мире. Вот почему к его стихам невозможно относиться только как к литературе. Есенин как бы постоянно убегает из литературоведения в легенду о нём как о сложном, уникальном явлении национальной духовной жизни.

Дух легенды сопутствовал и сопутствует всему жизненному и посмертному пути поэта к сердцам людей. Легендой сопровождалось, кстати, и моё первое знакомство с самим только именем поэта в далёкую школьную пору 50-х годов, когда на одной из перемен после урока по литературе услышал от соседа по парте, что был-де у Маяковского «дружок», который не хуже его писал стихи: «Вся Россия то смеялась, то плакала...».

– С тех пор, Александр Иванович, с 50-х годов (я вас чуть старше, и тоже хорошо помню, что в ту пору Есенин в школе был запрещён), прошло достаточно времени, а есенинская поэзия всё набирает и набирает силу. В чём же тут секрет?

– Легендарность Есенина проистекает не столько из загадок, оставленных нам жизнью поэта, сколько из того факта, что очень много уникальных человеческих и эпохальных ценностей «слилось и отозвалось» в его поэзии и судьбе. Не случайным представляется и само его имя «Есенин»: ведь в этом имени сливаются настойчивые в его поэзии ассоциации весны и осени. Где-то в глубине нашей души это имя перекликается и со словом «Россия», в котором самому Есенину представились образы «росы, силы, чего-то синего...». Не менее, чем имя, легендарна и внешность поэта, ставшая сквозной темой его лирики.

Едва ли не единственный случай в мировой литературе: живой, исторический Есенин вошёл в свою поэзию всем духовным и физическим своим существом, сообщив ей неповторимое выражение... Мы видим его глаза – от лучащегося взгляда «желтоволосого отрока» до той поры, когда завелась «на сердце изморозь и мгла». Мы видим волосы, которые он «взял у ржи».

А есенинская улыбка, которая, прежде всего, – выражение полнейшего счастья от чувства слияния с родной природой: «Хорошо бы, на стог улыбаясь, мордой месяца сено жевать...». С самого начала Есенина окружала та первозданная стихия природы и естественной жизни, к которой из своего условного книжного мира всегда тянулись, всегда рвались наиболее крупные поэты-интеллигенты.

Тут я встрял в его монолог:

– Александр Иванович, своей лирикой Есенин, пожалуй, подтвердил, а для русской поэзии XX века воскресил древнейший миф о поэте – потаённом голосе природы, сыне и певце земли. Недаром старожилы села Константиново вспоминают подростка, задумчиво бродившего с опущенной головой по полям и дорогам, погружённого в природу и в стихи:

Родился я с песнями
в травном одеяле,
Зори меня вешние
в радугу свивали...

И, наверное, нет на свете стихотворения о деревне, равного вот этому:

Клён ты мой опавший,
клён заледенелый,
Что стоишь, нагнувшись,
под метелью белой…

– Здесь всё удивительно, – подхватил мои слова именитый собеседник, – и воображение поэта, и художественная прелесть, и душевная нежность, и образная сила... И сказано всё это волшебно – а нам остаётся лишь радоваться таким строкам, наслаждаться ими.

Потому и трудно «литературоведчески» анализировать его поэзию, что с нею сразу же стало прочно ассоциироваться нечто большее и дорогое, чем просто «стихи» и просто «литература». «Мы так давно, так мучительно ждали голоса родной земли», – писал рецензент ещё самой первой есенинской книжки. «Горсточкой русской земли» казался Василию Ивановичу Качалову взятый им за границу сборник есенинских стихов. А Николай Семёнович Тихонов признался: «Есенин – это вечное, как это озеро, как это небо...»

***

И еще вспоминается, как 4 октября 1965 года, ранним утром, в Москве сразу с вокзала примчался я на улицу Черняховского, где в доме №22, в квартире №5, разбудил Евгения Евтушенко. Это была наша первая встреча. Я ввалился к нему, без всякого предупреждения как журналист, и не только, потому что был его поэзией давно уже потрясён. Прямо с порога попытался выразить свой восторг, но он перебил:

«Вчера вечером радио в твоём поезде не работало? Жаль!»

Оказывается, накануне в Большом театре, на торжественном заседании в честь 70-летия Сергея Есенина, где присутствовали некоторые члены Политбюро и выступали многие литераторы, Евтушенко прочёл (шла прямая радиотрансляция на всю страну!) стихи, в которых было не только про Есенина, но и, например, про первого секретаря ЦК комсомола Павлова.

И тут же я услышал их в авторском исполнении:

Когда румяный комсомольский вождь
на нас, поэтов, кулаком грохочет
и хочет наши души мять, как воск,
и вылепить своё подобье хочет,
его слова, Есенин, не страшны,
но тяжко быть от этого весёлым,
и мне не хочется, поверь, задрав штаны,
бежать вослед за этим комсомолом.

Женя был возбуждён:

«Сказал, что надо! А на шум, который «в высоких кругах» уже поднялся, плевать...»

И как же мощно эти стихи он завершил:

«…Порою горько мне, и больно это всё,
И силы нет сопротивляться вздору,
И втягивает смерть под колесо,
Как шарф втянул когда-то Айседору.
Но – надо жить.
Ни водка,
ни петля,
ни женщины –
всё это не спасенье.

Спасенье ты,
российская земля,
Спасенье –
твоя искренность, Есенин.
И русская поэзия идёт
Вперёд сквозь подозренья и нападки
И хваткою есенинской кладёт
Европу,
как Поддубный,
на лопатки».

***

А спустя несколько лет я встретил в Москве девушку, у которой были тоже васильковые глаза и которую звали Марина Есенина. Внучка поэта тоже писала (да и, слава Богу, продолжает писать) стихи. Вот такие:

«Помнится сказка далёкая.
Помнят её все.
Как принц свою синеокую
Увёз по ночной росе.

Умчал на сером волке,
Куда лишь глядят глаза.
Хлестали по лицам ёлки.
Да гасла вдали гроза.

Где ж ты, мой принц, далёко ли?
Где, на какой тропе?
Может, в Москве, на Соколе?
Может, в глухой тайге?

Мне всё равно, не важно.
Лишь приезжай скорее.
В мятом хлопчатобумажном
Шарфе на смуглой шее.

Шарф мне, конечно, не нужен,
Это я так, между прочим.
Ты увези меня в стужу,
В ангарские стылые ночи.

Пускай не на сером волке,
Только с радостным взором.
Можешь на верхней полке
В поезде, даже не скором.

Вместе с этими строчками хранится в моём домашнем архиве медаль, изготовленная хорватским скульптором и графиком Шимо Клаичем. В 1972-м, премированный поездкой в нашу страну, он выбрал город на Неве. Так вышло, что я ему Питер и пригороды несколько дней показывал. И в благодарность Шимо за ночь в мастерской Академии художеств изготовил специально для меня эту гипсовую медаль с лицом своего любимого поэта.

***

Стоит дом над Окой... Стоит дом над Невой... Приходят в рязанскую деревню люди со всего белого света. Встречаются под академической крышей учёные со всего мира. И всё это – чтобы еще яснее, ещё глубже постичь хрустальный родник есенинского слова, ещё пронзительнее понять человека, который однажды воскликнул о себе светло и раздольно:

Родился я с песнями,
В травном одеяле.
Зори меня вешние
В радугу свивали.

Так мог сказать только Есенин.

Автор: Лев Сидоровский, Иркутск - Петербург

Возрастное ограничение: 16+