Деревенский дневник Нины Дятловой-4
17 января 2019
«Глагол» продолжает публикацию «Деревенского дневника» учителя средней школы села Голуметь Черемховского района Нины Константиновны Дятловой.
Первая, вторая и третья части текста здесь.
Уже месяц, как работаю в школе. Нахожусь там с утра до вечера, потому что пять-шесть моих уроков разбросаны на две смены, с «окнами» и перерывами. К каждому уроку нужно просмотреть учебник и литературу, продумать вопросы и задания, включить повторение пройденного, написать поурочные планы, приготовить опыты по химии, подобрать пособия и таблицы, а если их нет - то нарисовать. Все свободное время занято подготовкой к урокам. А каждый урок полон неизвестности и непредсказуемости, он зависит не только от учителя, но и от учеников, их настроя и духовной близости к учителю.
Такой близости и взаимного понимания у нас не установилось. Война проложила между нами невидимый рубеж, перешагнуть через который оказалось так сложно, что для этого понадобились годы. Даже сейчас, прожив долгую и многотрудную жизнь, считаю, что первые годы были самыми драматичными в моей жизни.
...Звонок на урок. Иду по коридору с классным журналом, книгами, мелом в руках. Дежурные уже развесили таблицы, открыли гербарии и коробочки с коллекциями. Предвкушаю интересный урок и заранее радуюсь. Из приоткрытых дверей класса раздается:
- Идет! Идет! Шкилет идет!
Улыбка слетает с моего лица. Тревожно бьется сердце. В классе поднимаются тридцать шестиклассников с озорными веселыми лицами. Боже мой, какие они все взрослые! Мальчишки выше меня, широкоплечие, здоровые, по-деревенски плотные, сбитые. Некоторые девочки - настоящие невесты. Рассаживаются с шумом: парты маленькие, детские, шестнадцатилетние подростки с трудом в них размещаются. Летит через класс шапка, за ней - другая. Кто-то стукнул соседа книгой по голове, в ответ слышится бранная ругань. Девочки возмущаются, стараются унять баловников. Как могу, навожу порядок, начинаю урок. Но молодой богатырь, неосторожно двинув локтем, опрокидывает бутылочку с чернилами. Бурая жидкость заливает парту, книги, тетради. Снова волнение, шум.
Стою у стола больная, голодная. От волнения и слабости кружится голова, темнеет в глазах. Чтобы не упасть, сажусь на стул. Нужно повысить голос, проявить волю, энергию, настойчивость. Не могу. От бессилия расстраиваюсь, на глаза наворачиваются слезы. Открываю журнал, делаю строгое лицо - лишь бы дети не заметили смятения и слабости!
Наконец, в классе тишина. Урок идет по плану. Вдруг чувствую тошноту и острую боль - утром съела кусок черного хлеба, а желудок совсем больной. Боль все острее и резче, это, видно, отражается на лице и в глазах. Здоровые и сытые подростки поглядывают с недоумением и насмешкой. Хочется выбежать из класса, упасть, сжаться в комок, кричать от боли, плакать. Но как уйти с урока? Нужно работать - и чтобы зоркие детские глаза ничего не заметили. И так из урока в урок, изо дня в день.
От детей ничего не скроешь. Шустрые подростки, почувствовав слабость, затевают возню, срывают уроки. На замечания отвечают грубостью.
Однажды я оставила для разговора нескольких наиболее лихих шестиклассников.
- Ребята, скажите откровенно, вы на всех уроках так себя ведете?
- Нет, мы хорошо сидим на математике и на русском.
- Почему?
- Эти предметы нужны для жизни, без них не обойтись. А еще мы любим историю. Михаил Николаевич всегда интересно рассказывает, читает разные книги про царей и про войны. Хоть целый день можно слушать.
- А как же остальные предметы? Ботаника, например?
- Остальные нам не нужны. Ботанику мы и так знаем. В лесах да на полях навалом всяких цветочков - и лечебные знаем, и вредные.
В огороде работаем и на колхозных полях летом - кто прицепщиком, кто возчиком на конях. Из практики все знаем, тройку на уроке всегда получим.
- Но ведь надо дальше учиться!
- А я последний год учусь. Летом пойду работать прицепщиком, а через год в армию.
- А я бросал школу, да учителя пришли к матери, штрафом грозили. Как шестнадцать исполнится - сразу все брошу и пойду на конюшню. Я там каждое лето работаю.
Да, эти ребята давно переросли программу по ботанике для шестого класса. В восьмой класс никто из них не собирается. Мечтают о курсах трактористов. В ту весну в школе училось полторы сотни шестиклассников в возрасте от 13 до 17 лет. До восьмого класса дошло двадцать. В пятых классах - та же картина.
Как же мне, больной и слабой, держать в руках такую буйную армию?
Девочки были добрее, сочувствовали мне, да и ботаника им нравилась. Однажды несколько пятиклассниц провожали меня из школы, советовали:
- Вы держитесь, как Лидия Сергеевна. Она, бывало, войдет в класс веселая, с улыбкой. Над кем пошутит, кого по голове погладит. Всех видит, всех замечает. На уроки приходила красивая, нарядная, каждый день разная - то прическу изменит, то платье новое наденет. Могла быть и доброй, и строгой. Все ее любили и слушались. Даже самые хулиганы сидели смирно, боялись ее шуточек.
Я молчала.
* * *
Прошли две недели со дня приезда. Ощущала полный упадок сил, работать становилось все труднее. Не отпускал, постоянно мучил голод. От черного хлеба невыносимо болел желудок. На уроках наваливалась слабость, тошнота, темнело в глазах, я боялась упасть. Мы с Эсфирью держались, но с тревогой думали о будущем. И когда стало совсем невмоготу, решили обратиться за помощью в райисполком. Сомнений не было - конечно, нас поймут, поддержат питанием, а может, и на лечение отправят. Недалеко от Алари есть кумысолечебница. Там за пару недель станем здоровыми людьми.
Нас принял председатель райисполкома, плотный мужчина в синем кителе. Он слушал внимательно наш взволнованный рассказ о жизни в блокаде, о долгом двухмесячном пути, нынешнем тяжелом положении. Но в глазах мы не видели сочувствия.
- Вот что, товарищи педагоги, я внимательно вас выслушал. Не знаю, как расценивать ваш рассказ и сколько в нем правды. Думаю, вы многое преувеличиваете. Во всем этом надо разбираться. Вам же я советую не заводить таких разговоров среди населения. Вы, как приехавшие с войны, должны укреплять веру в победу. Сейчас за распускание паникерских слухов судят. Вот так, товарищи педагоги.
- Но это же не слухи. Все было так, как рассказали.
- Вот вы говорили, что работали на оборонных предприятиях, несколько недель копали окопы. А справки у вас есть?
- Таких справок не давали.
- Вот видите, вам даже подтвердить нечем. Сказать все можно. Если бы вы работали, как рассказываете, то при оформлении документов обязательно вам выдали бы справки.
- У нас некому было их писать. В учебной части мало кто выходил на работу: кто ослабел от голода, кто погиб.
- Этого не может быть! — он посмотрел на нас строго, подумал, добавил как бы размышляя вслух: - Я всегда представлял себе ленинградцев как людей особой породы, стойких, убежденных, беззаветных борцов. Но вы, молодые специалисты, комсомолки, не успели приехать, как явились с просьбами. Никто из приехавшей молодежи не приходит сюда выпрашивать продукты. Мне стыдно за вас. Сейчас весна, колхозы готовятся к посевной. Я ознакомлю вас с положением дел в колхозах, можете рассказать это в школе.
Он вытащил лист бумаги, разграфленный на клеточки.
- Смотрите сюда: в первой колонке - названия колхозов, во второй - посевные площади, а здесь - количество требуемых семян. Здесь имеющиеся в наличии семена. Смотрите, какое в районе бедственное положение: все зерно мы отправили на нужды фронта. У нас нет и половины необходимого. Нужно изыскивать резервы, кормить армию, население западных пострадавших районов. Вот и проводите агитационную работу среди населения, организуйте сбор семян. С этого и начинайте свою комсомольскую работу.
Мы стояли около письменного стола с развернутыми сводками растерянные, оглушенные. Не знали, что ответить. Эсфирь робко проговорила:
- Конечно, мы будем делать все, что в наших силах. Это наш долг. Но мы сейчас обращаемся по другому вопросу. Нам нужно хоть немного продуктов, чтобы восстановить здоровье после голода. Очень трудно в таком состоянии работать.
- Вы поймите, - добавила я, - всего три месяца назад мы умирали от голода. Весь январь я лежала в больнице, где меня спасали от смерти. А потом сразу вывезли в Сибирь. Мы два месяца были в пути, испытали много трудностей, ослабли. Нам бы полечиться, подкрепить здоровье хорошим питанием, а потом приступить к работе.
- У вас справка из больницы есть?
- Нет справки.
- Почему не взяли?
- Там решался вопрос о жизни и смерти. Никто не думал о бумажках.
- Напрасно, напрасно. Документы всегда нужны.
Он еще раз оглядел нас внимательно. Мы стояли перед ним как школьницы. Потом посмотрел на часы:
- У меня мало времени. И так задержался с вами. Я вот что могу сказать, товарищи преподаватели: вы приехали в наш район по распределению, а не как эвакуированные. Вы - молодые специалисты, вот и работайте. А насчет питания скажу: учителя у нас не голодают. Они получают хорошую зарплату, хлебный паек, продукты по списку. Все остальное есть на рынке. Продается и мясо, и масло, и картофель. Работайте, получайте зарплату и покупайте все, что вам захочется.
Не помню, как мы вышли из кабинета. Но все детали разговора запомнились четко и на всю жизнь. На крыльце райисполкома мы с Эсфирью поклялись, что никогда больше не будем просить о помощи. Будем самостоятельно одолевать любые трудности. Ведь мы ленинградки, перенесшие блокаду! Есть у нас и гордость, и чувство собственного достоинства. Мы пережили свою смерть, переживем и новые испытания.
* * *
Подошел к концу учебный год. Школьников распустили на каникулы, учителя получили отпуска. Для меня было радостным открытием, что в Сибири лето жаркое и солнечное, что много зелени, что можно загорать и плавать. Природа хороша всюду.
Мы с Эсфирью надеялись отдохнуть и набраться сил во время отпуска. Хотелось поработать с учебниками и литературой. Но оказалось, что отпуска нам не полагается - мы проработали всего три месяца. Предстояло трудовое лето.
Эсфирь перевели в дальний леспромхоз, где открылась новая восьмилетка. Там ее вскоре назначили директором.
Мне пришлось создавать ученические бригады для работы в колхозе, бывать во многих семьях. Зайдешь в дом, а мать со слезами:
- Не могу отпустить свою девчонку! Я работаю, двое маленьких одни остаются. Огород неполотый, картошка вся изросла - окучивать некому. Деньги на налог требуют, а где их взять? Хоть огурцов бы да зелени на рынке продать. За грибами надо сходить. Лес рядом, только бы вырваться. Опять же покосы подходят, сено косить одной мне приходится. Хозяин на фронте. Кто мне подсобит? Куда не кинься - все я одна. Танюха - моя опора в доме: и корову подоит, и в огороде управится, и с маленьким поводится. Мне без нее никак не обойтись!
Нелегко Таниной маме. И в других семьях так же. Но колхозные поля заросли сурепкой и полынью, картофель глушит осот. Только школьники могли спасти урожай, у взрослых и других дел много. Вспоминались блокадный кубик шоколадно-темного хлеба, ослабевшие от голода солдаты, которых привозили с фронта в институтский госпиталь. Сердцем чувствовала: борьба за хлеб - это борьба за победу.
Много терпения и сил требовалось учителям, чтобы организовать школьные бригады. Они состояли из тринадцати - пятнадцатилетних подростков, учеников пятых-седьмых классов. Но работали полный рабочий день. Пропалывали вручную пшеницу, окучивали картошку, капусту, прореживали корнеплоды. Возвращались домой вечером. И так изо дня в день, под знойным летним солнцем. Дети уставали, выбивались из сил. Встречались и нерадивые, лентяи. Вся работа держалась на нервном напряжении учителей. Мы уставали, болели. Жили впроголодь, дневное питание состояло из забеленного молоком чая и 400 граммов хлеба. Но трудности сплачивали, сближали с учениками. Появилось много друзей, исчезла отчужденность.
* * *
Школа готовилась к Первому сентября, как к большому празднику. Радовались и школьники, и учителя. Из дальних деревень, поселков и заимок приходили пешком, приезжали на попутном транспорте ребятишки. Оживились звонкими голосами интернаты, стали многолюднее улицы.
Вера Александровна по несколько раз переделывала школьное расписание: прибывали новые учителя. Классы и коридоры сверкали чистотой свежевыбеленных стен и вымытых окон. Классные руководители расставляли парты по классам, развешивали таблицы и плакаты. Все было готово к началу занятий.
Но в начале сентября пришло указание о мобилизации всех 5–10-х классов на уборку урожая. Занятия прекратились на два месяца - до конца уборочных работ. Школьники копали картофель, собирали морковь, огурцы, капусту, турнепс, сахарную свеклу, подбирали колоски. Старшеклассники работали на токах: лопатили вороха пшеницы, вручную крутили ручки веялок, засыпали в мешки и вывозили на склад готовое зерно. Это была тяжелая работа, но подростки работали наравне с колхозниками полный рабочий день, не уступая взрослым в выработке.
Мне тоже приходилось работать с учащимися на подработке зерна. К вечеру я выбивалась из сил и еле доходила до дома. Я еще не оправилась от дистрофии и была слабее подростков. Жить приходилось впроголодь, организм восстанавливался медленно. Было неловко и стыдно. Некоторые колхозники считали это ленью, говорили с насмешкой:
- Известно, городская! Все городские непривычны к работе, им бы только с книжечкой сидеть да по улице на каблучках прогуливаться!
Приходилось молчать и терпеть.
Главной работой была копка картофеля. В любую погоду школа выводила на картофельное поле 300–400 школьников. Они вытягивались вдоль поля цепочкой и гнали бесконечно длинные рядки. Изо дня в день, неделю за неделей копали картошку двенадцати - четырнадцатилетние подростки. Два месяца работали с утра до вечера наравне со взрослыми. Что и говорить - очень трудно приходилось. Особенно уставали пятиклассники, в каждом классе бывало по несколько ослабевших, болезненных детей, но они должны были работать наравне со всеми. Все понимали, что пока не убран урожай, учеба в школе не начнется.
В сентябре стояли теплые солнечные дни, в октябре все круче промораживали землю ночные заморозки, долго не таял иней на усохшей ботве. Земля становилась стылой, затвердевшей, воздух - холодным. Низкие тучи заслоняли солнце, дули холодные ветры. Не у всех детей была теплая одежда, многие недоедали. Шли холодные дожди. Мы мокли, зябли, худая обувь пропускала сырость. Иногда последние рядки покрывал зимний снег.
Большинство учителей приехали работать со студенческой скамьи, а у студентов той поры жизнь была скромной, плохо обеспеченной, одевались все бедно. Поэтому в поле донашивали одежду, предназначенную для школы. Преподавательница иностранного языка Раиса Афанасьевна копала картофель в единственном нарядном крепдешиновом платье, в старых тапочках и заштопанных чулках. Когда тапочки развалились, стала надевать валенки, а те промокли и расползлись. Раиса Афанасьевна ходила зимой на уроки в тапочках. Ее крепдешиновое платье полиняло, протерлось по швам, но другой одежды купить не удавалось.
Географ Раиса Владимировна выходила в поле в белых фетровых ботиках. Совсем недавно мы встретились, вспоминали. Она рассказала и о судьбе своих ботиков. Это была ее единственная теплая обувь. Она носила их три года в институте, так что были они не новые. Осенью на копке картофеля подошвы прохудились и отстали.
К зиме оказалась босой. Но купить новую обувь было невозможно. Нашли сапожника, который за 500 рублей взялся поставить новые подошвы. Зарплата была 250 рублей. Заняла денег у подруг, потом расплачивалась с долгом всю зиму.
Я ходила на работу в бежевых туфельках на высоком каблуке. Это была единственная обувь. Со страхом думала о времени, когда они порвутся. Ведь новые туфли на рынке стоили 3000 рублей. Потом власти выделили немного одежды для учителей. Мы получали по спискам хлопчатобумажные серые платки, трикотажные розовые юбки, а к зиме наиболее нуждающимся выделили валенки. В артели «Энергия» нам сшили брезентовые тапочки. В следующую осень нам выделили рабочие мужские ботинки и по отрезу ситца на платье. Когда сшили тапочки, мы стали обувать их в поле. Но они пропускали холод и влагу, ноги леденели. Многие простужались. У меня от холода на ногах и руках образовались гнойные болячки. Они прошли только к весне. Это было неприятно и мучительно и для меня, и для окружающих.
Продолжение следует.
На фото из семейного архива: Нина Белоблодская (Дятлова) в 1945 году.
Возрастное ограничение: 16+
В наших соцсетях всё самое интересное!
