Деревенский дневник Нины Дятловой-7

21 января 2019

«Глагол» продолжает публикацию «Деревенского дневника» учителя средней школы села Голуметь Черемховского района Нины Дятловой.

Первая, вторая, третья, четвертая, пятая и шестая части текста здесь.

Первый раз с начала войны я радовалась, мечтала, была счастливой. На работу приходила повеселевшая, оживленная, и ученики сразу почувствовали это, стали внимательнее, добрее и приветливей.

Приходили в гости подружки - Фая, Надежда, Вера - и даже семейные учителя. Часто приезжала Эсфирь, оставалась ночевать. Встречались с радостью, как самые родные люди. Рассказывали друг дружке все без утайки. Иногда она приносила с собой туго набитый портфель и очень беспокоилась. Я знала, что там деньги, зарплата на всех учителей ее школы - нужно запрятать на ночь понадежнее.

И мы лазали в подполье, устраивали тайник, ночью спали плохо. Впоследствии Эсфирь со спокойной улыбкой вспоминала, сколько десятков тысяч получала в банке и как беспокоилась по ночам за себя и меня: в войну худых людей много было.

В мае вспахали огород, посадили картошку. Алеша с Мишей копали лунки, я подбрасывала в них проросшие клубни. Работа шла легко и споро. Во время отдыха восьмиклассник Алеша спросил, смущаясь и краснея, почему я живу одна. Вопрос меня озадачил:

- А с кем я должна жить?

- Ну, муж ваш, дети, где вся семья?

Я даже растерялась, не знала, что ответить.

- Какие дети, Алеша? О чем ты спрашиваешь?

- Да вот ребята в классе обсуждали: вы уже старая... - Алеша спохватился, покраснел еще больше. - Ну, не такая молодая, а детей нет? Муж, конечно, на фронте воюет? Ребята попросили разузнать про это... И еще хочу спросить, кем вы до войны работали - в школе или на другой какой работе?

Я догадалась: ученики считают меня пожилой женщиной! Это меня окончательно убило.

- Сколько же лет ребята мне дают?

- Да лет под сорок! - Алеша увидел мое расстроенное лицо, решил сделать комплимент: - А я бы так не больше тридцати двух определил!

Дорогой ценой обошлись мне два года войны! Безошибочные глаза подростков оценили их в пятнадцать лет обычной жизни! Может быть, они действительно правы?

...Летом буйно зазеленел мой огород: подрастала картошка, набирали цвет огурцы и горох, наливались живительным соком корни моркови, свеклы, репы, редьки. Прижилась рассада капусты. Ожидалась сытая осень и спокойная, заполненная школьными заботами зима.

Но сгущались тучи над крышей моего дома. За воротами собираются соседки, что-то говорят хозяйке, убеждают, доказывают. Когда я прохожу мимо, опасливо замолкают. И вот однажды заходит тетка Елена и говорит, путаясь и смущаясь:

- Вот че, девка, - пришла к тебе за советом. Такое дело подошло... тут соседи говорят, что одинокая женщина Гутя фатеру ищет. Она конюхом в потребсоюзе работает - кони на руках, пшеницу возит на мельницу молоть. Каждый день с хлебом дело имеет. Опять же, сама будет сено косить на покосе для коней, дрова возить в пекарню и к магазинам. Все в ее руках.

Я заволновалась, возмутилась:

- Но вы же сами предложили квартиру, а теперь хотите отказать!

- Да бог с тобой, девка, я тебе не отказываю. Живи на здоровье! Гутя согласна вместе с тобой жить. Вот тут кровать поставим, тут шкафик. Места хватит. А мешать тебе не будет: целые дни на работе пластается. Придет, с устатку чаю попьет да и спать ляжет. А ты свое дело делай, никто не помешает! Даже веселее будет двоим. Гутя и дров подвезет, и воды бочку с реки подбросит, и по дому приберется.

Я сижу убитая: опять общежитие? Нет, я буду сопротивляться!

- Я не согласна жить вдвоем. Мне ничего не нужно!

Тетка Елена начинает нервничать:

- Ты подумай, девка! Ты еще подумай!

- А если не соглашусь?

- Тогда подыскивай другую фатеру, пока тепло. Зимой выгнать нельзя, а летом есть такое право!

Мы сидим возбужденные, злые. Постепенно она успокаивается, в голосе слышатся слезы.

- Прости меня, девонька. Я ить все понимаю. Да и ты меня пойми: я инвалидка, вовсе хворая. Трое парней на руках - одеть, обуть надо, да накормить каждый день. А кормить-то чем? Мяса нет, хлеба по два ломтика в день выдают. Одна картошка, да чуток молока чай забелить. Вот подойдет лето, надо сено косить. А где косить-то?

Покоса колхоз не выделяет, а накосишь тайком - отберут. Как жить-то нам? Кручусь, как белка в колесе. Гутя обещала и сено вывезти, и дров заготовить. Посулила муки. Сама подумай - как отказаться?

Я смотрела на больную, отощавшую женщину, с трудом управлявшуюся с хозяйством, думала о ее неустроенных сыновьях. Сердце сжималось от жалости и боли. И я сказала, обняв ее за плечи:

- Тетя Елена, миленькая, делайте как вам лучше. У вас дети, а я одна.

Через три дня в комнатку въехала Гутя. Месяц спустя появился муж - человек бывалый, тертый. Вернулся из заключения. Он повел себя полным хозяином. Теперь уже не оказывалось места ни для книг, ни для спокойной работы. Нужно было срочно искать квартиру, но я с бригадой школьников работала целыми днями в колхозном поле, так что было недосуг.

Однажды поздним вечером пришли гости - несколько незнакомых мужчин. На столе появились бутылка с водкой, стаканы. Мужчины выпили, что-то обсуждали. Они говорили на непонятном мне языке, громко матерились. Иногда разговор переходил в шепот, и кто-нибудь с опаской поглядывал в мою сторону. Мне стало страшно. Утром, когда все ушли, я сложила одежду и книги в чемодан, сняла с окон марлевые занавески. Чемодан отнесла к знакомой соседке, а сама ушла на работу. Сюда я больше не возвратилась.

* * *

Конец августа. И снова я, как полтора года назад, сижу в директорском кабинете. Снова негде жить. Тут же с вещами расположились только что прибывшие учителя: две девушки и молодая невысокая женщина с маленькой дочерью.

Лицо директора озабочено, левое плечо подергивается. Я очень хорошо понимаю его положение - сам живет на частной квартире, в небольшой холодной комнатенке вместе с матерью и сестрой. Живет голодно, неустроенно. Ни связей, ни знакомств. Но он обязан по закону обеспечить всех прибывающих учителей бесплатной квартирой, отоплением и освещением. И тогда директор принял решение - переоборудовать классную комнату под жилье. И хоть лишних помещений не было, дело сделалось: класс в боковом крыле плотники разгородили на три комнатки, сложили плиту и прорубили отдельный выход во двор. Получилась небольшая квартира. В одну комнатку вселились Надежда Антоновна и я, в другую - Раиса Афанасьевна с дочерью Ирой и Ульяна Андреевна. Комната с плитой превратилась в общую кухню. Так создалось при школе учительское общежитие.

Вселялась я туда без особой радости. Мечты о благоустроенном учительском быте рушились. Первый год работы прошел в скитаниях по чужим углам, впереди ожидалась такая же неустроенность.

А жизнь вступала в пору взрослости, необходим был свой угол, где можно было бы отдохнуть после работы, спокойно поработать за письменным столом, просмотреть свежую почту, увлечься хорошей книгой. Нужен книжный шкаф с собственной библиотекой. Необходимы условия для того, чтобы спокойно постирать, помыться, привести в порядок одежду. Нужен был какой-то небольшой душевный комфорт. Но жизнь диктовала свои законы.

Пережитые трудности выработали ценное защитное свойство: находить в любых жизненных ситуациях что-то хорошее; жить так, чтобы окружающим людям не причинять неприятностей. По опыту студенческой жизни знала: в новый коллектив нужно приходить с хорошим настроением. Нытиков не любят. И Надежда поддерживала такой настрой, она тоже прошла школу студенческого общежития. Ульяну и Раису Афанасьевну мы еще близко не знали. К ним присматривались, изучали, находили общие интересы.

Комнаты обставили простенькой мебелью, взятой со склада. С особой любовью оборудовали кухню. На полку составили всю посуду: кто тарелку, кто пару блюдечек, кто алюминиевую миску. Появились стаканы и кружки, а в кухонном столе - ложки, ножи и даже пара вилок. Достала и я из чемодана единственные свои обеденные принадлежности - никелированную ложку и столовый нож. Из школьного буфета выдали ведро для воды, чайник, таз, кастрюлю. Нашли где-то старый умывальник.

Когда навели уборку, растопили до красноты печь, а на ней забурлил чайник и по комнатам разнесся аромат чудесной свежей картошки, то все решили: жить можно! А я рассказывала о скитаниях по чужим углам и о той свободе, которую испытала здесь, среди друзей. Мне, действительно, дышалось легко и свободно. Не было гнета зависимости. Рядом были товарищи по работе, свои люди.

За стеной слышались приглушенные голоса школьников, звонки с уроков и на уроки. Жизнь при школе имела и свои преимущества. Можно было в любое время уточнить расписание, раздать контрольные работы, сделать объявление в классе об очередном собрании, побеседовать со старостой класса, приготовить опыты для уроков. Можно было оставаться в школе вечерами на собрания, пионерские сборы и педсоветы и не думать о том, что причинишь беспокойство хозяевам поздним приходом. А уж если намечался выход в кино, то собиралась учительская молодежь со всего школьного околотка. Шли большой толпой - оживленные, веселые, остроумные. Это было прекрасно!

Жилось все эти годы очень трудно. Питались картошкой, хлебом и молоком. Готовили обеды по очереди. Каждому дежурному хотелось накормить семью получше. Придумывали различные блюда: из тертого картофеля варили галушки с молоком, пекли на плите лепешки, а из крахмала варили кисели на молоке или свекольном соке, присыпали кисель сверху сахаром. Жарили ломтики на плите, готовили постные щи и картофельные супы. О мясе и масле не мечтали - один килограмм стоил 600 рублей.

Картофель выращивали сами: можно было не экономить, как в первый год. Как и все семейные учителя, мы пытались завести огород. Но земли при школе не было. Тогда директор с большими трудностями и хлопотами добился от колхоза участка в поле. Кругом были плодородные земли, но для школы колхоз выделил участок на склоне холма. Крутизна не позволяла пахать землю трактором, а тяжелая глинистая почва, сплошь заросшая пыреем, не поддавалась плугу. За большие деньги покупали мы семенной картофель, с трудом заделывали клубни в землю. Летом тяпки не выдерживали крепости глинистой почвы, ломались. Урожай не радовал - накапывали картофеля ненамного больше, чем сеяли. Так в богатом селе, с плодородной жирной почвой мы оставались полуголодными. Хотя для колхоза учительский коллектив делал очень много.

Проходили недели, месяцы, мы все больше узнавали друг друга. Ульяну Андреевну полюбили все. Была она очень молоденькая - всего лишь восемнадцать лет. Отличалась мягким уживчивым характером, добротой, незлобивостью. Мы относились к ней, как к младшей сестренке. Работала она в младших классах - но по виду сама больше походила на школьницу, чем на учительницу.

С Надеждой Антоновной мы подружились на всю жизнь. Пишем письма, вспоминаем первые годы работы и нашу дружную семью. Вот отрывок из ее письма 1985 года:

«...Всегда в памяти наше житье-бытье в одном из классов Голуметской школы. Сборы в кино. Галушки белорусские картофельные на молоке - даже слюнки текут! Вижу большую кастрюлю и всех нас в ожидании галушек. Они не кипят, а мы в кино опаздываем! И вдруг ты читаешь стихи обо всем этом: изумительно, прекрасно! Часто задумываюсь: помнят ли нас в школе? Ведь так много сил было отдано ей в годы войны: копка картофеля до снегопадов, сбор колосков, прополка посевов, подготовка к встрече Нового года, упорство в учении - сколько добрых дел, сколько тепла в общении с учениками! Вместе с ними, как с равными, мы жили одной целью...»

Надежда Антоновна имела твердый характер, была требовательной к себе и другим. Учительскую работу любила самозабвенно. Ученики ценили ее уроки физики и математики, относились к ним со всей серьезностью. Ее уважали за глубокое знание предмета, за требовательность и душевную щедрость. Она активно участвовала в комсомольских и общественных делах школы, поддерживала постоянную связь с родителями.

В домашней жизни она тоже была принципиальной и решительной, нетерпимой к нашим слабостям и недостаткам. Но ее замечания не казались обидными, так как была она душевно открытой, доброжелательной и бескорыстной. Не стремилась обидеть или унизить товарища, но пыталась сделать его лучше и возвышеннее. Мы понимали и ценили это. Приспосабливались к характеру и привычкам друг друга и жили дружной семьей более четырех лет.

Были и у меня слабости и недостатки. Я замечала, что повышенная жадность к еде неприятна моим друзьям, но поделать ничего не могла - это была болезнь дистрофия. Я пробовала рассказывать им о жизни в блокаде, о голодном умирании, но понять этого они не могли, считали преувеличением.

Продолжение следует.

Фото из серии "Ворота деревенских домов" сделаны Алексеем Петровым во время командировки в село Голуметь в 2016 году.