Арнольд Харитонов: однажды осенью прошлого века
23 марта 2021
Оказывается, я даже не шестидесятник. Начиналось-то всё в пятидесятых! Июль 1956 года. Жарко. Иду по улице Карла Маркса, сворачиваю на Вузовскую набережную. Коленки подгибаются, ладони потные. В руках у меня папочка, в ней бумажки: вожделенный аттестат зрелости, заявление, школьная характеристика (вот, оказывается, какой я хороший!) В кармане брюк от костюма, купленного на выпускной вечер, тяжёленький кругляшок, предмет моей скромной гордости – серебряная медаль (жаль, что её нельзя носить, чтобы все видели!).
Напротив сада Парижской коммуны – величественное трёхэтажное здание, именно туда я иду. Это Иркутский государственный университет имени А. А. Жданова, моя будущая alma mater. Интересно, почему я волнуюсь? Ведь со мной моя медаль, а она как сим-сим – открывает двери в любой вуз, причём без экзаменов. Но в любой мне не надо, мне надо в этот.
Но выбрал я его не сразу. Было дело, собирался в сельхоз, на охотоведение, исключительно за компанию – там учились два моих товарища из Якутска. А то, что я никогда в руках ружья не держал да и в настоящей зверовой тайге не был, в расчёт почему-то не бралось. Хорошо, что мои учителя во главе с литераторшей Лидией Петровной Дмитриевской отговорили меня буквально на выпускном вечере. Главный их аргумент: «Ты же прирождённый филолог!» Не знаю, может быть...
Итак, университет. Филологическое отделение историко-филологического факультета. Это всё, что я знал о том, где и на кого собираюсь учиться. Впрочем, нет – я знал ещё, что А. А. Жданов – это один из наших вождей, он разоблачил журналы «Звезда» и «Ленинград», которые шли куда-то не туда, к тому же публиковали чуждых нам литераторов Ахматову, Зощенко и других. Это мы проходили в десятом классе. Слава богу, в университете я понял, что дело обстоит как раз наоборот – Андрей Александрович оказался плохим, а изруганные им литераторы – хорошими.
Открываю солидные двери. Первое, что вижу – объявление в траурной рамке: «Коллектив университета выражает глубокое соболезнование Юрию Львовичу Шервашидзе по поводу безвременной кончины его жены». Как ни странно, это печальное сообщение как-то меня успокоило. Может быть, мысли мои были такими: ага, значит, тут обитают не боги, они тоже смертны...
Тут кстати будет сказать несколько слов о Юрии Львовиче, больше может не появиться повода рассказать об этом человеке, а был он довольно незаурядным. Он преподавал политэкономию социализма, предмет, который не вызывал у нас интереса. Но, слава богу, Юрий Львович был педагогом весьма снисходительным. Мне, например, он поставил зачёт после того, как я надолго задумался над ответом. Педагог сказал: «Сочувствую – довольно трудно вспомнить то, чего не знаешь». Я согласился: действительно, трудно...
Был он невысок, изящен, с широкими, прямыми, как бурка, плечами, с крючковатым носом. Чудилось в нём что-то аристократическое, а может, это я позднее надумал, когда узнал о его происхождении: Юрий Львович оказался потомком владетельных князей Абхазии (абхазский вариант фамилии Чачба). Я даже (всё это в будущей жизни, которая тогда рисовалась довольно туманно) побывал в древней столице Абхазии селе Лыхны и лицезрел развалины летней резиденции князей Чачба. Но особенно меня поразила встреча с моим педагогом на страницах книги моего любимого Искандера – оказывается, в юности эти два человека дружили. И хотя фамилия у писателя не называлась, его друг проходил под именем Князь (на Кавказе каждый второй князь), я легко мог узнать его – Фазиль Абдулович сообщал такие факты из биографии моего героя, что спутать было невозможно – в частности, что Князь оказался в Сибири, преподавал в университете и скоропостижно скончался. Всё совпало. В оправдание непопулярной профессии педагога добавлю, что он был блистательным лектором-международником, может быть, в этом качестве самовыражался. Его причудливая и определённо трагическая судьба окрашивалась ещё большей загадочностью по причине того, что он оказался однолюбом – до конца дней оставался верен памяти жены и жил анахоретом. Скончался в одиночестве, в запертой квартире с ним была только собака...
Но вернёмся в лето 1956 года. Коридоры старинного здания были сумрачны даже в яркий солнечный день. В приёмной сидели в основном молодые симпатичные девушки, замотанные общением с абитурой – наплыв был солидный. На меня, однако, посмотрели с интересом: парень с медалью хочет учиться на филолога – это было явление не частое. Наш факультет, как я позже узнал, был по преимуществу девичьим.
Благополучно сдав документы, я уехал домой, в Ангарск, в свой барачный, окружённый зонами восьмой район.
Но уже второго августа я вновь посетил прохладные стены университета. В этот день мои будущие сокурсники писали сочинение, а я явился за... справкой о зачислении. Видимо, это был случай нечастный, обычно медалисты зачислялись вместе с остальными соискателями звания студента, но у меня были особые обстоятельства – повестка из военкомата гласила, что третьего августа я должен был явиться с кружкой-ложкой, наголо постриженным и отправиться служить в ряды Советской Армии. Эта перспектива мне не улыбалась, потому я с трепещущим сердцем появился на пороге приёмной комиссии и робко попросил выдать мне эту бумажку. Девушки удивлённо переглянулись и отправили меня к председателю комиссии.
Эта влиятельная дама восседала в отдельном кабинете. Она посмотрела на меня подозрительно, как будто я просил у неё взаймы большую сумму денег, а она очень сомневалась в моей платёжеспособности. Закончив осматривать мою скромную фигуру, дама изрекла: «Выходит, что вы, молодой человек, не хотите укреплять ряды Советской Армии?» Усомнившись, что я в состоянии укрепить столь мощную систему и от этого несколько обнаглев, с трудом преодолевая юношескую застенчивость, я ответил вопросом на вопрос: «Скажите, у вас есть сын?». «Есть, и что?» – несколько растерянно ответила дама. «И вы бы хотели, чтобы он отправился...укреплять?» – продолжал я, леденея от страха. Она посмотрела на меня с интересом, потом открыла сейф, достала из него какую-то бумажку, что-то в ней написала, шлёпнула печать и молча протянула мне. Пробормотав «спасибо», я выскочил за дверь. Только там осмелился взглянуть на скромный документ, который, тем не менее, имел для меня судьбоносное значение. В полумраке коридора едва рассмотрел, что там написано, но слово «зачислен» понял.
Так, просто и буднично, без фанфар и оваций, я стал студентом ИГУ имени товарища Жданова.
На следующий день с этой бумажкой явился в военкомат. Там мне не дали и слова сказать – стали кричать по поводу отсутствия необходимого снаряжения, а также присутствия волос на моей голове. При этом я существенно пополнил словарь ненормативной лексики. От такой атаки я даже забыл про справку, но потом вспомнил. Она произвела на военных лёгкий шок, но потом меня хотели уличить в подделке документов. Майор сказал: «Где ты взял эту бумажку? Ещё экзамены люди не сдали». Сообщение о медали окончательно лишило военного дара речи и он куда-то исчез. Вернулся с подполковником, который нёс мою изрядно помятую справку. Он смотрел в неё, потом заметил и меня, точнее, мои очки: «Ну, и сколько у тебя там минусов?» – спросил военный. «Семь с половиной», – чуть слышно ответил я, чувствуя вину даже за близорукость. «Ну, и какого... вы мне голову морочите? – повернулся он к майору. – Какой из него солдат, когда он собственного носа не видит?» Вместо носа была названа другая часть моего организма. «Иди, учись, – напутствовал меня подполковник, – да не забудь с учёта сняться». Я, конечно, забыл. Но это совсем другая история.
Потом был колхоз, в котором меня было потеряли (надо было где-то отметиться, что я прибыл, а я не отметился), но потом нашли. Ежегодное участие студентов в сельхозработах – отдельная тема, может быть, я к ней когда-нибудь вернусь. Но пока – конец сентября 1956 года, мы входим в аудитории университета. За сводчатыми окнами старого дома догорает осень, листьев на деревьях всё меньше, под ногами, соответственно, больше, дни короче – «унылая пора, очей очарованье»... Но нам не до уныния, а если о чарах, так на нашем факультете было столько чаровниц, что глаза разбегаются.
Из колхоза мы вернулись довольно сплочённой группой. Основной состав – девушки. Нас, парней, семь человек – демобилизованный матрос Иван Азаренко, хромой художник из Нижнеудинска Лёня Виницук; пятеро нас, вчерашних школьников, – Юра Николайчук из Улан-Удэ, Ким Балков из Баргузина, Валера Сафьянников из Ербогачёна, Андрея Дробота из Днепропетровска занесло в столь далёкие от тёплой родины края. И я, каким-то странным образом возглавивший всю эту разношёрстную команду в качестве старосты группы, – видимо, сыграла моя серебряная медаль да хвалебная школьная характеристика, которой даже я сам не поверил. К окончанию университета эта великолепная семёрка превратилась в тройку (Юра, Ким и я), остальные пали в борьбе с науками, Дробот, правда, перевёлся в родной ему Днепропетровск и там окончил университет в один год с нами. Сафьянников тоже окончил, но... через пятнадцать лет после нас, выбывая из университета и, подобно птице Феникс, возрождаясь в нём. Многие поколения филологов имеют право называть его своим однокурсником.
Моя деятельность на посту старосты началась с эпизода, который я всю жизнь вспоминаю с ужасом. Дело в том, что староста должен был получить и раздать стипендию всей группе. Неизвестно почему первую стипендию я получал на две группы. Теперь умножьте 50 на 235 (такова была тогда стипендия) получится... правильно, 11750 рублей. Не знаю, сколько это на нынешние деньги, но тогда на них можно было купить два «Москвича», и ещё немного бы осталось. Такая сумма оказалась в моих руках, которые до того, пожалуй, больше десятки не держали. Ясно, что я раздавал эти деньги в полуобморочном состоянии. Когда же закончил эту процедуру, оказалось, что мне осталось на пятьдесят рублей меньше. Решил молчать. Но на следующий день ко мне подошла Дола Яшевская из параллельной группы (красивая, черноглазая девочка, между прочим) и робко спросила: «Скажите, сколько у нас стипендия?» Я назвал сумму. «Тогда, значит, вы дали мне лишних пятьдесят рублей». Так вот они где, мои кровные! Девочка оказалась не только красивой, но и честной.
Начались студенческие будни. Перед нами, желторотыми, готовыми удивляться всему, предстала череда разнообразных педагогов.
Это текст Арнольда Харитонова, который был опубликован много лет назад. Но сегодня "Глагол" не мог его не вспомнить. Ночью Арнольда Иннокентьевича не стало.
На фото из архива автора: группа филологического отделения, Арнольд Харитонов в верхнем ряду крайний слева, а крайний справа - Ким Балков.
Возрастное ограничение: 16+
В наших соцсетях всё самое интересное!
