Лев Сидоровский: «Как соловей о розе...», или к 110-летию со дня рождения Тихона Хренникова
02 июля 2023
10 июня 1913 года родился мелодист Тихон Николаевич Хренников. Его песни сопровождали меня всю жизнь. И хотя он написал не так много, как Дунаевский или Соловьёв-Седой, мелодии Хренникова прочно запали в душу.
Ещё до войны, когда только-только начинал постигать сей мир и главным «источником информации» в нашем сибирском городке было радио, я почти ежедневно слышал из далёкой Москвы в очень популярных тогда «концертах по заявкам радиослушателей» непременную просьбу очередной доярки или свинарки исполнить песню «Как соловей о розе». И дальше возникала воистину божественная мелодия, всё очарование которой, а также слов, на неё положенных, я, пяти- или шестилетний, до конца постичь, естественно, не мог, но всё равно всякий раз, оторвавшись от любимой книжки «Волшебник изумрудного города» (читать-то научился рано), замирал вот от этого: «Как соловей о розе // Поёт в ночном саду, // Я говорил вам в прозе – // На песню перейду».
Естественно, тогда еще я не мог знать, что столь дивную музыку написал Тихон Хренников на стихи Павла Антокольского для спектакля вахтанговцев «Много шума из ничего» и что композитор очень-очень молод, а просто был их творением по-детски заворожен: «Вам песня посвящается, // И вы скорей ответьте – // Ведь песнею кончается // Всё лучшее на свете». Пожалуй, это была моя первая встреча с «любовной лирикой», и родители лишь удивлённо внимали малолетнему отпрыску, который старательно, почти не понимая смысла слов, вторил голосу из радио: «Звезда моя! Краса моя, // С которой я обвенчан, // Ты – лучшая, ты самая // Любимая из женщин».
Теперь-то мне ведомо, что родился творец этого чуда в маленьком Ельце, где его отец всю жизнь служил у богатых купцов приказчиком. Десятый по счету в семье ребёнок, он однажды прочитал на сеновале книжку про Моцарта и тут же дал себе клятву тоже стать композитором. И основания для такого решения имелись, потому что мальчик, хоть и лучше всех в классе успевал по математике, всё ж больше тянулся к музыке.
Однако музыкальной школы в Ельце не было, и Тихон стал брать уроки у сына капельмейстера Преображенского полка Иосифа Кветуня, который вообще-то работал бухгалтером, а для себя самого играл на пианино. Немного освоив инструмент, мальчик сразу же (в одиннадцать лет!), стал сочинять простенькие мелодии. Об этом прознал в Москве Михаил Фабианович Гнесин, пригласил юного сочинителя в столицу на прослушивание и после предложил место в своём знаменитом музыкальном училище.
В «гнесинке» Тихон преуспел настолько, что спустя всего три года был принят в союз композиторов и одновременно сразу на второй курс Московской консерватории. Фортепианному искусству его учил Генрих Густавович Нейгауз, композиторскому – Виссарион Яковлевич Шебалин и Сергей Сергеевич Прокофьев. Именно Прокофьев – вместе с Бахом и Чайковским – с той поры навсегда вошёл в триаду его кумиров.
Уже через год с блеском исполнил на экзамене свой «Первый фортепианный концерт». А в 1935-м защиту диплома превратил в подлинный триумф: в Большом зале Московской консерватории прозвучала его «Первая симфония», которую скоро включили в свой репертуар Леопольд Стоковский и Юджин Орманди.
После этой премьеры 22-летнего Хренникова даже стали называть «московским Шостаковичем» (настоящий Шостакович в ту пору был ещё ленинградцем), и Владимир Иванович Немирович-Данченко заказал ему для своего театра оперу, а вахтанговцы попросили «омузыкалить» шекспировское действо под названием «Много шума из ничего». Восторженное впечатление о музыке к тому спектаклю оставил в книге «Москва, 1937 год» Леон Фейхтвангер.
Вот тогда-то и услышал я по радио «Как соловей о розе...». А ещё там были прелестные куплеты:
«Ночь листвою чуть колышет, // Серебрится диск луны. // Ночью нас никто не слышит – // Все мы страстно влюблены. // Ля-ля-ля-ля. // Ля-ля-ля-ля. // Ля-ля-ля-ля-ля-ля.» Особено мне нравилось вот это «ля-ля-ля-ля...»
О том, что вскоре на вахтанговской сцене появился с его музыкой булгаковский «Дон Кихот», а у Немировича-Данченко – опера «В бурю», я, естественно, в своей сибирской провинции не подозревал, но зато увидел «Свинарку и пастуха»: наш 2-й «а» в кинотеатр «Гигант» вместе с учительницей явился полным составом. Тогда, в тяжёлый военный год, нас, пацанов, очень развеселила эта кинокомедия Ивана Пырьева из недавней мирной жизни про миленькую свинарку Глашу и джигита Мусаида. А ещё нам понравилась их песня про то, что «друга я никогда не забуду, если с ним подружился в Москве». И другая, которую исполняют, мчась на лихой тройке, Глаша с разудалым старичком: «Ах вы, кони, мои кони! Ах ты, зимушка-зима!» И что все эти мелодии сочинил Тихон Хренников, мы запомнили хорошо.
Наверное, через год-два в нашем Драмтеатре я оказался среди зрителей «героической комедии» Александра Гладкова, которая шла по всей стране и называлась «Давным-давно»: в ту военную пору она звучала очень актуально. Меня восхитила и Шурочка Азарова, выдававшая себя за мальчишку-корнета (ах, как хороша была в этой роли любимица иркутян Любовь Деримарко!), и в исполнении тоже замечательного артиста Бориса Ситко поручик Ржевский (тогда анекдотов про Ржевского ещё не существовало), и вообще все гусары! И я тоже вовсю распевал их залихватскую песню, которая через двадцать лет – благодаря рязановской «Гусарской балладе» – станет известной повсеместно: «Меня зовут юнцом безусым, // Мне это, право, это, право, всё равно, // Зато не величают трусом // Давным-давно, давным-давно, давным-давно!»
А девчонки из соседней школы (обучение-то было раздельным) просто обожали в том же спектакле «Колыбельную», которую Шурочка, прощаясь с родным домом, напевала своей кукле: «Лунные поляны, // Ночь, как день, светла... // Спи, моя Светлана, // Спи, как я спала...» И опять мы запомнили: всё это сочинил Хренников.
Ну а в сорок четвёртом, когда война ещё шла, мы вдруг, к своему почти потрясению, узрели на экране победу! Фильм так и назывался: «В шесть часов вечера после войны». Что творилось в кинозале! И мы мысленно, всей душой, подхватывали песни, которые с экрана щедро лились к нам: «Артиллеристы, Сталин дал приказ...», «На вольном, на синем, на Тихом Дону...», «На грозную битву вставайте...» И всё это – опять Хренников!
Сам Тихон Николаевич, который в начале войны написал пронзительную песню «Прощание» («Иди, любимый мой, иди, родной...»), тогда, уже в конце сражения, с армией Чуйкова продвигался к Берлину. И вот однажды, весной сорок пятого, 15 или 16 апреля, стал свидетелем, как «В шесть часов вечера...», эту картину-легенду о будущей Победе, там, перед самым фашистским логовом, накануне самого кровавого последнего сражения, наши воины принимали просто восторженно. Потрясённый композитор, видя их глаза, слыша их смех, не в силах был сдержать слёз: ведь, наверное, большинство из них, таких сейчас счастливых, смотрят кино в последний раз.
Отпраздновав у стен рейхстага Победу, композитор вернулся в Москву и, полный творческих планов, с большой охоткой принялся за дело: после «Второй симфонии» его поджидала опера по «Фролу Скобееву», да и кинематографисты требовали всё новой музыки. В одном из тогдашних фильмов, который назывался «Поезд идёт на восток», он даже сам (подходящего актёра режиссер Райзман почему-то не нашёл) появился в кадре. Помните в вагоне транссибирского экспресса морячка с аккордеоном, задорно исполняющего песню: «Мы прощаемся с Москвой, // Перед нами путь большой, // Здравствуй, будем знакомы, // Дай мне руку, незнакомый спутник мой!..»
Но тут последовали тяжёлые события.
В феврале 1948-го, завершив погром Ахматовой и Зощенко, Сталин принялся за «формалистов от музыки» – Шостаковича, Прокофьева и прочих «подозрительных». И тут же своим волевым решением самым главным в союзе композиторов СССР назначил Хренникова.
Почему именно его, молодого и абсолютно далёкого от всякой «политики»? Говорят, вождю импонировали анкетные данные (прежде всего – социальное происхождение) своего протеже и простая «среднерусская» внешность. И ещё «отец народов» очень любил в кино хорошие песни.
Уже в очень преклонном возрасте Тихон Николаевич вспоминал, с каким ужасом воспринял тогда сталинский приказ: «Всё! Кончилась моя музыкальная жизнь!» Но, чтобы его композиторская деятельность всё-таки продолжалась, установил железный распорядок: с утра писал музыку, а в Союз – после обеда. И так сорок три года. Да, целых сорок три (Сталин назначил его лишь в первый раз, а потом коллеги выбирали), до самого развала СССР, когда он сам навсегда покинул свой кабинет. Весь этот долгий срок держался очень достойно, даже в страшнейшее лихолетье умело защищал коллег от репрессий: в отличие от руководителей прочих творческих союзов ни одного композитора, любой национальности, властям не «сдал». Так остался жив, к примеру, Мечислав Вайнберг. А вот своего брата Хренников спасти не сумел.
Да, он оказался абсолютно порядочным человеком. И в личной жизни тоже. Когда в разгар «дела врачей» готовилась депортация всех евреев куда-то на Дальний Восток или в Магадан, он, глава союза композиторов, сказал жене: «Кларочка, если тебя станут выселять, клянусь, поедем только вместе...» А ведь в его-то ранге кто-то другой наверняка подумал бы о спасительном разводе. Или бы просто промолчал.
Слава богу, та подлая акция – после смерти в марте 1953-го её вдохновителя – не состоялась, но и в дальнейшем из-за Клариного «пятого пункта» Хренников имел от коллег массу кляуз и прочих неприятностей. Впрочем, ненавидели его за многое – например, за то, что мог распределять блага. Даже те ненавидели, кто получал от союза композиторов бесплатные квартиры и дачи: а как же иначе может быть при родименькой системе кнута и пряника? Не Хренников её придумал, но он искренне стремился сделать её справедливой. И когда в 1991-м добровольно оставил свой высокий пост, начались новые предательства – увы, тоже так естественно.
Конечно, люди чаще всего знают его песни. К вышеназванным добавлю хотя бы: «Что так сердце, что так сердце растревожено…», «Плыла, качалась лодочка по Яузе-реке», «Московских окон негасимый свет…». Или оперетты «Белая ночь», «Сто чертей и одна девушка». А ведь остались ещё восемь опер, пять балетов, несколько симфоний и сюит, фортепианные, скрипичные, виолончельные концерты, произведения разных камерных жанров.
Падение СССР принял очень болезненно. Ему было грустно, в частности, и оттого, что теперь российские композиторы не получают квартир и путёвок, что их новые произведения не покупают для библиотек, не исполняют на музыкальных фестивалях, что они не звучат в эфире. Великолепный, принципиальный МЕЛОДИСТ (во всей академической музыке двадцатого века не найти симфоний и скрипичных концертов столь мелодичных и даже напевных, как у Хренникова), он прежде не принимал сочинений Губайдулиной, Денисова и Шнитке (однако писать им такую музыку не мешал и вообще никогда не пользовался властью, дабы что-то запретить или, ещё хуже, заменить своей музыкой), а в новые, постсоветские времена просто шалел от попсовой пошлятины, заполнившей радио- и телеэфир. Даже золотая медаль Моцарта, овеянная девизом «За вклад в мировую культуру», которой тогда же наградило его ЮНЕСКО, грустных мыслей не развеяла.
В августе 2007-го его не стало. И упокоился Тихон Николаевич, увенчанный всеми званиями и наградами, вовсе не на положенном ему «престижном» Новодевичьем, а по собственному завещанию в родной елецкой земле. Ведь именно под тем небом зарождались когда-то в душе отрока Тимоши те самые волшебные мелодии, которые потом нам – «как соловей о розе...» – всё пело и пело его жаркое, его нежное сердце.
Автор: Лев Сидоровский, журналист, Иркутск - Петербург
Возрастное ограничение: 16+
Все статьи автора
В наших соцсетях всё самое интересное!
