Лев Сидоровский: Не «изображать», а жить, как Иван Краско
17 августа 2025
9 августа 2025 года скончался народный артист России Иван Иванович Краско. Его вспоминает уроженец Иркутска, журналист Лев Исаевич Сидоровский.
Мне очень горько поведать сейчас, что не стало Божьей Милостью Артиста и просто славного человека, с которым дружил и которого любил давным-давно.
Это было, наверное, уж полвека назад или даже больше. Краско репетировал монолог Вячеслава из «Нескольких дней без войны»:
«Когда я вылез из-под откоса среди стонов и кусков людского мяса, только что бывших людьми, я понял, что не смогу преодолеть себя, снова сесть в поезд и ехать туда».
С героем симоновской повести это произошло, как известно, под Минском: эшелон, в котором он направлялся на фронт, попал под бомбежку, и вот – приступ страха, который Краско теперь хотел в своем герое как-то понять, объяснить… Может, и в его жизни тоже случалось подобное? Хоть раз случалось?.. И память откликалась: было!
***
Сначала Иван услышал тогда взрыв и кинулся к окну, из которого посыпались стёкла, но баба Поля резко дёрнула внука за рубаху вниз, на пол. Он всё-таки выскочил на улицу, и там на него навалилось небо, которое над родными Вартемяками стало вдруг совсем чёрным, от гитлеровских самолётов, которые шли низко-низко, очевидно, бомбить касимовский аэродром. И ещё это небо ужасно ревело, выло, подавляло.
Мальчишка упал на землю с одним-единственным желанием – как можно глубже врыться, уйти по плечи, по пояс, но постепенно любопытство одолело страх, и он перевернулся на спину, чтобы видеть, как наши «ястребки» уже ведут бой с «юнкерсами».
Столько лет прошло, а он потом всё не мог простить себе того страха и, если заводил разговор о войне, сразу видел чёрное, ревущее небо и мальчишку, распластанного на земле. И ещё о многом передумалось артисту, пока разбирался со своим Вячеславом, выискивая ниточки для его нравственного возрождения, и о любимом брате Володе, лейтенанте-артиллеристе, что погиб в самом начале сталинградского сражения, и о двух дядьях, тоже не вернувшихся с фронта, и о другом брате, Николае, которого война уже после войны всё-таки догнала и убила.
Эти воспоминания сидели в артисте, словно осколок. Они болели в нём не только, когда Вячеслав исповедовался Лопатину. Они кричали в нём, и когда на сцене Театра имени Комиссаржевской шёл совсем другой спектакль, в котором главный судья древнегреческого города Эфеса Клеон боролся с главным мерзавцем Эфеса по имени Герострат, сжёгшим прекрасный храм Артемиды. Гражданин против подонка. Человек долга против циничного маньяка. Огонь всёдарящий против огня всёпожирающего…
И всё же не столько с Геростратом вёл тут Краско свой страстный диалог, сколько со зрителем. Да, со зрителем. Был в его роли такой момент: артист вдруг делал паузу и медленно-медленно проводил взглядом по лицам тех, кто сидел в черноте зала, и мы как бы слышали его тоску: «Люди, ну неужели вы не понимаете, что стоит за кривлянием этого подонка? Не века, а всего десятилетия назад по нашей земле прошли геростраты, которые спалили вместе с живыми людьми тысячи русских деревень! И разве можно хоть на минуту забывать, что не перевелись еще геростраты, в чьих руках вместо спичек ядерные бомбы, в чьём горячечном мозгу видение полыхающего храма жизни – всей нашей голубой планеты?»
Однажды позвонил артисту старый друг:
– Посмотрел вчера твоего Клеона…
– А что не зашёл за кулисы?
– Хотел зайти, но ты по мне так стрельнул глазом, что побоялся…
И артист сказал:
– Спасибо. Значит, я делаю правильно.
***
Не зря же он так мечтал об этой роли. И о роли Билла Старбака в пьесе Ричарда Нэша «Продавец дождя» мечтал тоже. Ему очень важно было сыграть этого человека незаурядной душевной энергии, большого нравственного здоровья, страстной отзывчивости на чужую беду. И когда однажды на репетиции кто-то из коллег заметил мол, побольше бы тут надо лёгкости, полёта, романтики, артист взорвался:
– Ну да, для тебя «романтика» – это когда человек заливается тенорком и порхает как бабочка. Или когда на яхте по волнам скользит. Через всё такое я уже давно прошёл.
Да, через это Краско прошёл. Круглый сирота с шести лет, воспитывался у бабушки Поли, а в пятнадцать остался совсем один. И тогда Иван поступил в военно-морское училище, узнал, что такое строгий, расписанный по минутам распорядок, с утра до вечера учебные занятия, мудрёное морское дело.
Пресловутой «романтики», конечно, хватало тоже: и на вёслах ходил, и под парусами, и солёные брызги в лицо летели, и ленточки за спиной бились, и в праздники вплавь пересекал всю севастопольскую бухту, от берега до берега. А как ладно сидела на нём флотская форма! И разве командовать боевым кораблём – это не романтично? Так вот, Краско, повторяю, через всё это прошёл и теперь в споре с коллегой мог убеждённо подытожить:
– Мне кажется, настоящая романтика – это когда человек крепко стоит на земле. Многое умеет делать, но ещё больше сделать мечтает.
Поэтому так крепко стоял на земле его Билл Старбак, и «вызывал»он долгожданный ливень прежде всего потому, что отлично знал метеорологию, ведал, что сулят вот эти перистые облака. Но самое главное для Билла заключалось в том, что его дождь проливался не только на иссушённую зноем землю, но и на иссушённые сердца, ведь бескрылость душ – та же засуха.
***
И сам Краско стоял на земле тоже надёжно. И как артист – надёжно, и как человек. Сужу об этом хотя бы по тому, как смело он умел не раз заново начинать свою биографию, необъяснимо, казалось бы, отказываясь от уже гарантированного благополучия.
Ну, посудите: вчерашний деревенский мальчишка становится командиром корабля, одним из самых молодых на флоте – здорово? Конечно, здорово. Однако человека манит иная звезда, и он решается променять китель морского офицера на работу в НИИ… столяром, на заочное отделение ленинградского филфака, на университетский драмкружок.
Ну, хорошо, можно бы, наверное, продолжать в том же духе: приобрести приятную профессию, отвечающую гуманитарным склонностям, а в свободное от работы время играть в самодеятельности. Как он был хорош под крышей университетской «драмы» в спектакле по пьесе Агустина Куссани «Центр нападения умрёт на заре» – тогда я, помнится, впервые Ивана увидел!
Подчиняясь настойчивому голосу призвания и преодолев сомнения в собственных силах, он начинает свою биографию сначала. Известно, театральный институт любит юных, а Краско под эту категорию уже явно не подпадал, поэтому ему отказали. Через год в доме на Моховой он всё же доказал своё право быть актёром.
А после окончания института его пригласили в труппу, безусловно, лучшего тогда из ленинградских, а то и вообще из всех отечественных театров – БДТ! Это ли не большая честь для артиста, тем более вчерашнего студента? И Краско в прославленном коллективе работал успешно. Во всяком случае, Товстоногов, с которым новичок, между прочим, много спорил, тем не менее, публично заявил: «Краско работает вдумчиво, серьёзно, от роли к роли оттачивает мастерство, завоёвывает новые и новые творческие позиции». Однако через год после столь лестных слов Георгия Александровича актёр написал заявление об уходе. Почему? Что за нелепость?! Потом Краско мне объяснил так:
– Играл рядом с настоящими мастерами, и у меня было такое чувство, что мастерство мне тут заранее задано, а у меня-то его на самом деле нет. И пошёл на добычу…
«На добычу» он двинул, заметьте, из самого знаменитого академического коллектива в не очень-то популярный областной театр, чтобы работать там с одним молодым режиссёром. Новый творческий союз сулил интересные открытия, но – бывают же такие стечения обстоятельств – спустя три месяца в областном режиссёр сменяется, и Краско тоже вынужден писать заявление о расчёте. Итак, что делать актёру? Можно сложа руки ждать, пока случай одарит его великой ролью и гениальным мастером-наставником, а пока сетовать на несправедливость судьбы – тем более что многие выбирают именно этот путь.
Но есть и другая стезя: не ныть, а работать, очень много работать, используя любую возможность, стремительно набирать опыт, совершенствовать профессиональное мастерство, в общем, делать себя. Пусть это некоторым «аристократам» от искусства кажется слишком хлопотным – Краско выбрал именно такую судьбу.
***
И начался его большой труд – не только на театральной сцене, но и в кинематографе, на радио, телевидении. Телеэкран, как считал Краско, «для актёра словно лакмусовая бумажка – очень уж близко к зрителю твои глаза, сразу видно: врёшь или нет». Вот тут-то и проявляется: изнутри несёт актер свою мысль, или всё так, внешне, одна «игра»… Что ж, относительно самого Краско и неискушённый зритель, и маститый критик всегда сходились на одном: пусть его герои разнятся друг от друга, но в основе их неизменно лежит личность актёра – человека мыслящего и ощущающего общие заботы и проблемы времени как свои личные. В советские годы мы порядком затрепали такое понятие, как «гражданская позиция актёра». А мне кажется, что она просто-напросто должна подтверждаться не столько «красивыми»фразами, которые исполнитель произносит со сцены, но прежде всего его жизненными делами и поступками. Так вот, Ивану Краско люди верили. Ивана Краско люди уважали. Даже те, кому он, случалось, говорил в лицо и не очень-то приятную правду.
И тут невольно вспоминается его герой из киноэпопеи «Блокада». Лейтенант Горелов, который, выйдя с группой бойцов из окружения, готов здесь, на Пулковских высотах, стоять насмерть. Сняв этот эпизод, режиссёр крикнул: «Стоп!» и кинулся к Краско: «Спасибо, родной. Очень боялся, что переиграешь, пережмёшь…»
А Иван подумал: «Чего тут пережимать? Всё же так ясно».
И ещё не знал режиссёр, что для Краско это место съёмки было не просто «натурой», что здесь, в Вартемяках, пережил он войну, что всего в двух километрах отсюда была его изба и земля, в которую мальчишка вжимался тогда под чёрным яростным небом.
Разные его киноперсонажи приходят на память, из которых самый известный – Иван Соловьёв в приключенческом фильме Владимира Саруханова «Конец императора тайги». А потом Иван Иванович снялся у Сергея Снежкина в «Днях Турбинных» вместе с друзьями его столь рано покинувшего этот мир сына Андрея – Хабенским, Пореченковым, Зибровым.
Увы, талантливый сын пил, что очень укоротило жизнь его мамы (с ней, Кирочкой Петровой, я был хорошо знаком ещё по университету), да и отцу, естественно, принесло много боли. (О сыне Иван Иванович вспоминал с тоской: «Андрюша, более «киношный», чем я, играл в основном себя») А в театре герой моего повествования (подумать только: давным-давно уже самый старший в мужском составе труппы!), как и прежде, волновал зрителя, который смотрел «Утоли моя печали…», или «Доходное место», или внемлел его Сократу в спектакле под названием: «Тише, афиняне!»
Своих кумиров он определил для себя ещё давно:
– Луспекаев и Юрский. Один – актёр, как говорится, от земли, другой – интеллектуал. Но оба – от Бога!
Был убеждён, что на сцене надо жить, а не «изображать».
***
Ещё мой друг обожал юмор. В разных актёрских «капустниках» мы не раз друг друга подкалывали.
Например, когда-то, в суровые времена Совдепии, я в «капустнике» под мелодию «На Дерибасовской открылася пивная» выдал и такой куплет:
Мне подозрителен Иван Краско, поскольку
Имеет в доме он своём невестку-польку.
И вместе с ней, запёршись в ванной, Ваня смело
Поёт о том, что "еще Польска не згинела"...
В другой раз пел такое:
Характер у Краско – бунтарский,
И Грозный – он! И – Луначарский!
Любая, хоть Манон Леско,
Не устоит перед Краско!
А в день его 65-летии я на сцене «Комиссаржевки» прочёл такую «оду»:
«Когда я ездил "на картошку"
В те незабвенные года,
Не мог предвидеть ту дорожку,
Что привела меня сюда.
Хоть и горазд я был трудиться,
Но тесно было в той узде...
И вдруг прелестную девицу
Узрел на пыльной борозде!
Ой, я затеял шуры-муры!
Ой, не скрывал страстей накал!
Всей силой подленькой натуры
Её я в пекло увлекал...
Я ей сулил все блага мира!
Но, глянув, как Манон Леско,
Меня послала на фиг Кира
И вышла замуж за Краско...
Она легла в постель к Ивану,
Как оказалось, на века –
И ощутила вмиг нирвану
В крутых объятьях моряка...
Да, он был бравым лейтенантом,
Ему платили – до хрена!
Ну и другим своим талантом
Жене раскрылся он сполна...
Иван, с решимостью во взоре,
Был для Отчизны – как оплот!
Пока служил на Чёрном море,
Был нерушим Советский флот!
И в БДТ всем задал жару,
Сыграл там роль, и не одну.
И с Луспекаевым напару
Он "поднимал" там "целину"...
В Иване не было изъяну,
Иван был молод и удал,
Но он ушёл к Агамирзяну,
Как Товстоногов ни рыдал.
И здесь мечта его сбылася!
Кем в этом зале не был он?
То Кочкарёв, то Шуйский Вася,
То Луначарский, то Клеон...
И на экране он неистов,
Красив и нравственно здоров:
Сыграл он больше коммунистов,
Чем и Ульянов, и Лавров.
Он отдал партии немало,
В парткоме строго вёл дела –
Не зря КПСС стояла,
Как неприступная скала!
Но, целиком отдавшись сцене,
Партком покинул навсегда –
И всё пошло к едрёной фене
В родимой партии тогда.
Он и гантели жмёт, и гири!
Осушит бочку – хоть до дна!
А голос как звучит в эфире,
Хотя артист – и с бодуна...
Иван – от всех оков свободный,
Иваном Родина горда:
Он – и любимый, и "народный",
Торчит нахально борода...
Пускай далёк он от банкира,
Пускай зарплата чуть мала,
Но всё же не ошиблась Кира,
Когда мне Ваню предпочла.
Достать для Киры с неба манну,
Достать звезду, и не одну, –
Всё это запросто Ивану,
А я, увы, не потяну.
Я тридцать с гаком отдал "Смене",
Ты тридцать с гаком отдал сцене...
Я бросил "Смену" – ведь уж сед,
А Ване здеся смены нет!
Ведь ясно даже для жирафов,
Тех, что гуляют средь саванн:
Театр – не только для Ландграфов,
Здесь очень нужен и Иван!»
Кстати, когда я произнёс: «Он – и любимый, и "народный", торчит нахально борода...», в зале раздался особенный хохот и голос Стасика Ландграфа: «Нет бороды!», потому что, оказывается, бороду накануне Краско сбрил, а я, выскочив на сцену из мрака закулисья и ослеплённый софитами, юбиляра, как следует, не разглядел.
***
Как-то летом, когда актёр был в законном отпуске, я позвонил другу на мобильник и, увы, оказалось, оторвал его от серьёзного дела: Иван Иванович обшивал дачу вагонкой. Кстати, не стань Краско артистом, наверняка бы прославился как первоклассный столяр-краснодеревщик!
В общем, для семьи был он – сущий клад. Вот и, едва исполнилось семьдесят, обвенчался с Натальей Вяль, которая была моложе супруга на целых полвека. И потом – с перерывом в полтора года – у них родились Иван и Фёдор. Однако вскоре в семействе что-то разладилось. И Иван Иванович, отпраздновав восьмидесятилетие, женился на своей ученице Наталье Шевель, которая оказалась моложе супруга уже на целых шестьдесят. Ну а дальше началось чёрт те что: юная Наталия-вторая стала выдавать направо и налево весьма откровенные интервью, подробно информируя всех и вся о своей личной жизни. Однажды, не выдержав, я друга по телефону попытался предостеречь.
Но, увы… Более того: вскоре вновь объявилась Наталья-первая, и вся троица вовсю замелькала на разных телеканалах в многочисленных персональных скандальных шоу. Честно говоря, эта «роль» народного артиста не понравилась мне очень.
***
И все-таки я в него – и Актёра, и Мужчину – конечно же, верил. Потому что никогда прежде не встречал у людей в столь почтенном (девяносто четыре) возрасте такой прямой спины, такой молодецкой осанки и умения так потрясающе рассказывать анекдоты. Увы, больше своего друга на сцене не увижу и анекдотов от него не услышу. Прощай, дорогой Иван Иванович...
Автор: Лев Сидоровский, Иркутск - Петербург
Возрастное ограничение: 16+
Все статьи автора
В наших соцсетях всё самое интересное!
