Лев Сидоровский: Ростислав Плятт - большой артист с душой ребенка

02 января 2024

В декабре 2023 года исполнилось 115 лет со дня рождения Ростислава Яновича Плятта. Его вспоминает уроженец Иркутска, журналист Лев Сидоровский.

Когда в августе 1973-го я впервые из Ленинграда по телефону напросился к нему в гости, то потом уже там, по дороге на Малую Бронную, вспоминал и долговязого холостяка-геолога из милой довоенной картины «Подкидыш», и извозчика Янека из «Мечты», и проходимца Бубенцова из «Весны» («Где где бы ни работать, лишь бы не работать!»), и изящного циника Грина из «Убийства на улице Данте», и мудрого Данкевича из фильма «Иду на грозу», и многих, многих других, как правило, неординарных и очень разных, обязанных этому человеку своей долгой счастливой жизнью на экране и в нашей памяти. А ещё – многочисленные встречи с ним в спектаклях Театра имени Моссовета... Ну, хорошо, всё это – на экране, на сцене... А какой же он жизни, Ростислав Плятт?

Так вот, как и от его экранно-сценических героев, от самого «домашнего» Ростислава Яновича тоже как-то сразу повеяло теплом и уютом. Чай был ароматен, пирожки с капустой – вкуснейшими, а хозяин квартиры, попыхивая сигаретой, терпеливо отвечал на расспросы гостя с диктофоном.

Передо мной проходила его жизнь. Ранее детство в Ростове-на-Дону, «польско-украинская» семья. Потом – Москва, где папа-адвокат Иван Иосифович Плят (с одним «т»!) часто водил сына в театр, в цирк. Скоро сын к этому пристрастился так, что сам решил попробовать свои силы и способности в школьном драмкружке, которым руководил известный артист Малого театра Владимир Фёдорович Лебедев.

Оглядев тощего юношу, Лебедев вздохнул: «Мне человек на генерала нужен. Сможешь?» – «Попробую». Чтобы в спектакле «Помолвка в галерной гавани» генерал был толстым и старым, начинающему артисту на живот, грудь и ноги наложили («для солидности») пласты ваты, а зубы («для дряхлости») покрасили чёрной краской. Выходя на сцену, генерал должен был тяжело перевести дух и сказать: «Однако, брат Солонкин, к тебе чертовская даль. Насилу дошёл». А затем кашлять и кряхтеть.

Когда в гримёрной Слава впервые глянул в зеркало, то несказанно поразился: «Кто это?! Вроде бы, я. Но плюс ещё кто-то. Значит, я могу, оставаясь собою, быть одновременно ещё и кем-то другим! Разве в этом не сокрыта великая тайна?!» Именно в этот момент и «капнула в душу жирная капля яда и отравила театром на всю жизнь». Когда получал паспорт, то в конце фамилии добавил второе «т» и поменял отчество «на более звучное: Янович» – ему казалось, что так для артиста будет лучше.

Осенью 1926-го Плятт оказался в студии Завадского. Сплетники говорили, что приняли его в основном из-за уморительной внешности: длинны, худобы и щенячьей неуклюжести. Скоро эта студия станет Театром под руководством Юрия Завадского, который потом обретёт имя Моссовета, и Плятт здесь, за исключением небольшого перерыва, отданного Театру имени Ленинского комсомола, проработает всю жизнь.

Первые годы с упоением предавался эксцентрике, резвился в озорном сценическом гротеске. Главным считал внешнее перевоплощение: выдумывал острохарактерные гримы – с чудовищными наклейками, отвисшей губой, висячим носом и оттуда растущими усами; для каждой роли искал другой тембр голоса, какую-нибудь сюсюкающую дикцию, хриплое рявканье. Например, в пьесе Дэля «Пьяный круг» играл растратчика с наклеенной губой, который шепеляво пел: «Раш три богини шпорить штали...» В 1936-м их коллектив временно оказался на родине Плятта, в Ростове-на-Дону, и там в образе фон Ранкена он познал особый успех:

– Всё, что нынче играю в театре, в общем-то, мне нравится, но вот были в моей жизни три роли, которые вспоминаю, как счастье. Первая – фон Ранкен в «Днях нашей жизни» Леонида Андреева. В этом спектакле я, как никогда, почувствовал себя предельно владеющим формой роли. Затем – Бурмин в «Парне из нашего города». Кроме того, что это был ярко написанный моим другом Костей Симоновым образ современника, Бурмин привёл меня впервые в лагерь, так сказать, «положительных» персонажей.

А в сорок четвёртом году, когда отмечался чеховский юбилей, наш театр подготовил сборный спектакль, где я сыграл малоизвестный инсценированный рассказ «Тапёр». Это монолог несостоявшегося таланта, двадцатиминутный вопль человека, который не смог сделать того, на что был способен. Подобного душевного потрясения с тех пор, с далёкого сорок четвёртого года, у меня на сцене, увы, не случалось. Эти три спектакля явились для меня какими-то душевными пиками. Очень хочется успеть еще что-то подобное почувствовать.

Тут я в монолог моего собеседника встрял: «Разве ваша, вместе с Фаиной Раневской, игра в спектакле "Дальше – тишина" для вас не подобный душевный пик? Во всяком случае, у меня в зрительном зале был комок в горле...» Впрочем, Ростислав Янович и не возражал:

– Да, старик Купер – одна из самых любимых ролей. Хотя пьеса, на мой взгляд, довольно третьесортна (переделана из сентиментального киносценария, написанного одной американской журналисткой), но тема – тема красивых человеческих отношений – берёт за душу. Вечная, пронесённая через всю жизнь любовь двух стариков. Дети выгоняют стариков-родителей за ненадобностью – сюжет Лира, мы – два Лира в каком-то смысле... Слово «любовь» у нас, к сожалению, частенько обесценивается – тем важнее говорить о высоком чувстве со сцены.

А когда партнёршей – Раневская, то это духовное напряжение спектакля, конечно, повышает. Очень люблю Фаину Георгиевну, но играть с ней непросто, потому что на каждом спектакле собирается уходить домой, стонет за кулисами: «Я не могу... Я бездарная...» И мне всякий раз приходится её утешать: «Ты сегодня играешь просто замечательно, не стоит уходить домой. Давай всё-таки доиграем до конца...»

О Фаине Георгиевне он говорил с какой-то особой теплотой и грустью:

– Актриса на все времена!.. Сейчас, в противовес старой мхатовской манере, стараются играть «по-современному»: тихая речь, отсутствие высоких взлётов... Но это всё ерунда, всё зависит от роли. Что значит хорошо играть? Это значит отказаться от обветшалых доспехов театральности – от слишком «жирного» голоса, от слишком подчёркнутой парадности, внешней выразительности. В хорошей современной пьесе, по-моему, актёр может быть современным тогда, когда он точно слышит своё время, чувствует ритм эпохи...

Если ухо у него открыто в мир, он сыграет хорошо. Кстати, вот таким эталоном современного актёра считаю Сергея Юрского – потому что он всегда существует на сцене «образно». Если вспомнить: старик в грузинской пьесе, учёный Полежаев, Дживола – Юрский всегда образный строй роли ищет столь интересно, что я ему завидую...

Когда, вернувшись на брега Невы, эти слова Юрскому передал, Сергей развёл руками: «Если бы Ростислав Янович знал, как я завидую его мастерству!» (Через несколько лет обком выживет Юрского из Ленинграда, он переберётся в Москву и на сцене Театра имени Моссовета поставит пьесу Алёшина «Тема с вариациями», где будет играть и сам, рядом с Пляттом. Хорошо помню (Серёжа, по давней дружбе, устроил мне контрамарку), как бурно в финале спектакля зал аплодировал им обоим).

Хотя среди его ролей были и Дорн в «Чайке», и Казарин в «Маскараде», и Цезарь в «Цезаре и Клеопатре», и Бернард Шоу в «Милом лжеце», широкий зритель гораздо больше знал Плятта по радиопередачам (да-да, в ту «до телевизионную» пору радио слушали постоянно, и особый «пляттовский» тембр голоса, проникновенные интонации, перемежающиеся ироническими и комическими возгласами, завораживали не одно поколение радиослушателей), но в основном, конечно, – по фильмам.

Мы запомнили Плятта с «Подкидыша», где рядом с девочкой-потеряшкой вдруг появился человек, на других людей чуточку не похожий. Актёр сыграл не просто забавно и лирично, он раскрыл зрителю интеллигентность в своём исконном, самом естественном состоянии – беззащитную, неброскую, порой нелепую и глубоко порядочную.

Эх, ему бы и дальше иметь своего режиссёра! Но такого не оказалось, и Плятту приходилось изображать то подобных же чудаков («Первоклассница», «Слон и верёвочка»), то карикатуры на фашистов (например, в «Зое», «Сталинградской битве»), то реакционных буржуев (в «Заговоре обречённых»). Наконец, в «Мечте», которую поставил Михаил Ромм, нам явился его славный извозчик Янек, а в «Весне» Григория Александрова – наглый Бубенцов, воплотивший в себе самоуверенное, непробиваемое и самовлюблённое хамство.

Что же касается физика Данкевича из фильма «Иду на грозу», то здесь, в образе независимого, свободного, бескомпромиссного и честного человека, который бросает вызов бездарности и косности, Ростислав Янович сыграл почти самого себя.. Да, Плятт был именно таким: коллеги очень ценили его честность и принципиальность – когда, допустим, на худсовете говорил то, что думал, порой – очень неприятные слова, но – в чрезвычайно деликатной форме. К тому же постоянно ходил по разным «советским» инстанциям и просил за работников театра, причём не только за актёров, но и за гримёров, гардеробщиков, уборщиц... Пользуясь своей огромной популярностью, спешил делать добро и считал, что иначе нельзя. Однажды, когда ему рассказали о подлости, совершённой одним большим театральным чиновником, удивился: «Как же он может так жить?»

Он был заядлым шахматистом (не пропускал в Москве ни одного значительного турнира), запойным книгочеем (не зря Раневская завещала ему свою библиотеку) и... шутником. Мастерски рассказывал анекдоты, обожал разыгрывать на сцене коллег, непременно участвовал в актёрских «капустниках».

Особенно «отрывался» на соседе по лестничной площадке Юрии Никулине. Правда, тот в этом деле был сам не промах. Например, однажды, возвращаясь домой после спектакля, Плятт увидел во дворе пыльную «Волгу» Никулина и написал пальцем на грязном стекле: «Помой машину!» В пять утра в квартире Плятта тревожно зазвонил телефон. Ростислав Янович вскочил с кровати: что случилось, кто-то умер?! Перепуганный, схватил трубку, а в ней – голос Никулина: «Машину помыл» – и короткие гудки...

Ещё герой моего рассказа сочинял весёлые стихотворные экспромты.

К примеру, поздравляя с 50-летием директора театра, прислал телеграмму с гастролей из Омска: «В Сибирь глухую нас забросив, уехал справить юбилей. Нехорошо, товарищ Лосев, ведь мы же любим вас, ей-ей»... А мне Ростислав Янович выдал уморительную байку про то, как известнейшего питерского режиссёра в сочинском санатории «Актёр» (они жили через стенку) с помощью инъекций пантокрина готовили к интимной встрече с дамой сердца. Потом хмыкнул: «Я старше, вроде, на семь лет, но пока, слава богу, обхожусь старым способом, и клиентки, вроде, не жалуются...»

(Сначала он долго был влюблён – не без взаимности! – в легендарную партнёршу по сцене Веру Марецкую. И, хотя она была женой Юрия Завадского – его учителя и главрежа, сделал предложение. Однако получил отказ. Тогда связал свою жизнь с другой их же актрисой – Ниной Бутовой. Увы, в 1978-м и Вера Петровна, и Нина Фёдоровна – почти одновременно – скончались. Ну а последние годы Ростислава Яновича наполнила счастьем преподаватель ГИТИСа Людмила Маратова, которая была его младше на двадцать лет).

Когда мы уже прощались, Ростислав Янович вдруг сказал:

– С понедельника по телевизору начнут показывать «Семнадцать мгновений весны». Там у меня интересная роль. Говорят, получилось. Если будет время, посмотрите.

Вот так, как бы между прочим, намекнул на филигранно сыгранного им пастора Шлага, который пришёл в этот мир, чтобы любить людей и исполнять свой долг.

Плятт считал, что в мире должна существовать лишь одна национальность: хороший, порядочный человек. По поводу всяких своих наград, и даже Золотой Звезды Героя Социалистического Труда, иронично отмахивался: «Цацки…» И часто вспоминал слова Евангелия: «Будьте как дети». Потому, наверное, что сам был большим артистом с душой ребёнка...

Автор: Лев Сидоровский, Иркутск - Петербург

Возрастное ограничение: 16+