Лев Сидоровский: Вспоминая Клавдию Шульженко
02 марта 2021
Это было в сорок пятом, поздней осенью... Однажды, кажется, в конце ноября, сибирский городок, где прошло мое детство, вдруг запестрел афишами: «Клавдия Шульженко»!
Что тут началось!.. Конечно, билеты на концерт любимой певицы распроданы были мгновенно. Всем не терпелось наконец-то, впервые, увидеть ее «живьём». Особенно волновались представительницы прекрасного пола: «В каком будет платье?!» И не надо удивляться этому, на первый взгляд, мещанскому их любопытству: просто, не знавшие всю войну никаких обновок, давно отвыкшие от нарядов, они так желали в этот счастливый вечер увидеть своего кумира в каком-нибудь ну необыкновенном платье – из крепдешина! файдешина! маркизета!
И когда актриса вышла на сцену нашего драмтеатра, зал ахнул: потому что была она в солдатской гимнастерке, украшенной орденом Красной Звезды и медалью «За оборону Ленинграда»... А когда началось второе отделение, зал ахнул снова – потому что теперь всеобщая любимица красовалась в таком ослепительном белопенном наряде, что, казалось, света на сцене стало вдвое больше...
Мне, мальчишке, тоже повезло быть там, и, сидя на галерке, затаив дыхание, я ловил этот голос, такой мне знакомый еще с предвоенной поры: ведь он звучал летом почти из каждого распахнутого окна. Потому что, наверное, у всех были патефоны, и крутили на них люди грампластинки Апрелевского завода, и слушали: одни – про «записку в несколько строчек», другие – про «Андрюшу», рядом с которым нам никак нельзя «быть в печали»...
Другого такого голоса не было ни у кого... Другие пели иначе. Например, в манере исполнения Изабеллы Юрьевой или, скажем, Тамары Церетели звучали страстность, чувственность, а в кино, у Любови Орловой – звонкий, контральтовый оптимизм («Нам нет преград ни в море, ни на суше!»). Шульженко делала это по-своему: как-то очень негромко, очень нежно, интимно и даже по-домашнему. Порой казалось, что в песнях она с тобой разговаривает – такая уж в них была доверительная интонация, ее интонация, ни с чьей другой не сравнимая...
А еще были у нее озорная «Кукарача» (когда спустя годы оказался в Испании, весьма удивился, узнав, что «кукарача» – это таракан) и другая, столь же хулиганистая, песня про «Челиту» – девчонку, в которую все влюблены, насмешливую красотку из далекой, неведомой Испании («Ну кто в нашем крае Челиту не знает...»). Сама-то Клавочка явилась к нам из Харькова, где, в драматическом театре знаменитого Синельникова, дебютировала уже в семнадцать лет. Однако эстрада привлекала ее куда больше, и в двадцать восьмом, ради эстрады, молоденькая актриса оказывается на невских берегах. Еще живы старые ленинградцы, которые помнят, как Шульженко выступала в кинотеатрах, перед началом сеансов. Потом она – восходящая звезда Ленинградского мюзик-холла. Затем – солистка джаз-ансамбля под руководством Якова Скоморовского.
И вот – декабрь 1939-го, Москва, Колонный зал, Первый конкурс артистов эстрады. В жюри – Исаак Дунаевский, Леонид Утесов, Игорь Ильинский, Владимир Яхонтов. За кулисами волнуются конкурсанты: Аркадий Райкин, Мария Миронова, Кето Джапаридзе, Клавдия Шульженко. Ах, как лихо она, ставшая на том конкурсе лауреаткой, выдала тогда «Челиту», и как взволновано – вот это: «Вашу записку в несколько строчек, ту, что я прочла в тиши...»
И на войне тоже пела «Челиту», «Записку», «Руки»: «Руки! Вы словно две большие птицы...». Однажды в госпитале молоденький раненый о чем-то молил ее запекшимися губами. Только по протянутым к ней вместо рук обрубкам поняла: он просит спеть «Руки»... Спустя три десятилетия на «Голубом огоньке» она встретит его, Героя Советского Союза Андрея Чернова, и они оба не смогут сдержать слез. Лишь за первый год ленинградской блокады в составе джаз-ансамбля, которым руководил Владимир Коралли, ее муж, выступила в пятистах концертах – в частях Ленфронта, во флотских экипажах, госпиталях...
И еще пела она о «синем платочке» – очень незатейливую песенку, которую перед войной сочинили чудом спасшийся в нашей стране от гитлеровцев польский композитор Ежи Петербуржский и поэт Яков Галицкий: «Синенький скромный платочек падал с опущенных плеч...» Мелодия вальса сразу всем пришлась по душе, и я, например, хорошо помню, как в самом начале войны мы, мальчишки, на мотив «Синего платочка» выводили такие, неизвестно кем сложенные строчки: «Двадцать второго июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, что началася война...»
Так вот, пела на фронте Шульженко эту песню, но всё чаще мучили ее сомнения: не те слова... В начале апреля сорок второго выступала на станции Волхов и после концерта познакомилась с военным корреспондентом армейской газеты лейтенантом Михаилом Максимовым. Я хочу подчеркнуть: Максимова звали Михаилом, и был он военным журналистом, а не летчиком по имени Николай, как напутал в своей книге популярный тележурналист Глеб Скороходов. Кстати, там же Скороходов превратил поляка Ежи Петербуржского, о котором речь шла выше, в чеха по имени Иржи.
Узнав, что ее собеседник пишет стихи, певица попросила: «Может, сложите новые, актуальные слова "Синего платочка"?» Спустя три десятилетия мне поведал об этом, в своей тесной квартирке, близ Сенной, сам Михаил Александрович – как сразу же тогда, в Волхове, поспешил к столу и всю ту ночь, с 8 на 9 апреля, сочинял, а 12-го в железнодорожном депо станции Волхов впервые прозвучало: «Строчит пулеметчик – за синий платочек».
Успех превзошел все ожидания: певицу и поэта наградили стаканом клюквы! Вскоре текст песни напечатали многие фронтовые газеты. «Синий платочек» появился на почтовой открытке, зазвучал с граммофонной пластинки. Ни одно выступление Шульженко без него уже не обходилось...
Летчики-истребители на фюзеляжах своих самолетов писали: «За синий платочек!» И танкисты тоже помещали этот призыв на броне своих машин, и артиллеристы – на орудийных стволах. В общем, как сказал Михаил Светлов в стихах, обращенных к русской женщине: «Не напрасно сложили песню мы про синий платочек твой...» Да, «Синий платочек» в ее исполнении стал воистину лирическим гимном Великой Отечественной. А еще в ее «военном» репертуаре появился такой негромкий, такой дивный «Вечер на рейде» Соловьева-Седого. И такая задушевная табачниковская песенка «Давай закурим».
Ей тогда писали со всех фронтов, со всех флотов. Вот строки лишь из одной подобной весточки, от 7 сентября сорок второго года: «Если возможно, пришлите Вашу фотографию. Она вместе с нами будет участвовать в боях, вливать в нас еще больше силы. С красноармейским приветом Антонов, Терентьев, Медиокритский. Наш адрес: ППС 956. стрелковый полк 1072, 2-й батальон, 4-я рота».
Все эти мелодии я и услышал снова тогда, в сорок пятом, на том ее концерте, в нашем сибирском городке... Прошло время, я перебрался в Питер, стал журналистом, взял немало интервью у самых разных знаменитостей, но встретиться с Клавдией Ивановной всё как-то не получалось: несколько раз звонил в Москву, но хозяйке дома то нездоровилось, то была в отъезде...
Однажды, уже в начале семидесятых, прикатил в столицу, чтобы сделать для газеты беседу с очень популярной тогда эстрадной парой. Артисты назначили встречу в Колонном зале Дома Союзов, где выступали в так называемом «сборном концерте». Так вот, посидели в гримёрке часок, я все записал на диктофон, распрощался, вышел в коридор – и вдруг совсем рядом увидел ЕЁ! Синее в горошек платье, белый воротничок. На лице сквозь весьма заметный грим явно проступает волнение. Я не удержался:
– Клавдия Ивановна, дорогая, неужели уж вы-то за столько лет не научились относиться к своему выступлению спокойно?
Она улыбнулась:
– Всегда – словно в первый раз. Как у Маяковского: «Тряски нервное желе»...
Решил не упускать момент:
– Разрешите после выступления задать вам несколько вопросов для газеты из совсем не чужого вам города на Неве?
Она вздохнула:
– Нет, после концерта нету сил... Давайте договоримся так: сейчас вы пойдете в зал и меня послушаете, а завтра, часиков в одиннадцать, или лучше – в двенадцать, приезжайте ко мне домой. Пожалуйста, запишите адрес.
Я пошел в зал и снова стал свидетелем ее триумфа. Конечно, на сцене была уже не та солнечноволосая, в солдатской гимнастерке, красавица, не та ослепительно-хулиганистая Челита, какую я помнил с осени сорок пятого. Конечно, годы сказались на ее облике. Но в песне она все равно оставалась Богиней, не просто певицей – Актрисой с самой большой буквы! Особенно, до мурашек, это ощутилось, когда, словно пронзительное откровение, зазвучали «Три вальса»: «Помню первый студенческий бал...»
Под огромным впечатлением от услышанного едва дождался утра и к назначенному часу поспешил на метро до остановки «Аэропорт», где, совсем рядом, ее дом, невеликая метражом, как я знал по рассказам друзей-актеров, двухкомнатная кооперативная квартира. Но, увы... Дверь открыла «тётя Шура», Александра Федоровна Суслина, которая долгие годы нежно заботилась о своей подопечной, и сказала, что Клавдия Ивановна очень извиняется, потому что встреча отменяется: с сердцем что-то неважно...
Я вернулся в гостиницу, включил телевизор, и на экране вдруг (как по волшебству!) возникли кадры старого фильма «Весёлые звезды», причем именно те, в которых Клавдия Ивановна исполняет вальс Исаака Дунаевского на стихи Михаила Матусовского «Молчание»: «Я могу без сна, без устали в милом городе моём, сердце друга рядом чувствуя, до зари бродить вдвоём».
С Дунаевским она познакомилась еще в Харькове, в Театре Синельникова, где молодого композитора все ласково именовали «Дуней». Именно он, милый «Дуня», посоветовал ей связать свою жизнь с песней. Именно он, председатель конкурса артистов эстрады, вручил ей диплом победительницы. И самую последнюю свою песню, сочиненную незадолго до своей такой ранней кончины, попросил исполнить в фильме тоже ее...
Власти относились к ней прохладно. Потому что характер имела независимый, не признавала никакого диктата сверху, в увеселениях весьма определенного толка участия не принимала. Однажды отказалась выступать перед Василием Сталиным. «По Конституции я имею право на отдых», – ответила по телефону на звонок генеральского адъютанта.
В другой раз, более часа просидев в приёмной министра культуры Фурцевой, когда, наконец, туда попала, бросила в лицо хозяйки: «Мадам, вы плохо воспитаны» – и гордо вышла, громко хлопнув дверью. Фурцева этого не простила и скоро в Кремлёвском дворце, когда на сцене появилась Шульженко, тоже демонстративно вышла из зала. Ну а когда много лет спустя певица обратилась в министерство с просьбой об улучшении жилищных условий, Фурцева ответила: «Скромнее надо быть. Таких, как вы, у нас много». Вот и «не выездной» Клавдия Ивановна была поэтому: да, никаких заграничных гастролей! А люди любили ее очень – причем не только, так сказать, «простой народ», но и профессионалы самого высокого толка. Например, Галина Павловна Вишневская, которая в своей книге призналась: «После ее пения хотелось жить. Я ходила на ее концерты, как в школу высочайшего мастерства».
Когда ее в июне 1984-го хоронили, вице-адмирал из Ленинграда положил в гроб бескозырку – последний привет благодарных наших земляков своему кумиру...
А спустя два года, проводя отпуск в ялтинском Доме творчества «Актёр», познакомился я с восьмидесятилетним, по нраву – увы, весьма скандальным, даже склочным, когда-то знаменитым эстрадным артистом «одесской школы», конферансье, куплетистом Владимиром Филипповичем Коралли. Однако тогда, в 1986-м, главным его званием было: «Бывший муж Клавдии Шульженко».
И рассказал он мне, как в декабре 1929-го встретил её по дороге на гастроли в купе поезда «Москва – Нижний Новгород». Как, проговорив с ней всю ночь, утром сделал предложение. Как потом, сцепившись в драке с её женихом, выхватил из кармана браунинг, на ношение которого имел разрешение, чем обратил соперника в бегство. Как была против этого брака его одесская мама, мадам Кемпер, потому что старший сын Юлий, первым взявший актёрский псевдоним «Ленский», женился на артистке Марии Ивановне Дарской, а младший сын Владимир, придумавший псевдоним «Коралли», выбрал в жёны Клавдию Ивановну Шульженко.
«Это же надо! – Восклицала мама, – Тут Ивановна и там Ивановна, а мадам Кемпер – посередине! Что скажут предки?!»
Но когда услышала невестку на концерте в одесском Доме работников искусств, шепнула сыну: «Володенька, у тебя, таки да, есть вкус!». И как легенда Одессы, покровитель и учитель всех местных музыкальных вундеркиндов – от Давида Ойстраха до Елизаветы Гилельс – Пётр Соломонович Столярский, которого Коралли специально на этот концерт зазвал, потом сказал: «Твоя Клавочка мине возмутила». – «Неужели так плохо?» – испугался молодой супруг. – «Ой, нет. Она мине возмутила на ДА!» – на своеобразном языке Столярского это означало: «высший класс!»
Так возник их, по словам Владимира Филипповича, «семейный эстрадный коллективчик». Он, куплетист, блестяще импровизировал, «подавая» жену тонко, иронизируя над собой, новоявленным мужем. Реплики из зала тут же отыгрывал, атмосфера была чудесной. Но успех лирических песен Клавочки сразу же сделал её в их дуэте бесспорным лидером. В 1932-м родился сын Игорь. В 1935-м вышла её первая пластинка…
Когда началась война, их оркестр стал фронтовым джаз-ансамблем. А когда наступила Победа, получила орден Красной Звезды и звание заслуженной артистки РСФСР за «тысячу фронтовых концертов». Её сценический успех всё нарастал, однако в семейной жизни возникли трещины. Доброжелатели нашептали ей, что муж изменяет, и она в долгу не осталась: закрутила роман с молодым композитором, автором песни «Руки», Ильёй Жаком. Появилась злая эпиграмма: «Шульженко боги покарали: у всех – мужья, у ней – Коралли».
В 1955-м расстались. Но и потом, как теперь рассказывал мне Коралли, даже когда у неё случилось временное увлечение кинооператором Георгием Епифановым, добрые отношения с Клавочкой сохранял. В самые последние годы частенько навещал («Максимум на двадцать минут, больше она не могла выдержать»), благо жили по соседству. А Игорь, который работал главным инженером «Мосгаза», подарил им трёх внучек.
По настоятельной просьбе Владимира Филипповича, я сочинил для него стихотворный «автобиографический» монолог, с которым он, старейший артист Москонцерта, потом выступал до последних своих дней. Были там и такие строки:
…Нам наивысшею оценкой
Улыбка воина была.
И песней Клавдия Шульженко
Бойцов на подвиги звала!
И Сталинграда дни и ночи,
И Днепр, и Курская дуга –
Везде наш «Синенький платочек»
Разил без промаха врага…
И потом, ещё несколько лет подряд, обычно – в самом начале сентября, оказывался я с Коралли там, в Ялте, рядом. Причём, всякий раз, поселившись в «Актёре», он первым делом звонил в редакцию местной газеты с требованием, чтобы у него, бывшего мужа «самой Шульженки», немедленно взяли интервью. Скончался Владимир Филиппович в 1995-м. И теперь лежит он с Клавдией Ивановой рядом на Новодевичьем. А их Игоря не стало совсем недавно…
Автор: Лев Сидоровский, Иркутск - Петербург
Возрастное ограничение: 16+
Все статьи автора
В наших соцсетях всё самое интересное!
