"Культпросвет" от "МК-Байкал"

07 сентября 2018

Еще не так давно в иркутских газетах можно было прочитать стихи, рассказы, книжные рецензии – словом, знакомить публику с достижениями иркутской литературы. Газеты печатали как произведения профессиональных литераторов, так и начинающих авторов. Начинала это прекрасное дело «Советская молодежь», затем идею подхватили и другие СМИ. Однако в последние десять лет такие инициативы ушли. Вчера иркутскую традицию возобновил "МК-Байкал". Рубрика «Культпросвет» станет выходить ежемесячно, в каждом первом номере месяца.

На страницах газеты вышел большой материал о творчестве четырех авторов, которые живут и работают в Иркутской области. Во-первых, это стихи Александра Кашицына, ныне покойного, при жизни, увы, за пределами Саянска не известного. Юбилей Кашицына празднуют в этом году жители Саянска. В этом же году в иркутской книжной серии «Скрепка» Иркутского регионального представительства Союза российских писателей вышла книга Александра Кашицына «Мальчик был…». Во-вторых, это рассказ, принадлежащий перу Михаила Денискина, известного иркутского журналиста. Михаил участвовал в конкурсе рассказов бурятского издательства «Нова-Принт» и удивил жюри и читателей как прозаик. В-третьих, "МК" представляет молодого писателя из Зимы Константина Максимова, который пока еще мало известен иркутскому читателю, но это – издательская недоработка, поскольку проза Максимова, жесткая и очень точная, мастерски сделанная, описывает те реалии, в которых мы существуем, и поэтому не может не иметь читательского отклика. Четвертый участник «Культпросвета» -- иркутский поэт Алена Рычкова-Закаблуковская. В этом году у нее выходит вторая книга стихов, интерес к которой данная публикация подогреет. Напомним, что Алена стала победителем конкурса "Эмигрантская лира" со стихотворением "Улитка времени", и об этом в феврале писал "Глагол".

"Глагол. Иркутское обозрение" публикует отрывки из произведений авторов, а полные тексты вы сможете прочесть на страницах "МК-Байкал".

Михаил Денискин. На переправе.

Жилье паромщика – бывшая железная будка, в которой когда-то возили хлеб (это слово еще можно прочесть на боку). Сам паромщик, старый бурят, весь день работает до одури, успевая засовывать в сапог измятые рубли. К вечеру народу меньше – паромщик уже изрядно выпил, возлюбил мир и лишь тогда замечает меня…

– Идите сюда, ей! – кричит он мне.

Лицо его заросло седой твердой щетиной, глаза, глядя на огонь, слезятся. Самокрутка крепчайшего табаку трещит и рассыпает искры.

– Как вас зовут? – спрашиваю, когда он, откашлявшись, отдувается и сплевывает с языка табачинки.

– Карл зовут. Санданаевич по отчеству. Где родился, где крестился – все забыл! – он смеется своей шутке и снова надолго закашливается.

Как до сих пор жив Карл Санданаевич – непонятно. Он дышит натужно, его бронхи сипят, пытаясь гнать воздух…

– Аюшеев! – кричат ему с того берега.

– Ай?

– Давай свой паром свой!

– А, иду, мать-перемать! – весело матерится он и подхватывается.

Снова, жалостно скрипя, паром уходит – уже в темноту. Отсюда слышно, как журчит вода между бочек. Потом Аюшеев где-то проверяет переметы и приносит к огню большого снулого линка и злых щурят. Старуха, тихая, как тень, потрошит улов – внутренности валятся в траву. Остро пахнет рыбой, рекой, дымом.

Алена Рычкова-Закаблуковская.

Я кутаю яблони, словно детей готовлю к прогулке неблизкой.

По капельке свет отползает с ветвей вовнутрь оловянного диска,

Плывущего медленно в белой пыли, привычной дорогой, на запад.

А саженцы малые, как журавли, пружиня мосластые лапы,

Того и гляди – упорхнут к облакам, взмахнув на прощанье дерюгой.

Но разве поднимется чья-то рука сдержать их стремление к югу?

Случится такое, я в землю врасту и стану глядеть, обмирая,

Как кустик незрелый курлычет во льду, а сад, словно дикая стая,

Встаёт на крыло и зовёт за кордон. Вот корни, державшие мёртво,

Срываются с дёрна, не чуя урон и в папиной куртке потёртой

Взлетает вожак у села на виду, скрывается прочь за оградой...

Я кутаю яблони в нашем саду. Я, папочка, знаю – так надо.

Константин Максимов. Прогулка.

Впереди огромной серой дырой зиял пустырь, и ветер широко гулял по нему, колыхая траву. Пустырь дышал, пустырь звал. Мишенька сделал шаг, второй, третий, прошёл незримую черту, и вот он уже топает по пустырю, впереди — размытые городские дали. Волосы и одежды Мишеньки трепещут, ветер бьёт в лицо, а ноги путаются в траве и тонут в рыхлой земле. Мысли в голове дикие, отчаянные и возвышенные. Птицы кричат и кружат над головой. И представлялось Мишеньке, будто идёт он по вольному русскому полю, идёт долго, и нет никого на белом свете, он один остался. И топает Мишенька куда хочет — хочешь налево, хочешь направо, хочешь прямо, только не назад — а кругом пустырь, то есть поле, великое русское поле. Поле колышется травой и раскачивается перед глазами — качается, качается, уходит вбок и внезапно опрокидывается. Мишенька лежит на земле и думает: «Вот какой день, вот какой я, вот какова жизнь, всё приходит и уходит, всё уходит и приходит, как одиноки люди, как одинок мир, как одинок я, небо течёт, вещество плывёт, надо идти, надо спешить, ничего больше нет, всё растворилось во мне, надо только не забыть про глаза, не мертвить глаза, надо пускать жизнь в глаза». Всё растворяется — и очнулся Мишенька от холода, лёжа на сиденье в салоне автобуса.

Пассажиров, кроме него, нет. Водитель в кепке обречённо крутит баранку и смотрит на дорогу в свете фар. Глухо звучит шансон. Равномерно гудит мотор, а за окном тёмная ночь и горят редкие огни, где едет автобус — непонятно. Мишенька сонно повертел головой. Он не помнил, как оказался в автобусе, денег у него нет, и ведь не пьяный. «Ну, хорошо. Буду ехать. Уже не пропаду», — подумал Мишенька. Решил приподняться, но усталость нахлынула волной, и он, обняв сиденье, снова уснул.

Александр Кашицын

Страна живёт напропалую,

закон один лишь не поправ:

холоп сиятельный ворует,

но не ворует нищий граф.

Погрязший по уши в Европе,

переводил добро в дерьмо –

неисправимо на холопе

его холопское клеймо.

Из грязи в князи – бесполезно

и не холопом быть нельзя,

покамест никуда не лезут