«Ресурсное проклятие» ведет к затуханию экономики и деградации социальной жизни

08 января 2019

«Глагол» уже сообщал о том, что в Ангарске прошел форум «Байкальский открытый университет: экопроекты и устойчивое развитие территорий», в работе которого приняли участие около 100 региональных лидеров. Вместе с федеральными экспертами они проектировали модель устойчивого развития малых городов России.

На форуме прошло обсуждение кейсов проектов, которые могут быть интересны в малых городах нашего региона, и «Глагол» решил опубликовать их на своих страницах.

Автор кейса «Ресурсное проклятие» ведет к затуханию экономики и деградации социальной жизни. Сибирь уже проходила это в XVII веке» - кандидат исторических наук, руководитель проектного офиса «Инновационные образовательные технологии» ФГБОУ ВО «Новосибирский государственный университет экономики и управления «НИНХ» Сергей Чернышов.

Устойчивое развитие как ситуация, при которой эксплуатация природных ресурсов, инвестиционная политика, институциональные изменения в социально-экономической повестке, приоритеты освоения тех или иных территорий согласованы между собой и укрепляют текущий и будущий потенциал для удовлетворения потребностей населения (человека), является относительно новым понятием для анализа социально-экономических и политических процессов. Вместе с тем, вопросы гармоничного хозяйственного развития территорий, сочетания интересов внутренних и внешних акторов, долгосрочной экономической политики и прочие, стоят на повестке дня на протяжении всей известной нам социальной истории человечества. Взаимосвязи хозяйственного развития социально-политических объединений (общин, государств и прочих) с природно-климатическими особенностями территории, ее возможностями для ресурсного освоения и эксплуатации – все это лежит в основе многих норм и правил, мифов и религиозных норм. Напротив, известны и случаи, когда активная эксплуатация природных ресурсов приводит к так называемому «ресурсному проклятию» и разбалансировке хозяйственного развития территорий, деградации культурной и социально-политической жизни населения. Один из таких эпизодов – динамичное развитие товарного пушного промысла в Западной Сибири в конце XVI – первой половине XVII века, на примере которого (в условиях, когда мы можем отследить динамику на протяжении 2-3 столетий) видны последствия «ресурсного проклятия» экономики и его влияния на институты социальной жизни населения (города, формы хозяйствования, религиозные представления и т.д.).

Важно, что из определяющих характеристик природно-географической среды территории, в конечном счете, вырастают и общественно-политические характеристики проживающего здесь народа. Как правило, фактор среды в данном вопросе является даже более существенным, чем, скажем, этническая принадлежность того или иного сообщества и культурно-исторические традиции, возникающие в связи с этим. Поэтому, в частности, исследователи делают следующий обобщающий вывод: «говоря о народах, обитавших в сходных условиях и имевших похожие между собой формы хозяйства, летописцы, как правило, довольно одинаково описывают их общественные отношения». На территории Западной Сибири XVI–XVII веков с ее этнический «чересполосицей» это проявляется особенно явно. Так, известно, что «главными занятиями хантов и манси, как и селькупов, были охота и рыболовство. В южных районах под влиянием татар, ханты и манси занимались скотоводством, а на Тавде и Пелыме у манси было примитивное земледелие, схожее с татарами. В низовьях Оби ханты, подобно ненцам, имели стада оленей».

Позднее, уже после присоединения Западной Сибири к Московскому царству, даже русские колонизаторы, вступая в контакт с аборигенным населением на их территории, «часто сами попадали под их культурное воздействие и пользовались их опытом и их знанием местных условий». Что, кстати, вызывало недовольство местной администрации, которая в рапортах жаловалась, что «как киргизы и калмыки, принимая русскую веру, принимались за хлебопашество, так иногда беглые солдаты, попринимали киргизскую веру и стада овечьи пасли». Облегчало ситуацию то, что основной массой населения, которая хлынула в Западную Сибирь после ее присоединения к Русскому государству, были выходцы из северо-русских земель, а «для этой этнопопуляции продвижение за Урал явилось всего лишь естественным продолжением приуральской колонизации – еще и потому, что оно проходило в той же самой географической зоне, зоне тайги, а позднее – лесостепи».

Рассмотрим особенности экономической организации населения Западной Сибири в дорусский период – иными словами, до того момента, когда пушной промысел стал товарным и стал доминирующим фактором хозяйствования аборигенов. Фактически, речь здесь пойдет о гармонично сложившейся на большой территории системы хозяйственных отношений, являющейся для данной территории воплощением концепции «устойчивого развития» - с учетом природно-климатических особенностей, вопросов стабилизации хозяйства и обеспечения его комплексного функционирования.

При рассмотрении природно-климатических особенностей Западной Сибири локализуются три зоны: «ядро» – территория Сибирского ханства (Среднее течение Иртыша, нижнее течение Тобола, Ишима, Туры) и две «периферии» – северная, включающая среднее течение Оби (притоки Конда, Васюган, Ваха, Парабель, Кеть, Тыс, Вах и др.) и южная – зона Барабинской низменности – Омь, Тара, Нижнее и Среднее Притомье).

«Ядро» рассматриваемой территории – зона наиболее компактного проживания сибирских татар и политический центр Сибирского ханства – располагается на границе между двумя климатическими зонами. Поэтому неудивительно, что здесь в XVI–XVII веках мы видим наиболее развитую систему хозяйственных укладов. Прежде всего это развитие земледельческой культуры. «Из летописей известно, что когда Ермак пришел к Тюмени, то нашел около него оседлых татар, богатых хлебом и скотом, так что казаки не нуждались в съестных припасах». И только по мере завоевания Сибири и с увеличением числа служилых людей здесь начали отмечать недостаток в хлебе – временное явление, когда рост населения происходит быстрее, чем растет экономика. А те же сибирские татары вполне обеспечивали себя своими же продуктами земледельческой культуры.

Второй элемент локальной хозяйственной системы – скотоводство. Конечно, количество скота у сибирских татар по сравнению с их южными степными соседями – нагайцами и казахами (на этом специализировавшихся) – было невелико, но, скажем, именно со скотоводством связаны основные статьи импорта Сибирского ханства: «Лошадьми и скотом Сибирь снабжали ногайские степи с их громадными конскими табунами и стадами рогатого скота. (…) породистые кони ввозились из Бухары». Важно при этом учитывать, что скотоводство на данной территории было рискованным и немногочисленным из-за суровых и не всегда пригодных для этого условий, усугубляющихся, к тому же, названными выше климатическими кризисами описываемого времени. «В землях Сибирских и Чулыманских сильная стужа; снег не покидает их в продолжении шести месяцев. Он не перестает падать на горы, дома, земли. Вследствие этого у них очень мало скота», – отмечает современник золотоордынского хана Узбека (1312–1341) Эломари.

Комплексное хозяйство дополнялось товарами, полученными в результате торговли с северными, южными и юго-восточными соседями и продуктами их переработки – прежде всего металлургической продукции, «мягкой рухляди» и проч. Северная часть Западной Сибири, очевидно, оставляла  своим обитателям достаточно узкие возможности для хозяйствования, расширяющиеся по мере приближения к южной тайге. Напротив, в зоне лесотундры, как правило, был возможен «весьма ограниченный спектр хозяйственных укладов – охота, рыболовство и собирательство, отчасти – оленеводство». В контексте нашего исследования остановимся более подробно на пушном промысле, доминирующем на данной территории в течение значительного промежутка времени.

Важно отметить, что на протяжении большей части социальной истории севера Западной Сибири пушной промысел здесь не был товарным. То есть, на зверя охотились почти исключительно ради мяса и одежды, реже – для незначительных обменных операций с соседними народами. Скажем, по представлению автора сказания «О человецех незнаемых на восточной стране и о языцех разных», написанного в конце XV века, «люди за Югорской землею «платье носять соболие и оленье», «платье соболие и рукавицы и ногавицы, а иного платиа у них нет, ни товару никоторого».

Только к XVI веку пушной промысел становится товарным, т.е., его продукт предназначается не столько для собственных нужд, сколько для продажи вовне. К середине XVI века сформировались по меньшей мере три направления поставок пушнины Западной Сибири на рынки внешнеэкономических партнеров. Первый путь проходил через Полярный Урал, затем вдоль побережья Баренцева моря, Ямал, а затем – в Москву и Европу. После основания Архангельска и активизации через этот порт русско-английской торговли этот путь стал еще более интенсивным, чем раньше. Второй путь проходил через Уральский хребет, где верховья рек Иртышского и Камского бассейнов подходят близко друг к другу. Этот путь долгое время контролировали булгары, и он вел в страны, чья торговля связана с транспортным использованием низовьев Волги и Каспийского моря. Наконец, третий маршрут, ориентированный на восточные страны, шел по Оби, Иртышу, Тоболу из Сибирского ханства в среднеазиатские государства.

Именно внешнеэкономический фактор обусловил для местного населения переход к товарному производству пушнины. Это произошло исключительно из экономических предпосылок:  доходы, которые абориген мог получить от продажи одного-двух экземпляров «мягкой рухряди», были сопоставимы по покупательской способности с годовыми доходами при занятии скотоводством или земледелием, что определило постепенную деградацию комплексного хозяйства, начиная с конца XVI века.

Товарное производство пушнины стало возможно благодаря бурному росту торговли западносибирских аборигенов с русскими княжествами, а затем – с Московским царством. Торговые отношения Западной Сибири с русскими княжествами, как показывают археологические находки, существовали по крайней мере уже с X века. Хотя еще в курганах древнего Киева, датируемых IX веке, археологи обнаружили вещи, изготовленные в верховьях Камы, близ современной Чердыни (граница современных Пермского края и Тюменской области). Известно также, что в то время «у русских вогулы выменивали сукна, топоры, ножи, котлы, шеломы, воинские доспехи, украшения. У башкир и татар они в обмен на пушнину приобретали лошадей, крупный рогатый скот, овец».

Пушной обмен в том или ином виде здесь существовал задолго до присоединения Западной Сибири к Русскому государству. Так, уже в XIV веке московский князь Иван Калита, который добился того, чтобы новгородские бояре уступили ему право взимания дани пушниной с некоторой части населения, обитавшего по Вычегде и Печоре. А уже его преемник, князь Дмитрий Донской, «и вовсе отобрал у Новгорода его владения по Мезени и Печоре». Продолжая эту политику, в середине XVI века царь Иван Васильевич принимает под свое покровительство некоторых представителей остяцких и вогульских объединений, требуя в обмен в среднем по одному соболю с человека. Уже применительно к 1557–1558 годам, как замечал Г. Ф. Миллер, такое «покровительство» в отношении сибирских аборигенов диктовалось, в том числе, и тем, что «в Пермской и других землях соболь уже в древние времена попадался очень редко».

Неизвестно, как складывались бы отношения Западной Сибири и Москвы дальше, если бы не изменился торгово-экономический контекст. В третьей четверти XVI века Европа переживает «пушной бум», и вплоть до налаживания поставок пушнины Северной Америки основным поставщиком «мягкой рухляди» остается Северный Урал, а затем – Западная Сибирь. Поэтому в Западную Сибирь устремляются многочисленные «торговые люди» – в основном средней руки. Имелись и вторичные факторы повышенного хозяйственного интереса к этой территории – например, ее земледельческий потенциал и добыча металла. Однако «без первоначального повышенного интереса русских к сибирской пушнине вряд ли было возможно их стремительное продвижение на восток и удержание присоединенных азиатских территорий». Впрочем, по-настоящему «промышленный» масштаб это продвижение принимает, когда к «мягкой рухляди» проявляют интерес Строгановы.

Род Строгановых – один из самых значимых в торгово-экономической жизни Русского государства на протяжении XVI-XVIII веков, а их роль в освоении Западной Сибири и вовсе сложно переоценить. Строгановы получили «Сибирь в пользование» еще в 1550-60-х годах: по жалованной грамоте от 4 апреля 1558 года. им «во владения свои и наследников» дано Приуралье. 30 марта 1568 года они получают жалованную грамоту на «места по Тоболу в Сибири». В 1574 году выходит очередная жалованная грамота, по которой Строгановым «разрешено заселять землю по Тоболу людьми разного чина, строить города и крепости, держать в них пушки, пушкарей, и «вообще использовать землю и богатства». Отметим, что такая концентрация власти и полномочий, дарованная представителям одного рода – нонсенс для российской истории.

По меньшей мере, с середины XVI в. Строгановы «вступали в сношения с вогульскими и остяцкими князьками и вели с ними торг, выменивая различные дешевые безделушки – вроде бисера – и металлические изделия на дорогую пушнину». Заметим, что, по всей видимости, у Строгановых к этому времени уже существовали деловые связи с местными жителями – будучи выходцами из Поморья они вполне могли участвовать в торговых операциях Новгородского государства с Югрой.

Интерес Строгановых к торговле с Западной Сибирью, несмотря на известную политическую напряженность между Русским государством и Сибирским ханством, сложившуюся к началу 1580-х годов, был вызван существенными прибылями, которые сулил пушной промысел. «Пушной промысел в условиях феодализма имел и свои великие преимущества перед земледелием: в основе своей он было товарным, кроме того, пушной промысел легче было организовать, и он немедленно давал ощутимые результаты». Во многом, именно это обстоятельно и повлияло, в конечном счете, на решение вопроса о присоединении Западной Сибири к Московскому царству, в котором именно Строгановы выступили основными бенефициарами. Именно они стали спонсорами знаменитого похода Ермака в Зауралье, а затем – одними из главных выгодополучателей развивающейся пушной торговли.

О бурном росте этого промысла говорят данные о динамике зависимости государственной казны Московского царства от пушных прибылей. За период с 1589 по 1605 год доход казны от торговли мехами (в основном, сибирскими) вырос в три раза, а к 1680-м годам – в 8 раз, давая до 40% всех государственных поступлений. Это и есть классическая ситуация ресурсного проклятия, которая на долгие десятилетия определила особенности взаимоотношений столицы с Сибирью, воспринимавшейся почти исключительно как сырьевая колония. Об этом свидетельствуют, в частности, царские грамоты сибирским воеводам тех лет – многие из них посвящены, как правило, вопросам сбора пушного ясака. Вот типичный документ, в котором царские чиновники скрупулезно разбирают вопросы недоимок в поставках пушнины из Сибири (грамота верхотурскому воеводе князю Семену Гагарину от 31 марта 1628): «прислали в Казанский дворец 62 соболя. Сибирская розборная цена той мягкой рухляди пятнадцать рублевъ, да нашего ясаку пятьдесят сороков пятнадцать соболей, шесть сороков, 22 куницы, 29 выдр, лисицы разные – около 80 штук, бобры, белки (…) Сибирская розборная цена той всей мягкой рухляди восемьсотъ сорокъ восмъ рублев девятнадцать алтынъ три денги» воеводскиз столовых поминок – 22 соболя и т.д. – на 19 рублей 15 алтын….. в общем, со всем – 882 рубля».

Хотя основные объемы пушнины добывали приезжие промысловики, П.И. Павлов, оперируя данными ясачных переписей и статистики сбора пушнины, убедительно доказывает, что «подавляющая масса добываемой местными охотниками пушнины шла в уплату ясака», т.е. местные жители в определенный ограниченный период трудились исключительно на свои ясачные обязанности, т.е., фактически безвозмездно. В свою очередь, сначала бухарские, а затем и русские купцы получали фактически сверхприбыль: если в Приобье закупочная цена за соболя составляла 1 рубль, то на международных рынках она поднималась до 200–300 рублей. В результате «доходность охотничье-промыслового труда селькупов в XVI–XVII вв. соответствовала уровню развития производства первобытно-общинного строя». Вместе с тем с учетом того, что в конце XVI и в первые несколько десятилетий XVII в. пушной промысел был кратно выгоднее, чем традиционные отрасли хозяйствования, последние постепенно упрощаются и деградируют. Так, во всем Среднем Приобье полностью исчезают керамическое, ткацкое и металлургическое ремесла («русские уже не застали селькупских кузнецов»), и после русской колонизации дефицит продукции, скажем, ткацкого производства приходится заменять привозными товарами из Китая, Бухарского государства, и позднее – Русского государства. А металлургическое производство с начала XVII в. еще и подавлялось искусственно – через запрет свободной торговли продукцией местных металлургов. Г.Ф. Миллер лаконично объясняет это необходимостью борьбы с возможными подготовками к восстаниям (которые на протяжении всего XVII в. здесь не были редкостью): «Причиной запрещения продажи железных товаров было опасение дать в руки сибирским народам средства для восстания, которого следовало опасаться. (…) До сих пор существует запрещение продавать сибирским и другим сопредельным народам огнестрельное оружие, порох и свинец».

В результате в Западной Сибири, некогда обладавшей комплексным хозяйством и обеспечивающей себя всеми необходимыми товарами продовольственного и промышленного вида, складывается ситуация, когда демотивированное аборигенное население вынуждено просить субсидию из Москвы даже на закупку хлеба. Так, в 1630-40-е годы Верхотурье собирало за год пушного ясака на порядка 300 рублей (такой подсчет содержится в грамоте верхотурскому воеводе Федору Бояшеву от августа 1632 года), то на покупку хлеба в тот же период центральное правительство тратило на это поселение до 500 рублей (грамота верхотурскому воеводе князю Никифору Мещерскому от 30 мая 1641 года).

Упрощение хозяйственной жизни в совокупности с выхолащиванием реальной власти местных правителей приводило к упрощению аборигенных социально-политических отношений. Так, в условиях высокой динамики сменяемости аборигенных князей внутри местных государственных образований возрождается традиционная форма коллективного правления – вече. Упрощение аборигенной социально-политической жизни вело к нарастанию признаков архаизации и в повседневных общественных отношениях. Например, еще в XV–XVII вв. исследователи отмечают существование «больших семей», а уже с XVIII–XIX в. появляются сообщения исследователей о родовых отношениях в аборигенных сообществах. «Сообщения о родовом строе у обских угров появились лишь в XIX в. – ранние сообщения XIV–XVI  вв. ничего такого не содержат (Н. К. Витсен, Н. Спафарий, И. И. Лепехин, И. Г. Георги)». По выражению Г. И. Пелих, «возрожденные формы родо-племенного быта были поставлены на службу колониальным властям».

Еще один показатель этих процессов – постепенное затухание жизни в оставшихся автохтонных городах Западной Сибири: «К началу XVIII века собственно сибирских автохтонных городов не существовало. Такова цена, которую сполна уплатили коренные сибиряки за насильственное их порабощение».

Таким образом, устойчивое развитие локальной экономики в Западной Сибири сменяется к концу XVI века доминированием товарного пушного промысла, ставшего возможным при развитии торговых связей этой территории с Московским государством, а через него – с западноевропейскими рынками сбыта. Возможность быстрого и относительно крупного заработка привлекает в эту сферу значительное количество местного населения – в ущерб традиционным формам хозяйствования. Довольно быстро (при жизни 1-2 поколений) это приводит к деградации хозяйственной и социально-политической жизни, затуханию развития аборигенных городов и колониальной зависимости Западной Сибири от метрополии.

Колонка подготовлена на основе материалов статьи в сборнике «Устойчивое развитие территорий: социально-политические и технологические аспекты», выпущенного МИТУ-МАСИ при поддержке Росмолодежи по итогам форума «Байкальский открытый университет: экопроекты и устойчивое развитие территорий» в городе Ангарске Иркутской области 15-18 ноября 2018 года.

Возрастное ограничение: 16+

В наших соцсетях всё самое интересное!
Ссылка на telegram Ссылка на vk
Читайте также