Лев Сидоровский: Сегодня 95 лет со дня рождения Евгения Евстигнеева
09 октября 2021
Взгляни на фото. Конечно же, ты сразу узнал этого человека и тут же вспомнил многих героев, которым артист дал жизнь. Они, как правило, вызывали и продолжают снова возбуждать в нас пристальный интерес. Их лица притягательны, характеры сложны и противоречивы, порой парадоксальны. Их судьбы преломляют в себе наше прошлое и настоящее. В чем же секрет магического евстигнеевского обаяния? Как ему удавалось сыграть тип, явление и в то же время так отточить деталь, что подчас одно незаметное движение головы, взгляд исподлобья, неожиданная модуляция голоса говорят больше, чем все вместе взятые слова роли?
Да, сегодня чаще всего вспоминаются его достижения на киноэкране, но мне посчастливилось еще в самом начале 60-х неоднократно видеть Евстигнеева на сцене «Современника», где порой артист делал, казалось бы, невероятное. Например, в хрестоматийной роли Сатина вдруг находил такие неожиданные краски, что известный со школы монолог звучал как открытие, как откровение.
Или как можно сыграть талант? Наверное, этого не знает никто. Но в «Большевиках», создавая образ Луначарского, Евстигнеев играл именно талант.
Потрясенный, я наутро заявился к артисту, дабы разобраться: ну каким же образом возможно такое? Однако Евгений Александрович ничего внятного по этому поводу мне не ответил.
Вообще для журналистов, которые пытались брать у него интервью, сей гениальный лицедей был собеседником трудным – ведь даже у мастера такого жанра Урмаса Отта (помнишь, дорогой читатель, этого «короля интервью» на телеэкране в 90-е?) с Евстигнеевым получился полный облом. Ну, а другой мой замечательный коллега, спецкор «Комсомолки» Ярослав Голованов, который долгие годы с Евстигнеевым общался, 8 марта 1992 года записал в своем дневнике:
«Евстигнеев обладал природным, от Бога, могучим даром перевоплощения. В жизни довольно примитивный, малообразованный и лениводумающий человек, он мог выйти на сцену и играть Эйнштейна, и все знали, верили: Эйнштейн такой! Он мог быть высоким интеллигентом («Собачье сердце») и пьяным водопроводчиком («Старый Новый год»), и мы всегда ему верили! Он был актером от природы, настолько гениальным, что, казалось, у него всё как-то само собою получается, безо всяких усилий с его стороны».
Мне же тогда разговорить трудного собеседника всё-таки удалось. В частности, выяснить – откуда и как начинался актер Евгений Евстигнеев, который неброскую внешность (сутулая фигура, голова с большой проплешиной, длинный нос «уточкой» и оттопыренные уши) компенсировал огромным артистизмом, цепкой наблюдательностью и морем обаяния?
– Если хорошенько поискать в нашей семье актерские гены, то обнаружить их, хоть с трудом, но всё-таки можно: старший брат Сергей когда-то играл в «Синей блузе». Жили мы в Горьком, я слесарил на заводе «Красная Этна», а еще в кинотеатре перед вечерними сеансами, в составе джаз-оркестра, наяривал на ударных. Однажды заглянул в заводской драмкружок. Там ставили пьесу Островского «Грех да беда на кого не живёт», и мне поручили роль купчика. Хоть роль была так себе (не Фигаро и не Гамлет!), хоть спектакль получился средний, всё равно тогда во мне что-то перевернулось. Я вдруг уловил, что, оказывается, можно прожить еще и какую-то совсем другую жизнь. Это было неожиданным и удивительным. Захотелось продлить праздник, и я поступил в театральное училище. Владимирский драматический театр, за три года - двадцать одна роль. Количество явно переходило не в качество, а в его противоположность. Появились дурные предчувствия, и тогда в один прекрасный день подал заявление в школу-студию МХАТ. Поступил сразу на второй курс и через пару лет стал артистом Художественного. Но, увы, поначалу работа на столичной сцене особого восторга не вызывала: всё эпизоды, массовки. В то время Олег Ефремов и еще несколько молодых артистов, мечтая о совсем новом театре, ночами, после спектаклей, репетировали «Вечно живых». Я тоже стал оставаться на эти встречи. А потом была премьера – и родился «Современник».
И теперь (на дворе был 1970-й) он – вслед за Ефремовым – покидал свой театр, становился артистом МХАТа. Разве это честно? В ответ на такую мою реплику Евстигнеев вздохнул:
– «Современник» покидаю с болью. Почему покидаю? Не мыслю для себя другого режиссера, кроме Ефремова. Мы с Олегом Николаевичем большие друзья. Очень его люблю и как художника, и как человека. Но, работая во МХАТе, обещаю всегда быть верным традициям «Современника». Более того, надеюсь, что со временем эти традиции станут и мхатовцам близки, даже необходимы.
И в печати, и устно Евстигнеева всё чаще, все упорнее называли тогда «современным актером». Льстило ли ему это определение?
– Такое звание почетней многих титулов. Современный актер... Кто он? Каков он? Я думаю, это актер, для которого каждая роль - повод сказать о себе. Нет, это совсем не эгоизм: рассказать о себе - значит, через себя поведать о людях, о стране, о времени. И тут, в общем-то, всё равно, в какой пьесе ты играешь - в современной или классической. И в классике можно найти современность. Умение обнаружить в огромном классическом наследии такие стороны, которые волнуют сегодня, – именно в этом вижу я ключ к современному прочтению классики.
В ответ на эти слова я попросил от собеседника конкретности. Ну вот, например, горьковская пьеса «На дне», где ставится вопрос – что такое человек, какова ценность человеческой личности. О чем думал мой собеседник, берясь за роль Сатина, которая всех нас так потрясла? Как он этого добился? Евстигнеев задумался:
– Сатина я сыграл заведомо полемически. Прежде всего, увидел в нем человека страдающего, хотя, может быть, сам он об этом еще и не подозревает. Я попытался снять с него всякий пафос. Да, он шулер, пьяница, бездельник, паразит, но он – и сама боль, и само страдание. На протяжении всего спектакля стараюсь показать не только крайнюю ступень социальной деградации Сатина, но и моральный крах его как человека. И лишь перед финалом Сатин вдруг прозревает. И знаменитые его слова: «Человек – это звучит гордо», сказанные в каком-то горьком раздумье, сказанные сквозь слезы (иначе произнести этот монолог и не мыслю), прозвучали для Сатина приговором самому себе. И всё же в этом горьком признании Сатина есть пафос жизнеутверждения: в человеке – огромные возможности, человек всегда обязан оставаться человеком.
Я поделился с Евгением Александровичем своим ощущением: когда имею счастье наблюдать за игрой больших артистов – таких, как Смоктуновский, Габен, Мастроянни, всякий раз ловлю себя на мысли, что они же прежде всего выражают свое время. И этим самым, своей неповторимой индивидуальностью, мудростью своей, безмерно обогащают роли, заложенные в пьесе или сценарии. Об актерской индивидуальности сейчас говорить модно, но зачастую понимается она по-разному.
Евстигнеев откликнулся:
– На мой взгляд, индивидуальность актера – это сам человек, со всем ему свойственным, а, следовательно, неповторимым. И собственным талантом тоже, потому что даже двух людей одинаково талантливых быть не может. Но главное, что выражает индивидуальность художника, – это его гражданская позиция. Актер обязан знать, что он любит и что ненавидит, за что любит и за что ненавидит. И вот эта мера любви и ненависти определяет отношение актера к своему герою. Только меряя этой мерой, он может рассказать о нем зрителю.
Кстати – о зрителе. Успех моего визави у зрителя очевиден, и всё же, наверное, не всякая восторженная реакция зала ему одинаково дорога? Какой зритель Евстигнееву наиболее необходим? Евгений Александрович усмехнулся:
– Одного портного спросили: «Как вам нравится этот фильм?» Портной возмущенно всплеснул руками: «Какой фильм? Там же все пиджаки перелицованы!» Это анекдот, но вот недавно я получил письмо из одной вязальной артели. Зрительницы посмотрели картину «Бег» и возмущаются тем, что мой герой Корзухин вяжет недостаточно профессионально. Конечно, плохо, что в процессе репетиций я, вероятно, так и не научился мастерски орудовать спицами. Но еще более обидно за зрителей, которым мое вязание заслонило все остальные проблемы, поднимаемые в такой значительной киноленте. Мне дороги в зале единомышленники. Когда есть слияние с залом и ты можешь им руководить, заставлять следить за собой, за своей мыслью, – между актером и зрителем вспыхивает драгоценная, как ее называет Ефремов, «вольтова дуга». Актер обязан уметь зажечь эту дугу. Если, играя Сатина, я вдруг слышу кашель, на мгновение внутренне останавливаюсь, чтобы собраться для новой атаки на зрительный зал. Ведь кашляют в театре чаще всего не от простуды, а когда неинтересно.
В его репертуаре были роли самого разного плана, порой – полярные. Например, с одной стороны, - добрый дурак, приспособленец по фамилии Дынин; с другой – сильная, незаурядная личность максималист, директор кораблестроительного завода Алексин; с третьей – бандит Глухарь; с четвертой – нарком Луначарский. Что, совсем не признавал рамок амплуа? Евстигнеев хмыкнул:
– Убеждён, что никогда не выйду к зрителю в облике Гамлета – не те данные. Но внутренне я должен быть уверен, что готов к этому образу, могу его сыграть. Широта творческого диапазона актера прежде всего зависит от его способности к перевоплощению.
Тут я заметил, что, если говорить о чисто внешнем перевоплощении, то мой собеседник его, как правило, избегает. Чаще всего играет без грима. Это что – принцип? Евстигнеев уточнил:
– Конечно, имел в виду перевоплощение внутреннее. Это процесс невидимый, неуловимый, когда ты живешь мыслями своего героя, болеешь его бедами, смотришь на мир его глазами. Здесь никакой грим, никакой парик не спасут. Я действительно, если только можно, играю без грима. Чем меньше всяких наклеек, тем мое лицо, мои глаза, я сам – ближе к зрителю. А это для меня очень важно…
Отказывался ли он от ролей?
– В театре обычно не отказываюсь ни от каких. Правда, получается, что роли мне дарят в основном интересные. В кино же случается сказать и «нет» – когда предлагают играть просто Ивана Ивановича, Петра Петровича. Вот если роль несет в себе ту «занозу», которая в состоянии раздвинуть конкретные рамки характера до широких обобщений!.. Мне важно, чтобы в роли я мог идти «от себя», найти в ней боль, которая была бы и моей человеческой личной заботой. И еще – всегда ищу в образе парадокс, от которого и танцую.
Тогда он готовился к съемкам в «Стариках-разбойниках» и «Семнадцати мгновениях весны». Были на подходе другие фильмы. Так что праздного отдыха которое лето подряд опять не предполагалось.
После наши пути пересекались еще неоднократно. В последний раз это случилось январским днем 1992-го, на съемках новой телевизионной программы «Петербургский ангажемент»: там я в адрес каждой участницы театрального турнира исполнял веселые куплеты, а Евстигнеев был членом жюри. Во время перерыва, выкурив очередную сигарету, Евгений Александрович вдруг пожаловался:
– Сердце после двух инфарктов снова не тянет. Наверное, скоро в Лондоне буду его ремонтировать…
К той поре он сыграл в театре пятьдесят пять ролей, в кино – сто три. И теперь снимался в сто четвертой – Ивана Грозного, у Ускова и Краснопольского, которые затеяли фильм «Ермак». А вот Ефремов старого друга предал: когда Евстигнеев после второго инфаркта попросил не занимать его год в новых работах, тот вдруг заявил: «Если трудно, уходи на пенсию». Артист был потрясен.
Отправился в Лондон, и там 4 марта, накануне операции, врач нарисовал на листе бумаги сердце, пояснив:
– Три сосуда забиты полностью, а четвертый – на девяносто процентов. Ваше сердце работает только потому, что здесь осталось десять процентов отверстия.
Своим гениальным воображением артист мгновенно представил себе всё это – и умер.
Автор: Лев Сидоровский, Иркутск - Петербург
Возрастное ограничение: 16+
Все статьи автора
В наших соцсетях всё самое интересное!