Лев Сидоровский: Та самая Изабелла Юрьева...
11 сентября 2023
7 сентября 1899 года года родилась великая певица, которая только в 1992-м благодаря ходатайству Льва Сидоровского, стала «народной».
Её окна выходили в старинный Трёхпрудный переулок. Когда-то на этом месте стоял дом, где жили Цветаевы. Впервые я пришёл в эту московскую квартиру зимой девяносто первого. К той поре никто из журналистов про неё уже, наверное, лет тридцать не писал. Давние почитатели в большинстве считали, что, быть может, её и в живых то уже нет. И вдруг я совершенно случайно, отдыхая в Ялте, узнаю: жива! Спешно разыскал телефон. Она на том конце провода удивилась: «Разве ещё кто-то меня помнит?» Долго не соглашалась на встречу. Но я всё же уломал.
Наконец-то оказался у неё дома. Крутилась на проигрывателе пластинка:
«Саша, ты помнишь наши встречи
В приморском парке, на берегу?..»
А ещё:
«Мне сегодня так больно,
Слёзы взор мой туманят...»
А ещё:
«Белая ночь,
Милая ночь,
Светлою мглой
Здесь нас укрой...»
И вот сидел я тут, слушал знакомый с детства голос, а рядом тихонечко подпевала самой себе она, та смая Изабелла Юрьева – с ума сойти!
Песню сменял романс, за романсом – снова песня. Потом мы сделали «музыкальную паузу», стали перелистывать старинный толстенный альбом. Хозяйка дома склонилась над слегка пожелтевшим снимком:
– Вот поглядите – вся наша семья. Папа, мама, Семён, Мария, Екатерина, Анна и я, самая меньшая...
Извинившись, перебиваю её:
– У всех сестёр имена простые, а у вас – Изабелла. Как вы думаете, почему, Изабелла Даниловна?
Она улыбнулась:
– Не знаю... Может, потому, что в отличие от сестёр была беленькая-беленькая... Мальчишки дразнили: «Белая ковыла на печурке расцвела...» Я на маму похожа...
– Голос тоже от мамы?
Она снова улыбнулась:
– Нет, наверное, от папы... Сколько себя помню, всегда, даже ребёнком, что-то напевала... Ну а когда исполнилось лет пятнадцать или шестнадцать, сосед-скрипач уговорил родителей позволить мне выступить в любительском концерте. И был сказочный вечер в городском парке: кружевная ткань акаций, первые звёзды на небе, и я – под этими звёздами, в огнях прожекторов – пою: «По старой калужской дороге...» В горло попал комар. Поперхнулась. Но публика была великодушна...
– Далеко же, Изабелла Даниловна, увела вас та «калужская дорога»...
– Ой, далеко... Первым делом из родного Ростова-на-Дону отправилась в Петроград, где Нюся, сестра моя Анна Даниловна, училась в консерватории, по классу фортепиано. Так вот, отвела меня Нюся к профессору-вокалисту, тот послушал и говорит: «Учиться не надо – у вас уникальная природная постановка голоса, а тембр – просто великолепный. Попробуйте-ка себя на эстраде». А бывший концертмейстер Анастасии Вяльцевой, с которым я тоже решила посоветоваться, даже пообещал подготовить со мной для начала три концертных номера: «Но не раньше, чем вам исполнится восемнадцать! Голос должен установиться окончательно». И в восемнадцать я действительно впервые вышла на профессиональную сцену...
– Где же это случилось?
– В Петрограде. Пела на открытых эстрадах и в кинотеатрах перед началом сеанса.
Да, она исполняла, например, «Нищую» Алябьева на стихи Беранже в то время, как фойе жило по своим законам. Дамы, откусывали эклеры, держа их двумя пальчиками и запивая шампанским, галантные кавалеры сдабривали коньяк бутербродами с икрой и поглядывали на часы, предвкушая начало сеанса. Кто-то кашлял и чертыхался: водка пошла не в то горло, а помидор брызнул…
И однажды, когда три звонка заглушили её романс и люди торопливо скрылись в зрительном зале, один молодой человек остался. Он стоял в центре опустевшего фойе и аплодировал. Беллочка поклонилась и неожиданно смутилась, покраснела. Молодой человек подошёл:
– Я восхищен вами и вашим талантом. Позвольте представиться, Леонид Шкляр.
– Белла Лейвикова, – краска не покидала её лица.
– Посмотри, какая красивая пара, – буфетчица протянула бутерброд с колбасой своей напарнице, – у них и дети будут красивые.
Такие откровения развеселили парочку. Держась за руки, выпорхнули наружу, на Невский, потом – на набережную…
Пророчества буфетчицы сбылись. Они поженились, и у них родился действительно очаровательный мальчик, кудрявый и улыбчивый. Назвали Юрой – это имя от латинского «клятва»»:
– Он будет клятвой нашей вечной любви и верности! – воскликнула она.
Ребёнок подрастал. Сначала ползал, потом неуверенно пошёл и, даже когда падал, одаривал всех лучезарной улыбкой. Но случилась страшная беда.
– Мне очень жаль, медицина здесь бессильна, – старик профессор развёл руками…
Малыш угас, когда ему исполнилось два годика. Они были потрясены.
– Мы больше не сможем быть вместе, – прошептала Белла, – однако нам нужно сохранить о Юрочке память. Мы должны сделать так, чтобы люди произносили его имя, чтобы оно переходило из уст в уста и не потерялось.
Они разошлись и, чтобы сохранить память о ребёнке, поменяли фамилии: Леонид стал Юрениным, Беллочка – Юрьевой. (Леонид Юренин посвятил жизнь театру, был главным режиссером Ленинградского Малого Драматического). Этот трагический эпизод широкой огласки не получил.
Она перебралась в Москву. Вот продолжение её рассказа:
– В Москве, в знаменитом «Эрмитаже» известность обрела быстро. И однажды в «Эрмитаж» из Питера приезжает администратор Рафаэль, заключает контракты – со Смирновым-Сокольским, Афониным, Хенкиным. И со мною. Причём условия для начинающей «звезды» – просто потрясающие: за три песенки в вечер – тридцать пять рублей! Перебралась на невские берега, но тут в «звезду», открытую Рафаэлем, да ещё такую дорогую (за кулисами судачили: «У нас в Мариинке солистка оперы за вечер получает пятнадцать рублей, а этой – тридцать пять?!») – так вот в эту «звезду» тут никто не верит.
Тогда неутомимый Рафаэль на Невском, в театре Юдовского (где сейчас у вас, кажется, кинотеатр «Колизей»?), устроил большой эстрадный концерт, включил в программу меня и пригласил директоров всех кинотеатров (ведь в любом кинотеатре перед сеансом обязательно был концерт). Волновалась жутко, тем более что выступать должна была сразу после Утёсова. Однако успех имела такой, что после концерта кинодиректоры даже поспорили: кто меня берёт? Но один всех обхитрил. Пришёл за кулисы и сказал: «Помимо того, что вы – прекрасная певица, вы ещё и очень красивы. Позвольте представиться – Иосиф Аркадьевич Аркадьев». Этот комплимент он мне повторял все наши сорок шесть безоблачных лет... Да, вскоре мы поженились. Сначала я пела перед сеансами в его «Яре», на 7-й линии Васильевского острова, а потом мы уехали в свадебное путешествие, конечно, – в Париж. На целый год...
– Выступали там?
– Боже сохрани!
В общем, выйти на парижскую сцену она не решилась. И на экран – тоже: удивительная её красота привлекла внимание французских кинематографистов, Изабелле предложили главную роль во франко-испанском фильме. Не уговорили...
Представить, какой она была в ту пору, не трудно: гляжу на её фотографии из старого семейного альбома. Вот такой и запомнили её в Москве, Ленинграде, других наших городах: божественное лицо, божественный голос! Концерты Изабеллы Юрьевой в двадцатые-тридцатые годы успех имели просто ошеломительный. Рассматриваю одну из тех её афиш, которая открывается такими словами: «Большой театр. Грандиозный концерт Изабеллы Юрьевой!» Её имя, без всякого «почётного звания», подано очень крупно. И насколько же мельче – имена «народных» Гельцер и Качалова, «заслуженных» Пашенной и Блюменталь-Тамарина. Козловский в этом перечне вообще почти затерялся. Да, люди шли «на Изабеллу Юрьеву». Да, овации гремели в честь Изабеллы Юрьевой. Её называли: «Мадам Вечный Аншлаг»! Однако «официальное» признание, официальные награды всё обходили, обходили её стороной.
– Почему, Изабелла Даниловна?
– Да потому, что репертуар, с точки зрения властей, был у меня «подозрительным», ведь пела «мещанские» романсы, да ещё – «цыганщину». Причём моему начальству было безразлично, что старинные романсы и романсы девятнадцатого века – это высокое искусство, что Изабелла Юрьева вкладывала в них всё своё сердце. Да, пела душой и, если хорошо получалось, сама плакала. Какой бы романс ни исполняла – «Когда по целым дням...» или «Я знаю, ты любишь другую», «Письма» или «Жалобно стонет ветер осенний» – всегда стремилась уйти от шаблона, от банальности, от «моды». Ну а в цыганских романсах ещё непременно старалась бережно донести национальные народные интонации.
– Ведь вас даже называли «белой цыганкой».
– Ну, конечно, «белая цыганка»: выхожу на эстраду – вся такая беленькая, маленькая, а голос вдруг – низкий, грудной. Причём всякий раз старалась оградить романс от даже крохотного намёка на пошлость. Например, самой первой стала петь «Очи чёрные». Чтобы начальство не придралось к «теме пьянства» («Скатерть белая залита вином...»), Иосиф Аркадьевич придумал новые слова: «Счастья нет без вас, всё отдать бы рад за один лишь ваш, за волшебный взгляд» – но всё равно записать на пластинку не позволили. Ох, сколько мук мне принесли эти записи. Бывало, только споёшь первый куплет, – крик: «Стоп! Цыганскую ноту убрать!» И снова... И снова... В концертах над моей душой никто не стоял, а тут... Поэтому не люблю свои пластинки. Да и технически записывалось всё отвратительно: там мой голос всегда почему-то получался на тон выше...
– Иосиф Аркадьевич, судя по аннотациям к вашим пластинкам, не только «Очи чёрные» подправил, но и в создании других ваших песен принял участие...
– Причём хороших песен. Например, «Если можешь, прости...» или ответ на знаменитую козинскую «Дружбу»...
– На «Дружбу»?! Это где припев: «Веселья час и боль разлуки готов делить с тобой всегда...»?
– А у него продолжение: «Веселья час придёт к нам снова...» И уж как мы старались, чтобы «блюстителям нравов» придраться было не к чему. Но трудно им угодить. Вы, может, не знаете, что первоначально припев марша Дунаевского и Лебедева-Кумача из «Весёлых ребят» начинался так: «Нам песня жить и любить помогает», но слово «любить» запретили: «Неприличный буржуазный предрассудок!» Пришлось переделать: «Нам песня строить и жить помогает». Что уж говорить про жанр «пошлого» романса? Какие награды могла я получать, какие звания? Слава Богу, что не арестовали, как Вадима Козина...
– Не вызывали на Лубянку?
– Бог миловал. Но как же страшно было по ночам ждать за дверью чужих шагов, звонков. Однажды в тридцать восьмом среди ночи – телефонный звонок: «Собирайтесь, сейчас пришлём машину...» – «Куда собираться?» – «В Кремль. У нас идёт концерт». – «Что за концерт?» – «Приедете, узнаете». – «Без мужа не поеду». – «Хорошо, возьмите с собой мужа». – «Пусть кто-нибудь из актёров подтвердит, что это не розыгрыш». Голос Козловского: «Пунчик, приезжайте, здесь вас ждут». Пунчиком меня звал муж и близкие друзья. От сердца отлегло. В Кремле, в «предбаннике» Георгиевского зала, Козловский подвёл меня к Калинину: «Михаил Иванович, наша "белая цыганочка" очень волнуется». Калинин «пошутил»: «Когда я делаю доклад, тоже волнуюсь. Вы им (он кивнул на дверь, за которой выпивал Сталин с соратниками) скажите, что Михаил Иванович велел хлопать...» Даже потом, на фронте, так не дрожала...
– Вы были на фронте?
– И на Калининском, и на Карельском. Перед первой поездкой туда срочно выучила новую патриотическую песню Соловьёва-Седого. С неё и начала фронтовой концерт. Спела – и вдруг слышу: «Сашу»! Потом: «Исполните, пожалуйста, "Падают листья"! Спойте: "Ну, улыбнись, мой милый..."!» Вот и пригодился на войне мой «подозрительный» репертуар. Впрочем, и после войны тоже было нелегко. И не мне одной. Бедному Зощенко как досталось.
В альбоме хранится письмо: «Милая Изабелла Даниловна! Спасибо за Вашу карточку и за чудесные пластинки, и за вечер, который я провёл у Вас. Вы были трогательны во всём. Всё было чудесно и немножко по-детски... Посылаю Вам на память мою карточку и мою книжку. Я буду надеяться, что Вы иной раз вспомните меня – Вашего горячего и преданного поклонника. Целую Вашу милую ручку. Михаил Зощенко. 23 мая 1938 года».
Крымский снимок: на какой-то домашней вечеринке Юрьева танцует с Маршаком. Им аплодирует Козловский. Смотря на фото, взгрустнула:
– Однажды после концерта в Ленинграде пришли за кулисы с цветами, как сразу выяснилось, два профессора, представились, галантно поцеловали мне руку, а потом, как ни протестовала, бережно понесли к машине... Разве такое можно забыть... Один-единственный раз мой концерт, причём – в Колонном зале, снимали телевизионщики. Однако передачу запретили: снова сработало клеймо «цыганской певицы». Так что от меня не осталось ни одной телевизионной записи. На пенсию меня выгнали в 1965-м, хотя голос звучал ещё прекрасно...
– Изабелла Даниловна, а как вы нынче воспринимаете голоса разных «попсовых» «звёзд»?
– Может, то, что они делают, хорошо, но я этого не понимаю. По своей натуре не могу воспринять, потому что я – лирик...
– Вы ведь пели без микрофона?
– Естественно, причём в огромных залах (я же делала дирекции большие сборы!), и, как утверждает в своей книге профессор Дмитриев, «Юрьеву всё равно было слышно даже в самом последнем ряду». Хотя вообще-то большие залы – не для лирики. Как-то в Киеве пришлось выступать в цирке, так я даже плакала: ну какая лирика может быть в цирке?!
– Сколько концертов в день могли себе позволить?
– В день?!! Максимум – три в неделю. Потому что, если чаще, то это уже, извините, халтура.
– Чтобы быть в форме, соблюдали режим, особую диету?
– Нет, я очень безалаберная: никаких гимнастик, и ела всё, что вкусно. Ах, какой в Ленинграде, в «Европейской», был «судак-орли»
Тогда, в 1991-м, о ней в стране совсем позабыли: лет тридцать или даже больше никто – ни в печати, ни на телеэкране – не вспоминал про Юрьеву, не брал у неё интервью. И вот я пришёл к великой актрисе с диктофоном и фотоаппаратом.
Очерк появился сначала в «Смене», потом – в «Огоньке». Затем обе публикации я направил в наградную комиссию Верховного Совета СССР, с такой добавкой: «Господа законодатели! Изабелле Даниловне – 92 года. Может, Вы ждёте её столетнего юбилея, чтобы наконец-то присвоить выдающейся певице звание хотя бы заслуженной артистки России?»
Судя по всему, моё слово услышали, потому что 25 июня 1992 года был объявлен указ: Изабелла Юрьева, минуя первую ступень, сразу стала народной артисткой России! А в 1999-м, к столетию, подоспел и орден «За заслуги перед Отечеством», правда – лишь четвёртой степени.
И вот тут-то о ней «вспомнили», стали писать все, кому не лень. Причём при этом – многое перевирать. Лишь два примера. Некто Кудряшова в «Комсомолке» (28.09.97), очевидно, бегло прочитав у меня про «белую цыганку», в свою очередь, безапелляционно заявила, что по национальности Юрьева – цыганка. А в 2005-м на Первом канале ТВ вдруг изрекли: «Когда Юрьевой исполнилось сто лет, ей присвоили звание заслуженной артистки РСФСР». В общем, стыдно за коллег.
Последние годы жила совсем одна. В комнатах сохраняла всё, как было при Иосифе Аркадьевиче: и рояль тот же, фирмы «Мюльбах», на котором ей играли Симон Каган и Давид Ашкинази; и очень много фотоснимков...
Ну, как сейчас, вижу: крутится на старом проигрывателе старая пластинка:
«День и ночь роняет сердце ласку,
День и ночь кружится голова...»
Она сидит, прикрыв глаза, и вдруг говорит мне:
– Очень редко себя слушаю...
– Почему, Изабелла Даниловна?
Грустно улыбается:
– Чтобы не надоело...
P.S. КСТАТИ, благодаря записи в паспорте («Год рождения: 1902-й»), Изабелла Даниловна «омолодила» себя на три года. Её не стало в 2000-м, 20 января.
Автор: Лев Сидоровский, Иркутск - Петербург
Фото автора, 1991.
Возрастное ограничение: 16+
Все статьи автора
В наших соцсетях всё самое интересное!
