Лев Сидоровский: "Служенье муз не терпит суеты...". Не стало Армена Джигарханяна
16 ноября 2020
Услышав печальное известие о кончине артиста, я раскрыл свою старую, толстенную, жутко потрёпанную телефонную – нет, не книжку, а книжищу, где среди сотен других записей давно хранится и такая:
"Армен Борисович Джигарханян. Москва, Средний Кондратьевский переулок, 10, кв. 126, тел. 254-05-81".
И вспомнил, как в октябре 1976-го от станции метро «Белорусская» проследовал по этому адресу к нему – уже сверх популярному, сыгравшему к той поре за пятнадцать лет на экране более шестидесяти ролей – от строгого чекиста Артузова («Операция "Трест") до эксцентричного судьи Кригса («Здравствуйте, я ваша тётя!»), и на сцене Театра имени Маяковского тоже достаточно (Левинсон, Стэнли Ковальский, Сократ, Хлудов, другие). И, пока шёл, думалось мне вот о чём.
Наверное, в таком актёре была потребность. Когда-то, в тридцатые – сороковые, «своим» на экране для многих был простой, весёлый, лукавый, обаятельный, деловой и по-военному подтянутый «парень из нашего города», вылепленный Николаем Крючковым. В пятидесятых таким же, любимым, стал рабочий парень Николая Рыбникова – надёжный в дружбе, нелегко, но уверенно шагающий по земле. А что же экранный герой шестидесятых – семидесятых?
Он больше знал о жизни, он мудрее, у него шире, так сказать, горизонты, больше забот о беспокойном современном мире: за плечами осталась война и трудные послевоенные годы – в общем, такого современника явил нам Алексей Баталов. А уж после, как его преемник, и, может быть, даже в некотором смысле родственник – и по жизни, и по экрану – появился мужественный, замкнутый герой Армена Джигарханяна.
Затем, в его доме, мы сидели друг против друга в удобных креслах, и Армен Борисович, не спеша, отвечал на вопросы, словно сам пытался разобраться в чём-то для себя очень важном Например, почему играет так много, порой далеко не в самых лучших фильмах.
– Я, конечно, понимаю, что строгая формула Пикассо – «На полотно имеют право только открытия» – очень верна. Но, увы, актёрская профессия – это не занятие живописью: она лишена эскизов. Я не могу дома для себя делать эскизы, а должен постоянно проверять свою работу на зрителе. И поэтому, когда вы порой смотрите на экран, то, может, и не подозреваете, что в этой роли актёр делает эскиз для какой-то будущей работы, которая вас, быть может, удивит и даже потрясёт.
К тому же актёрская работа в кино гораздо больше, чем в театре, требует ежедневного тренажа. Над кино всё-таки ведь очень довлеет техника. Поэтому всякий раз очень боюсь простоев. Потому, что в своё время весьма трудно отвыкал от камеры, от того, чтобы в момент съёмки её не чувствовать, и всегда теперь тревожусь: вдруг она снова для меня появится? Один актёр, живущий по соседству со Святославом Рихтером, рассказывал мне, как однажды, побывав на концерте этого великого пианиста, захотел сразу же выразить ему своё восхищение.
Заходит в квартиру и видит: Рихтер играет… гаммы. Всего лишь час спустя после концерта! И тогда, как бы отвечая на изумлённый взгляд соседа, Святослав Теофилович пояснил: «Я всю жизнь боюсь забыть гаммы». Это очень глубокая мысль настоящего артиста, и сейчас, поверьте, беру её на вооружение не потому, что так удобнее, а потому, что, действительно, думаю таким же образом…
– То есть, Армен Борисович, – вставил я слово, – зритель должен понимать, что и для актёра любая роль – это вовсе не обязательно удовольствие и удовлетворение. Иногда это для него тоже как бы «гаммы»?
– Именно так… Да, я, конечно же, придерживаюсь мысли, что роли надо выбирать тщательно, но в скобках добавляю: при праве выбора, при возможности выбора. Естественно, если попадается сценарий «Когда наступает сентябрь» или «Здравствуйте, я ваша тётя!», то всё остальное сразу уходит на задний план. Когда роль такая, то я уже не могу быть «многостаночником»…
– А что в вашей профессии представляется вам самым привлекательным?
– То, что профессия наша радостная. Она даёт возможность жить несколькими жизнями. Какая бы другая позволила мне хоть вечер, хоть три часа прожить жизнью Сократа, или Левинсона, или Мольера? Действительно, очень люблю своё дело, не променяю его ни на какое другое. Сейчас многие актёры уходят в режиссуру – для меня же это пока невозможно.
– Хотя, Армен Борисович, играете вы много, хотя не все роли на экране равноценны, я бы всё-таки назвал вас актёром одной, своей темы…
– Приятно это слышать. Сам делю актёров на три большие группы. Одни всю жизнь играют самих себя, вернее – ничего не играют, так что об особенностях их творческой деятельности судить невозможно, актёрского творчества там нет. Другие лицедействуют, всякий раз изменяясь до неузнаваемости.
С такой готовностью и так полно растворяются в роли, что затруднительно бывает догадаться, какова же их собственная жизненная позиция. И, наконец, третьи, самые мне близкие: своей игрой от образа к образу они воссоздают один значительный характер, одинаково близкий и их творческой личности, и их человеческому и гражданскому «я». Эти актёры несут каждый свою тему и всю жизнь исследуют один и тот же человеческий характер.
– Однако не опасно ли тут повторение?
– Они не повторяются, ибо стремятся двигать в глубь характера, открывая в нём всё новые и новые горизонты. Вспомните, сколько Жан Габен (это мой любимый артист) переиграл самых разных ролей! Но, по-моему, во всех этих ролях он разрабатывал и разрабатывает лишь один людской тип. И это ничуть не сделало искусство Габена однообразным. Я ведь ратую не за однотонность актёрских средств, а за утверждение в творчестве определённой линии… Не случайно ведь сегодня разговор идёт о личности актёра. Актёр на сцене завоёвывает право авторское.
Посмотрев «Беседы с Сократом», один режиссёр сказал мне: «В твоей роли, пожалуй, есть ещё и дополнительная трудность – это ответственность за то, что ты говоришь». Ответственность за слова своего героя – это очень важно в любой роли. Может быть, это в ней – самое главное. Не зря же Ромен Роллан утверждал, что каждый актёр, играющий Гамлета, сам должен быть немножко Гамлетом…
– Наверное, именно поэтому вы так безразличны к гриму?
– Да, поэтому. Вот мы мучились в театре: можно ли мне безо всякого грима играть Сократа? Ведь его внешность достаточно известна: сократовский лоб, нос – всё вылеплено крупно. Не рискованно ли мне с моим лицом выйти к зрителю и заговорить от имени Сократа? И мы решили, что в данном случае именно в таком виде, безо всяких париков и наклеек, только и можно говорить ответственно. А если я скроюсь за гримом, то это уже будет музей. Хотя совсем не считаю, что надо обязательно пренебрегать внешней выразительностью. Потому что, если грим составляет суть образа, то он может очень помочь.
Вот в «Трамвае "Желание"», когда готовил роль Стэнли Ковальского, то у меня вдруг почему-то появилось ощущение, что у него непременно длинные баки. Понимаете: длинные баки – как черта характера…
– Если мысленно вспомнить ваших героев, от Артёма из фильма «Здравствуй, это я!» до Левинсона, Артузова, Сократа или Левона Погосяна из картины «Когда наступает сентябрь», то что, на ваш взгляд, их всех объединяет, какая основная тема?
– Мне всегда хотелось говорить в искусстве об отношении человека к своему делу, об его ответственности перед обществом и временем. Ценю в своих героях умение мыслить, ценю их мужество… О чём, на мой взгляд, стоит говорить сегодня в искусстве ещё? О доброте. О доброте – как о действии, как о поступке. А это, наверное, трудно, потому что доброта – талант. Когда-то Эйнштейна спросили, в чём смысл пребывания человека на земле. Он ответил: «В борьбе, в познании и в добре». Я думаю, эти слова менять местами нельзя ни в коем случае. Если, борясь и познав, ты пришёл к добру, то это уже завоевание!
– Чувствуете ли вы на себе влияние своих героев?
– Когда они такие, как Сократ и Левинсон, когда это – характеры, то чувствую. Сократ, например, подавляет меня, как пресс, из-под него просто невозможно выбраться…
– Как вы сами ощущаете, удалась вам роль или нет?
– По качеству тишины в зале. Хотя если такие роли, как Левинсон или Сократ, то прислушиваться к зрительному залу некогда. Не до того… Конечно, в основе нашей профессии всё-таки лежит желание понравиться, но бывают случаи: зал твою игру принимает бурно, а это вовсе не радует. Помню, Серго Закариадзе играл царя Эдипа. Он придумал там гениальную деталь: Эдип, выколов себе глаза, выбегал на сцену с психологией ещё зрячего человека, очень стремительно, и, ударившись о стражника, катился по лестнице вниз. Всякий раз это принималось овацией.
И вот однажды, придя вновь на «Царя Эдипа», я вдруг увидел, что артист от этой удивительной мизансцены отказался. После спектакля спрашиваю: «Серго Александрович, почему отказались?» «Потому, – отвечает, – что зритель аплодирует, а это здесь плохо». Вот героизм актёра: сумел оценить и точно отказался от такой грандиозной краски.
– Может, виноват зритель?
– Да, может, и зритель. Наверное, у вас, в Питере, реакция была бы иной. Боюсь показаться льстецом, но впечатление от вашего зрителя огромное. Был я у вас на гастролях, наверное, уже раз восемь, играл все свои спектакли – и утверждаю: такого зрителя не встречал больше нигде. Не потому, что аплодируют, не потому, что не бегут в гардероб, а по каким-то особым нюансам. Скажем, мой Стэнли Ковальский московской публикой принимается совсем иначе – радостнее, что ли.
А на невском бреге его шутки, скабрезности не очень-то привлекают. Поначалу меня это даже выбивало из роли, но потом понял: «Как точно!»
– Всегда ли вы отдаётесь роли до конца или позволяете себе иногда хоть в чём-то «сэкономить»?
– Помнится, после одного матча наш гениальный шахматист Тигран Петросян рассказывал о недавнем своём противнике: «Он выжимает из позиции всё, что можно. Если предложил ничью, значит, уже ничего иного сделать нельзя». Наверное, это хороший принцип и в искусстве. Во всяком случае, стараюсь ему следовать.
– Какое из других искусств вам ближе?
– Наверное, живопись и музыка. Вагнер очень действует (я всегда боюсь употреблять слово «нравится»), Бетховен. Как-то вдруг обнаружил для себя Сибелиуса. В изобразительном искусстве моя слабость и страсть – импрессионисты. Вероятно, потому, что импрессионизм ближе всего к актёрскому ремеслу: ах, если бы достичь в своём образе той суммы впечатлений, которую смогли осуществить эти художники.
– Вот вы играли и физика, и кузнеца, и врача, и чекиста… Что же – всякий раз изучаете суть новой профессии?
– Вы вспомнили про кузнеца. Это было в фильме «Треугольник». Естественно, необходимы были нам, актёрам, кое-какие профессиональные навыки. Тогда пришёл на студию старый кузнец и сказал: «Я вам покажу, как надо держать молоток, но вы сделайте всё наоборот, чтобы это стало вашей манерой держать. И тогда вы будете именно этот кузнец, а не кузнец вообще».
Играть профессию очень сложно. Иногда мы подменяем суть, играя не профессию, а представление о ней. Я всегда очень боюсь «кавалерийских набегов» на заводы или в больницы с целью изучить профессию токаря или врача. Ибо, чтобы вникнуть, допустим, в профессию врача, надо, по-моему, шесть лет учиться и ещё столько же поработать. Я только могу вдруг неожиданно заметить там какую-то деталь, но для этого, в общем-то, вовсе и не обязательно посещать больницу: могу заметить эту деталь у вас, совсем не врача. Поэтому, играя человека далёкой профессии, больше всего боюсь у себя удивление дилетанта.
А, кстати, вы замечали, что в жизни человек свою профессию чаще всего с себя «сбрасывает»? Нельзя же врачу или актёру всегда выглядеть именно врачом или актёром. Профессиональное проявляется чаще всего неожиданно. Клоуны в жизни, как правило, люди грустные. Рассказывают, что однажды на каким-то банкете один генерал-артиллерист попросил Бориса Николаевича Ливанова что-нибудь прочитать. Артист сказал: «С удовольствием, только вы потом немножко постреляйте».
– Молодые часто пишут в газету о том, что хотят стать актёрами, Что бы вы им посоветовали?
– Если чувствуешь, что без искусства умрёшь, тогда шагай туда смело.
– Если бы мы с вами, Армен Борисович, вдруг поменялись ролями, то что бы на моём месте пожелали артисту Джигарханяну?
– Пожелал бы не суетиться. В том высоком смысле, который имел Пушкин, сказавший: «Служенье муз не терпит суеты».
Потом у Армена Борисовича было ещё очень много фильмов (всего – почти триста!), и новые спектакли. И преподавал актёрское мастерство во ВГИКе. И основал собственный драмтеатр своего имени. И стал академиком Российской академии кинематографических искусств «Ника». И получил от правительства США грин-карту по квоте для выдающихся деятелей искусства, а от поклонника – семикомнатный дом в Техасе, где обычно проводил всё лето и кусочек осени.
А затем случилась в его жизни отвратительная любовно-квартирно-денежная эпопея, действующими лицами которой, кроме самого народного артиста СССР, стали молоденькая третья жена Виталина, оказавшаяся, словам Армена Борисовича, «гнусным вором», и предыдущая его супруга Татьяна Сергеевна, и её сын – картёжник из Лас-Вегаса по имени Степан. И мне очень жаль, что свидетелем всей этой многосерийной воинственной «суеты» стали миллионы отечественных телезрителей, всегда жаждущие подобных зрелищ.
Мудрый Армен Борисович такого не заслужил.
Автор: Лев Сидоровский
Фото 1970-х годов из открытых источников
Возрастное ограничение: 16+
Все статьи автора
В наших соцсетях всё самое интересное!
