Лев Сидоровский: 80 лет назад началась Великая Отечественная война
21 июня 2021
Тот день для меня начинался замечательно – с цирка. В небольшом нашем сибирском городке приезжий цирк был событием, и родители повели меня, шестилетнего, на воскресное представление. От проделок клоунов, от знаменитой дуровской железной дороги цирк ходил ходуном, а во втором отделении вдруг хлынул дождь, и брезентовый купол шапито быстро промок. Заливало и зрителей, и артистов, но под прохудившимся куполом продолжало царить веселье.
Потом мы прыгали через лужи (пожалуй, такими весёлыми и молодыми я своих родителей видел один-единственный раз), и, когда вымокшие до последней нитки прибежали домой, тарелка радиорепродуктора голосом Молотова (в Москве был полдень, а у нас уже пять часов) сказала короткое страшное слово – «война».
Вечером через город к вокзалу шли танки, и впервые люди услышали сообщение Совинформбюро. На окнах появились первые, как вскоре станет ясно, наивные бумажные крестики, которые должны были защитить стекла от взрывов. Уличное освещение стали срочно менять на синее, «маскировочное». Ещё нигде не висел знаменитейший плакат «Родина-Мать зовёт!», но другой, Кукрыниксов, «Беспощадно разгромим и уничтожим врага!», на котором под этими словами – красноармеец разит штыком Гитлера, разорвавшего «Договор о ненападении между СССР и Германией», возник сразу. Ещё не была создана великая песня «Священная война», по радио звучали старые – про трёх танкистов и Орлёнка, но мы, мальчишки, уже распевали на мотив «Синего платочка»: «Двадцать второго июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, что началася война…»
В тот день наше детство кончилось. Как написал Константин Симонов:
«Тот самый длинный день в году
С его безоблачной погодой
Нам выдал общую беду
На всех, на все четыре года…»
Я был знаком с человеком, для которого Великая Отечественная началась с самого первого её мгновения, потому что срочную службу служить Николаю Попову выпало в Бресте. Дела у молодого воина шли отлично, и двадцать второго июня старший сержант намеревался выехать домой, в Смоленск, поощрённый десятидневным отпуском «за успехи в боевой и политической подготовке». Накануне в их летнем лагере, расположенном на окраине Бреста, показывали весёлую кинокомедию «Девушка спешит на свидание». Тёплый вечер нежно дышал сиренью, на душе было хорошо. И вдруг дежурный по батальону лейтенант Потапов вызывает командира отделения связи Попова: «Нарушена линия между штабом дивизии и частями. Принять меры».
Благоухала сирень, звенели цикады, но связисты этого уже не замечали: им сразу же, лишь только вышли на задание, стало ясно, что диверсия очень серьёзная.
А потом земля задрожала, и Николаю показалось, что обрушилось само небо…
В Брестской крепости я был не раз. Помню ржавый, исковерканный будильник. На циферблате – 3:15. Навсегда запечатлев мгновение, когда началась Великая Отечественная, стрелки от первого же её залпа остановились. Часы нашли спустя годы, при раскопках.
Земля первой трагедии и первого подвига. Вот на этом самом месте на глазах у пятилетнего Алика Бобкова были убиты мама, сестрёнка, отец. Вот здесь лежали раненые, которых изуверски утюжили фашистские танки. С этого моста бросился капитан Шабловский, предпочтя плену гибель. У этих Холмских ворот был расстрелян полковой комиссар Фомин, которого старший сержант Попов знал хорошо.
Если от Восточных валов идёшь к Цитадели – туда, где руины Белого дворца, где развалины Инженерного управления, то всюду на кирпиче, истерзанном металлом, видишь мемориальные доски, тоже словно опалённые войной. Впрочем, это не доски, а листки горького календаря: «22 июня...», «25 июня...», «28 июня...». Когда, каким числом пометят здесь люди самый последний листок?
Сначала думали, что брестскую эпопею завершает надпись, оставленная на крепостной стене: «Я умираю, но не сдаюсь. Прощай, Родина. 20.VII.41 г.». Потом всех потряс подвиг майора Гаврилова, который свой последний бой принял 23 июля. Но оказалось, что это совсем не предел, что крепость сражалась ещё долго. Узнаем ли мы когда-нибудь, например, имя молодого красноармейца, который спустя девять месяцев, в апреле сорок второго, совершенно измождённый и седой, поднялся из-под крепостных развалин, чтобы презрительно бросить гитлеровцам: «Я вышел только для того, чтобы своими глазами посмотреть на ваше бессилие здесь, у нас, в России». Даже фашисты были потрясены этим бойцом. Их офицер сказал солдатам: «Этот человек – настоящий герой. Учитесь, как нужно защищать родную землю».
А ведь враг собирался овладеть крепостью над Бугом всего за несколько часов. Позднее начальник штаба 4-й гитлеровской армии Блюментритт вынужден будет заявить, что советские воины старую крепость в Бресте защищали «до последнего, несмотря на тяжелейшие бомбёжки и обстрел из крупнокалиберных орудий. Там мы узнали, что значит сражаться по русскому способу». Да именно здесь, именно уже в самый первый день, начиналась наша Победа.
А Попов и его друзья-товарищи в то утро, тот день бились с гитлеровскими солдатами, танками Гудериана в пяти километрах от Цитадели, на окраине города. Упал, обливаясь кровью, Борис Красовский, земляк, с которым вместе призывались, может, одна из самых-самых первых жертв Великой Отечественной. Зацепило и Николая, но боевых позиций не покинул. К полудню от батальона в живых их осталось не больше тридцати.
Однако захватчики тоже несли потери. Воякам фюрера из 45-й дивизии была определена линия наступления: от Брестской крепости, по Московской улице, прямой дорогой на Москву. Не вышло! Уже на первом километре этого пути полторы тысячи завершили свой блиц-криг.
Генерал-майор в отставке Николай Сергеевич Попов, когда мы встретились, кажется, мог в деталях вспомнить каждый из тех 1418 дней: как с боями отходили к Кобрину, Барановичам, Бобруйску; как сражались за Москву; как двинулись на запад через Воронеж, Харьков, Румынию, Венгрию. И вместе с боевыми наградами, с памятью об однополчанах хранил седой солдат в сердце твёрдое убеждение, что начиналась наша Победа именно тогда, 22 июня, на том берегу Буга.
А на Невском берегу в три часа утра, когда в ленинградское небо по тревоге взлетели истребители, в Смольном секретарь горкома партии Кузнецов (Жданов отдыхал в Сочи) уже проводил совещание. Зачитал собравшимся директиву, полученную штабом Ленинградского военного округа, которая предупреждала, что 22-23 июня возможно нападение немецкой армии на Советский Союз. Тут же Алексея Александровича вызвали к аппарату прямой связи с Москвой. Вернувшись, он сообщил, что опасность, о которой предупреждала только что прочитанная директива, стала свершившимся фактом: немецко-фашистские войска перешли нашу границу, бомбят Киев, Минск, Севастополь, Мурманск. Секретари райкомов разъехались, чтобы срочно собрать директоров и секретарей парторганизаций предприятий.
В четвёртом часу утра эскадрилья старшего лейтенанта Николая Свитенко, базировавшаяся в районе Выборга, отбила попытку четырнадцати «Мессершмиттов-110» нанести удар по нашему аэродрому. В 3:20 на Балтике фашистские торпедные катера атаковали и потопили транспорт «Гайсма». В 3:30 фашистские самолёты обстреляли пароход «Луга». В 3:45 сбросили магнитные мины на Кронштадтском рейде.
Вскоре после того, как по радио прозвучало заявление Советского правительства, в городе было введено чрезвычайное положение. К райвоенкоматам стал стекаться народ. Хотя Указ Президиума Верховного Совета СССР о мобилизации предписывал военнообязанным явиться на призывные пункты 23 июня, очереди добровольцев росли.
Конечно, тогда, в первые мгновения Великой Отечественной, истинные размеры беды, которая обрушилась на родную землю, представить было трудно. Казалось, неделя, месяц – и всё: одолеем, разгромим, уничтожим! Но впереди народ ждали 1 418 дней и ночей, вместивших в себя такие испытания, такие потери, такие битвы, что, как сказал поэт о той войне:
Она такой вдавила след
И столько наземь положила,
Что двадцать лет и тридцать лет
Живым не верится, что живы…
Перелистывая однажды, сорок пять лет назад, старую подшивку «Смены», где я тогда работал, за 1941 год, в номере от 25 июня увидел корреспонденцию Вл. Соболя «Дом-крепость». Опубликованная в самом-самом начале войны, она повествовала об одном из обычных ленинградских домов, встретивших тяжкое испытание во всеоружии.
«Большой этот дом выходит на три улицы сразу: на улицу Халтурина, Мошков переулок и набережную Невы. Сотни людей живут в его квартирах, и все они давно по-настоящему готовы к противовоздушной обороне. Вот почему дом по улице Халтурина, 23, как и многие другие дома города Ленина, можно по праву назвать домом-крепостью.
Много лет назад начали жильцы готовиться к обороне своего дома. С 1932 года здесь деятельно работает большая группа самозащиты, которой руководит 23-летний Николай Заболотнов. И в день, когда радио донесло весть о наглом нападении фашистских разбойников, сурово и мужественно, в полной боевой готовности встретили это сообщение жильцы дома. «Ну, товарищи, – сказал на митинге Заболотнов, – теперь наши знания, наш опыт, может быть, пригодятся и на деле».
Прошло менее получаса и в одной из парадных, возле надписи «Место сбора пожарной команды», появились ящики с песком, вёдра, пожарные каски, лопаты и ломы. Командир химической помощи комсомолец Дмитрий Суворов вместе с бойцами команды вывозил во двор тележку с прибором для дегазации, расправлял противоипритовые костюмы, приготавливал стрелки-указатели заражённых мест. Дом готов к обороне. Стоит пройти по всем его дворам, всем квартирам, чтобы в этом убедиться.
В домовой конторе – деловая обстановка. Сегодня ответственная дежурная – студентка медицинского института Галина Павлова. Ей всего двадцать лет, но она уже восемь лет работает в домовой группе самозащиты. Рядом с комнатой штаба – домовый медпункт. Здесь шкаф с медикаментами, носилки, койки, белые халаты для сестёр, всё необходимое для перевязок. Члены санитарного звена Галина Анохина, Лена Назарова, Валя Ананьева и другие дружинницы давно прошли санитарную подготовку и готовы оказать пострадавшим медицинскую помощь. В домовой прачечной устроен обмывочный пункт с душевыми и ванной.
Днём и ночью не прекращается жизнь в штабе ПВХО дома. Вот входят сюда три девушки-школьницы – Осипова, Кунина и Брауде: «Борис Викторович, мы тоже хотим работать в группе самозащиты», – обращаются они к управхозу Сахарусову, начальнику штаба, энтузиасту и организатору противовоздушной обороны...
Любой дом нашего города превращается в эти дни в дом-крепость. Никакой паники, никакой растерянности! Каждый стоит на своем посту, каждый в полной боевой готовности».
Тут же – два фотоснимка. На одном – ответственная дежурная штаба ПВХО дома № 23 по улице Халтурина Галина Павлова принимает телефонограмму из штаба района. Рядом с ней связист пионер Толя Кокшаров. На другой фотографии – командир химической команды комсомолец Дмитрий Суворов и боец этой же команды школьник-десятиклассник Борис Брагин за проверкой дегазационного прибора.
Такая вот корреспонденция.И решил я спустя тридцать пять лет вновь заглянуть по этому адресу: живы ли люди, о которых рассказала тогда газета, как сложились их судьбы?
В жилконторе мне выложили старые домовые книги, и вместе с паспортисткой Валентиной Ивановной Романовой я листал их, с горечью вчитываясь в выцветшие слова, за которыми оборванные жизни. В сорок втором умер от голода учащийся 29-й советской школы Боря Брагин, в сорок третьем от фронтовых ран – Николай Заболотнов. И о семье Дмитрия Суворова записано: «Умерли в 1942-м», и о семье Толи Кокшарова – тоже. Впрочем, слово «умерли» – формальное, неточное. Они погибли. Погибли, как солдаты, защищая свой город, свой дом.
От их дома до Эрмитажа, до Дворцовой площади – метров триста. Фашисты так мечтали промаршировать по ней, а потом превратить город в морское дно. Расстояние от линии фронта до Эрмитажа по прямой составляло 14 километров. В захваченных документах 768-го немецкого дивизиона дальнобойной артиллерии был найден план Ленинграда с обозначением объектов для обстрела. Дворцовая площадь там обведена полукругом, Эрмитаж значится как цель № 9. И фашисты били по этой цели с бешеным упорством. Самый первый снаряд разорвался у подъезда с атлантами. Но атланты выстояли, как выстоял город. И пусть той чёрной зимой и через заснеженную Дворцовую, и через улицу Халтурина, и через Мошков переулок, и через другие площади, улицы, переулки тянулись тропинки, по которым медленно-медленно, падая и поднимаясь, ленинградцы шли с вёдрами к невской воде, всё-таки другой зимой, в январе сорок четвёртого, и эта площадь, и эти улицы, и набережные – весь город озарился огнями победного салюта!. А потом ленинградцы (и жители этого дома, конечно, в том числе) увидели на Дворцовой трофейные орудия, развороченные и покорёженные, те самые, которые стреляли по их городу, те самые танки, с разорванной броней, которые намеревались на эту площадь ворваться.
«Никто не забыт...». Ни Борис Брагин, ни Николай Заболотнов, ни Дмитрий Суворов, ни Анатолий Кокшаров... Ни Борис Викторович Сахарусов, «энтузиаст и организатор противовоздушной обороны», который ушёл в народное ополчение и погиб смертью героя на Волховском фронте.
Вдову Бориса Викторовича, Марию Васильевну, разыскал я не на улице Халтурина, а уже по совсем другому адресу. И Ленину Ивановну Ермилову (помните, санитарка Лена Назарова?) встретил. Жила она теперь с семьёй в городе Пушкине. Поведала Ленина Ивановна, как тогда, в сорок первом, тушила вместе со всеми на крыше родного дома зажигалки, как перевязывала раненых. Потом – ремесленное училище, завод, казарменное положение. Весной сорок второго по последнему ладожскому льду вывезли её с младшей сестрёнкой на Большую землю. И снова – завод. В память о той поре хранила экономист «Ленавтоматторга» Ермилова медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» и дочке Тане, будущему инженеру по полупроводникам, часто о тех днях рассказывала. Обнаружилась и Валя Ананьева: Валентина Александровна Шумилова теперь работала на Ленхладокомбинате. Где-то в нашем городе трудилась и Галина Ивановна Анохина…
Трудно, почти невозможно оказалось спустя тридцать пять лет встретить героев давней корреспонденции в их старом доме. Но вот в квартире № 19 вдруг обнаружил...Галину Павлову, ту самую, что на снимке. Тогда, двадцать второго июня, рано-рано её разбудила мама: «Звонил Сахарусов, срочно в штаб!». Борис Викторович собрал их на рассвете, ещё за несколько часов до того, как они услышали по радио заявление Советского правительства. А дальше было всё, о чем поведал автор той корреспонденции, и было другое, о чем тогда, на третий день войны, он, конечно, не мог ещё предположить. Фугасные бомбы падали рядом, но их дом миновало. Дежурить становилось всё труднее, потому что от голода иссякали силы, а кое у кого их не оставалось совсем. До декабря она ещё ходила в институт, где профессор Гаршин, прижав ладони к чуть теплившейся «буржуйке», читал им лекции по патанатомии. Институт эвакуировали, но Галя осталась. Считала, что доучится после войны, а сейчас она нужнее здесь, медсестрой в «скорой помощи». И спасала людей как могла, по трое суток не уходя с дежурства всю первую блокадную зиму. Потом стала бойцом МПВО.
Лейтенант медицинской службы Галина Павлова институт закончила после войны и вот уже три десятилетия работала врачом-бактериологом в лаборатории СЭС Ленинград-Финляндского отделения Октябрьской железной дороги. Галина Александровна и её мама, Мария Трофимовна, которая все те почти девятьсот дней тоже проработала в скорой помощи, поведали мне, как подсушивали они невесомую хлебную пайку на касторовом масле, «чтобы дольше во рту держалась», как пекли лепёшки из лебеды, варили студень из столярного клея, из ремней. А вот кожаную полевую сумку пожалели, не сварили. Я увидел её в коридоре, на гвоздике, полевую сумку из блокады. И старый патефон сохранили. Галина Александровна прикоснулась мембраной к пластинке – и негромкий голос Бернеса стал рассказывать нам про тёмную ночь. Иринка, студентка ЛЭТИ, услышав любимую семейную песню, тоже погрустнела.
За окном – Нева, Петропавловка. И мама, и дочь помнили, как маскировали этот золотой шпиль, как повис над ним аэростат воздушного заграждения. И в один самый прекрасный день небо над шпилем вспыхнуло огнями великого салюта. И сквозь слёзы с какой-то особой, пронзительностью обе почувствовали тогда, что нет, не напрасны были все, даже самые страшные жертвы, которые понесли в этой битве их дом, их город, их Родина.
Лет десять назад снова заглянул по знакомому адресу: правда, улица Халтурина ныне, как и до революции, именуется Миллионной. Мария Трофимовна и Галина Александровна давно скончались, и никого из блокадников в старом доме, над которым теперь какой-то наглый деляга воздвиг «пафосную» мансарду, я не обнаружил…
А к мёртвым, выправив билет,
Всё едет кто-нибудь из близких,
И время добавляет в списки
Ещё кого-то, кого нет…
И ставит,
ставит
обелиски.
Автор: Лев Сидоровский, Иркутск - Петербург
На фото: Брестская крепость. Этот плакат художники Кукрыниксы создали в первый день войны.
Та самая корреспонденция в «Смене» 25 июня 1941 года.
Тот «Дом-крепость»: ул. Халтурина (ныне – Миллионная), 23.
Лейтенант медицинской службы Галина Павлова, 1943-й.
Галина Александровна с дочерью Ириной, 1976-й.
Возрастное ограничение: 16+
Все статьи автора
В наших соцсетях всё самое интересное!
