Лев Сидоровский: Маршал Леонид Говоров

23 февраля 2022

22 февраля 1897 года родился маршал Леонид Александрович Говоров, о котором мне рассказали его сын, внук, боевые сослуживцы.

В блокадный Ленинград Говоров прибыл 23 апреля 1942 года. Накануне, в короткой беседе со Сталиным, предельно сжато были сформулированы главные стратегические задачи войск фронта: во-первых, не допустить разрушения города осадной артиллерией фашистов; во-вторых, превратить его в абсолютно неприступную крепость; в-третьих, накопить силы внутри кольца для будущих наступательных операций; в-четвёртых, снять проклятую блокаду, изгнать гитлеровцев с ленинградской земли.

На невском бреге Говорова помнили по его успешным действиям в советско-финляндской войне, знали как выдающегося учёного-артиллериста, но может ли артиллерийский генерал быть общевойсковым командующим? «Кроме того, – с сомнением размышляли руководители обороны города, – из «военспецов», беспартийный. Да ещё, ходят слухи, нелюдим, бирюк, молчун».

- Что правда, то правда, – улыбнулся Сергей Леонидович. – Фамилия Говоров характеру отца соответствовала, прямо скажу, не вполне. Немногословен был – это точно.

Вместе с младшим сыном маршала, к которому я нагрянул в столицу, на Украинский бульвар, листал семейный альбом, перебирал письма, документы. Например, такое «Свидетельство»: «Дано сие ученику дополнительного класса Елабугинского реального училища, сыну чиновника Леониду Александровичу Говорову, православного вероисповедания, родившемуся в тысяча восемьсот девяносто седьмого года февраля девятого дня, в том, что он обучался в сем классе с 16 февраля 1915 года по 21 мая 1916 года при отличном (5) поведении освобождён от испытаний. <...> За время обучения в дополнительном классе показал следующие успехи: в законе Божьем – отличные, русский язык – отличные, немецкий язык – отличные, французский язык – отличные, арифметика – отличные, алгебра – отличные, тригонометрия – отличные, специальные курсы (основания аналитической геометрии, анализа бесконечно малых) – отличные, история – отличные, естествознание – отличные, физика – отличные, математическая география – отличные, рисование – отличные, законоведение – отличные».

Не правда ли – впечатляет! Причём давно ветхий листок свидетельствует не только о способностях провинциального паренька, вышедшего из вятской деревни Бутырки, но и недюжинном его характере: ведь одновременно с такой учёбой он ещё – ради заработка – постоянно репетиторствовал, натаскивал в разных науках «бездельников» – как окрестил некоторых своих сверстников из богатых семей.

Старые фотографии. На одной он – студент Петроградского политехнического, на другой – подпоручик мортирной батареи, на третьей – красноармеец с орденом Красного Знамени: за Каховку, за Перекоп. А вот уже – комбриг на Карельском перешейке. За три недели до Великой Отечественной Говоров возглавил Артиллерийскую академию.

«20.08.41. Моя милая, ненаглядная Лидочка! Пришёл уже месяц, как мы расстались, и я не имею сведений о тебе. Моя дорогая, со мной всё благополучно: жив, здоров и полон энергии. <...> Пиши скорее: как живёшь, как здоровье твое и Ледика? Ледик, всё внимание удели учёбе этого года, это твоя главная задача. Подчини ей всё».

Вообще-то сына звали Владимиром, но, обычно скупой на внешнее проявление чувств, к нему отец, тем не менее, неизменно обращался вот так, очень ласково, – Ледик. Их переписка началась ещё той зимой, когда отец воевал на Карельском перешейке:

«...Обдумал ли ты всю необходимость вступления в комсомол и готовишься ли к этому? <…> Ты должен понять, что я нахожусь в такой обстановке, когда нужно быть готовым ко всяким случайностям. Нужно, чтобы ты уже думал самостоятельно и привыкал чувствовать ответственность за свои поступки».

Чувство ответственности за свои поступки отец последовательно прививал сыну с малых лет. Когда в 1936-м Володька с дружками отправился воевать в Испанию, естественно, не оповестив родителей, и беглецов обнаружили в южном порту уже на борту судна, Говоров-старший при встрече со строптивым своим отпрыском выволочки ему вовсе не устроил. Наоборот – очень спокойно сказал: «Понимаю твоё стремление принести пользу, но действовать следовало другим путём. Кому там нужен мальчишка? Для тебя сейчас прежде всего – учёба». Вот и теперь, в грозовом июле сорок первого года, отец определяет для сына ту же главную задачу.

Сын учился, а отец командовал артиллерией Западного направления. Затем в той же должности – на Резервном фронте, под началом генерала армии Жукова.

«23.09.41. Милая Лидочка! Я жив и здоров, обо мне не беспокойся. Много занят, главным образом – в разъездах. Сейчас уже осень, дороги тяжёлые, и это приносит много неприятных минут. Но всё это мелочи. Врага нужно разбить, и для этой цели никакие трудности не страшны».

«Врага нужно разбить», – как спокойно и даже буднично утверждает он это, когда, чего уж греха таить, сложившаяся ситуация многим казалась катастрофической. Причём утверждает не с трибуны, не в публичном заявлении и даже не в официальном документе, а просто в частном письме.

«24.09.41. Милая Лидочка! У меня всё благополучно, если не считать, что приключился грипп. Очевидно, потреплет несколько дней. Погода осенняя, частенько приходится бывать под дождём».

Торопливые строки карандашом:

«28.10.41. Дорогая Лидочка! За это время произошли многие события, столько сил и внимания пришлось отдать фронту, что ты, моя милая, знающая меня всю жизнь, простишь мне моё молчание. Кстати, в газете упоминается моя армия, и по этим заметкам ты можешь судить обо мне».

Да, газеты писали о его армии, о том, как в районе Бородина и Можайска враг потерял более ста танков, несколько сот машин и тысячи солдат и офицеров… Героические бои частей Рокоссовского и Говорова на Волоколамском и Можайском направлениях в эти самые горячие для Москвы дни обеспечили успех последующих решающих событий.

«10.03.42. Здравствуй, Лидочка, дорогая моя! Я чувствую себя хорошо, здоров и бодр. Сейчас нужны силы, чтобы не только отразить "весеннее" наступление Гитлера, но и закончить его разгром. И тогда, моя милая, придёт счастливый день, и мы увидимся, и будем вместе. Ты представляешь, как мы будем дорожить каждым днём жизни».

Здесь, под Москвой, на его грудь легли два ордена Ленина. Во фронтовой газете появились стихи:
В атаках слава рождена,
Переменилось битвы счастье –
Дорогою Бородина
Шагают Говорова части.

А командующий Западным фронтом Жуков в боевой характеристике на командарма-5 отметил: «Можайскую и Звенигородскую оборонительные операции провёл успешно. Хорошо ведёт наступательные операции по разгрому можайско-гжатской группировки противника». Именно Жуков весной 1942-го рекомендовал его как «талантливого полководца» в Ленинград.

Итак, руководители обороны города встретили Говорова без восторга. Задним числом их можно понять, ведь предварительно собранные данные («педант», «сухарь») подтвердились мгновенно: при знакомстве, заслушивая доклады, никому не улыбнулся, не сказал ни одного ободряющего слова. Да и внешне смотрелся не очень-то лихо.

В самом деле, в облике Говорова не было ничего этакого, ну что ли, картинного, броского: ни яростной прямоты Жукова, ни гибкой стати Рокоссовского, ни, наконец, силы Конева. Рост выше среднего, сухощавый, подтянутый, он в то же время мог показаться чуть мешковатым из-за того, что ходил всегда, не торопясь, и как бы с прижатыми к корпусу руками. Жесты скупы. Лицо бледное, для сорока пяти лет несколько одутловатое. Тёмные, с проседью волосы, тщательный пробор, резко очерченные брови, коротко подстриженные усы. Серые глаза глядели не слишком приветливо.

Прибыв в Ленинград, первым делом потребовал сводку об обстреле города фашистской артиллерией. С болью узнал: в январе разорвалось 2 696 снарядов, в феврале – 4 771, в марте – 7 380. Погибли тысячи людей. Вызвал командующего артиллерией фронта Одинцова:

– Представьте свои соображения об обеспечении нашего огневого господства и о том, как можно уберечь город, заставить замолчать осадную артиллерию врага.

Он давно любил эти проспекты и набережные, каждая новая рана на теле города остро отзывалась в сердце – так что организованная им контрбатарейная борьба стала для Говорова, кроме всего, ещё и очень личностным делом.

Бывший начальник разведотдела штаба фронта Евстигнеев вспоминал: «Его скрупулезность при изучении разведывательных данных могла утомить даже нас, разведчиков. Настойчив он был дьявольски. Сидел часами с лупой, сравнивал с аэрофотосъёмками все фотографии, добытые войсковыми разведчиками, авиационной разведкой. Тщательно изучал показания пленных».

Из письма Говорова к сыну: «Ты хочешь воевать с фашистами немедленно? Но подумай о большей пользе от тебя для армии. Ведь ей нужны грамотные в военном отношении командиры. Пройди хотя бы крошечный курс подготовки".

Самое страшное было услышать от командующего фронтом: «Бездельники!» Помните его ненависть к «бездельникам» ещё в юные годы? Предельно требовательный и к себе, и к другим, он в минуты гнева, тем не менее, словно бы не знал иных, более крепких выражений. Как-то за элементарную ошибку бросил это слово в лицо уважаемого командира. Присутствовавший тут же представитель Ставки Ворошилов решил смягчить ситуацию: «Леонид Александрович, один бог не ошибается». Говоров отпарировал: «Он же бездельник, бог. Может даже ошибаться. А нам этого делать не позволено».

Бывшие адъютанты командующего фронтом подполковник в отставке Пётр Федосеевич Клепов и полковник в отставке Александр Михайлович Михайлов рассказывали мне:

– Работал Леонид Александрович глубоко за полночь. Бывало в такую позднюю пору зайдёшь в его кабинет – и видишь: склонился с лупой над картой или стоит у окна, размышляет.

Наверное, именно в такие часы снова и снова тщательно продумывал операцию, которой Ставка дала имя – «Искра».

И вот 28 декабря в штаб фронта пришла долгожданная телеграмма: "Ставка Верховного Главнокомандования утвердила ваше предложение о сроках готовности и начала операции "Искра".

Он давно этого ждал. Скрупулёзно – и на местности, и на карте – выбирал самый подходящий участок для удара через Неву. Наконец определил. Но левый берег здесь очень крут, чтобы бойцам взобраться сходу. Тем более что перед этим им надо пробежать по льду восемьсот метров… Командующий чувствовал: не добегут – от недоедания, от окопных тягот солдаты еле переставляли ноги. Как же сделать, чёрт возьми, чтобы получше сбереть дорогих ребятушек? Путь один: тренироваться. До седьмого пота. Да, бегать, хотя сил и так – всего ничего… И люди бегали – день за днём, отделениями и взводами, ротами и батальонами… Ещё сто метров, и ещё, и ещё… Скользили, падали, в сердцах кляли начальство и весь белый свет, снова поднимались – и опять: «Ура!»

И когда утром двенадцатого января, после мощной артподготовки, под звуки «Интернационала», полки четырёх дивизий рванулись через невский лёд, солдаты одолели эти огненные восемьсот метров, причём – с минимальными потерями. Насколько больше осталось бы их лежать там, не распорядись Говоров вовремя о тех тренировках – пусть и жестоких, но всё же спасительных.

А дальше – бой на левом берегу. Очень тяжёлый бой: наступавшие навстречу друг другу ленинградцы и волховчане с трудом преодолевали глубоко эшелонированную оборону врага. Говоров мгновенно реагировал на изменения обстановки, и, когда, например, пятнадцатого числа противник начал вводить свежие резервы, он противопоставил этому сильную артиллерийскую группировку и удар с воздуха.

Вперёд! И, мужество утроив,
Сквозь гром и грохот огневой
Идут орлы, идут герои
Несокрушимою стеной.

Представим на миг, что чувствовал Говоров в тот благословенный день восемнадцатого января, когда на окраине Рабочего посёлка № 1 воины двух фронтов наконец-то сокрушили ненавистную блокаду.

За год до того он наказывал сыну, чтобы тот поступил в артучилище и, закончив его, приезжал: «Будем воевать вместе». В сорок третьем сын прибыл на Ленинградский фронт командиром огневого взвода. Его батарея стояла у 8-й ГРЭС – блокадники знают, какое это было горячее место. Нет, никто не мог упрекнуть Говорова в том, что он подыскал для Владимира безопасное местечко.

Виделись не часто, в основном, в прифронтовом посёлке, когда сын получал редкую увольнительную. Здесь, в старом дачном доме, командующий урывал короткое время для отдыха. Любил смотреть фильмы – и довоенные, и новые. Однажды, после сеанса, киномеханик Вишняков зарядил «лейку» и уговорил Леонида Александровича сняться с родными и сослуживцами – эти фотографии я тоже увидел в старом альбоме.

Но вообще-то старая дача всё равно оставалась как бы продолжением штаба: он и здесь занимался делами, тем более что задачи становились всё значительнее. После синявинских боёв подоспела пора операции под кодовым названием "Нева-2".

В то утро, четырнадцатого января, Говоров был на Ораниенбаумском плацдарме: прилетел сюда, чтобы воочию увидеть такую долгожданную атаку. Назавтра, уже в Ленинграде, с седьмого этажа недостроенного Дома Советов на Международном проспекте, наблюдал, как от Пулковских высот двинулись вперёд гвардейцы Симоняка.

И передало радио его Приказ: "В ознаменование одержанной победы и в честь полного освобождения Ленинграда от вражеской блокады сегодня, 27 января, в 20 часов, город Ленина салютует доблестным войскам Ленинградского фронта 24 артиллерийскими залпами из 324 орудий".

Они любовались фейерверком с Кировского моста: прижавшись к его плечу, Лидия Ивановна улыбалась сквозь слёзы.

Дальше – новые дороги: на запад и юг – под Нарву и Псков, на север – в Карелию. Операция по разгрому врага на Карельском перешейке оказалась в Великой Отечественной из блистательных. В самом деле: если во время советско-финской войны на «прогрызание» старой линии Маннергейма потребовалось сто суток, то теперь, когда перед нашими войсками была уже не одна, а три линии, причём – укреплённые куда более мощно, времени на всё это понадобилось ровно в десять раз меньше.

За три первых дня прорвали первую линию, впереди ощетинилась огнём следующая. Дивизии несли страшные потери. Тогда Ставка оказала Говорову величайшее доверие: предоставила право самому сделать дальнейший выбор. После бессонной ночи он его сделал – и войска, совершив молниеносную и грандиозную по масштабам рокировку, обрушили удар туда, где его совсем не ждали.

Говоров был счастлив – сразу столько событий: взят Выборг, ему присвоено звание Маршала Советского Союза, у него родился сын.

Эстония, Латвия, Курляндия Когда маршал Жуков в Карлсхорсте подписывал Акт о безоговорочной капитуляции Германии, в Курляндии перед частями маршала Говорова весь передний край в полосе двадцати двух гитлеровских дивизий был усеян белыми флагами.

Да, его судьба, как и характер, вся была сложена из парадоксов. Мечтал строить корабли, а стал против своей воли военным. С детства не любил драк и прочих столкновений, а через годы проявил недюжинный талант полководца. Воевал за белых, потом за красных: начинал Гражданскую под Казанью и Уфой в рядах колчаковцев против 5-й армии РККА, но, командуя этой же армией уже в Великую Отечественную, отстоял Москву.

Прослыв интеллигентом, был при этом настолько решителен и твёрд в достижении задуманного, что заслужил от Георгия Жукова оценки, ставшей после обороны Москвы нарицательным примером для остальных: «Упрись, как Говоров!» Проливая кровь за большевиков и получая за это их высшие ордена, вступил в партию только на втором году Великой Отечественной уже бывалым генералом Красной Армии. Сторонясь политики, выбил из мировой войны целую страну – Финляндию.

Но самое поразительное в том, что сей интеллигентнейший и педантичный офицер, заслуживший даже среди коллег-полководцев да и всех потомственных кадровых военных прозвища Аптекарь и Профессор (он и на Отечественную ушёл – помните? – с должности начальника военной академии), был крестьянского, чуть ли не крепостного происхождения – этакий Ломоносов, только на военный лад, выходец не из Куростровской волости, но тоже из не меньшей Вятской глухомани, что недалеко от Елабуги.

Младшего, Серёжу, отец звал с ударением на втором слоге : «малОй». И вот теперь Сергей Леонидович показал мне забавное письмецо, сплошь проиллюстрированное рисунками, которое когда-то маршал прислал «малОму» из Сочи: на первой страничке сам цветными карандашами изобразил море, лодку, а снизу печатными буквами пояснил: «На этой лодке катался я по морю».

Каким сын запомнил отца?

– Хотя отец и дома тоже чаще всего был озабочен служебными делами, не помню случая, чтобы он досадливо отмахнулся от моих ребячьих и, как я теперь понимаю, весьма назойливых вопросов. Никаких там «потом», «подожди» – наоборот: очень спокойно, вразумительно всё разъяснит. Особенно донимал я расспросами «про самолёты»… Хорошо знал немецкий язык и меня заставлял учить его на совесть. Проверял, как приготовил уроки. На лето сам составлял мои задания и контролировал.

Вообще педагогом он был прирождённым. Мама рассказывала: перед войной, когда она на курсах медсестёр должна была сдавать экзамен по основательно забытой математике, отец за день-другой так разложил ей по полочкам непонятную алгебру, что ученица заслуженно получила «отлично»… Отец не выпивал даже в праздники. Не курил. Любил во всём порядок. Если, допустим, за обеденным столом сидишь, развалясь, – так взглянет, что и без слов всё ясно.

Кроме военной литературы, читал в основном классику: например, по ветхим чеховским томикам из его библиотеки хорошо видно, как часто их перелистывал… Всем столичным театрам предпочитал МХАТ. Среди тех, с кем был в тёплых дружеских отношениях, – Любовь Орлова, Илья Эренбург, Павел Корин.

Отец мечтал, чтобы сыновья тоже носили погоны. Так и стало. Более того: и внуки пошли по стопам деда. Старший сын, Владимир Леонидович, генерал армии, Герой Советского Союза, в том 1987-м, когда я пришёл в этот дом, заместитель министра обороны СССР. Младший, Сергей Леонидович, в ту пору – подполковник. Внук Леонид, названный в честь деда, тоже был уже подполковником. Другой внук, Алексей, тогда был суворовцем.

Алёша, который в связи с выходным днём получил увольнительную, показывал мне маршальские погоны деда, его парадную шашку, портупею, бинокль, пенсне. А ещё – огромный письменный прибор в виде танка, подаренный Говорову Сталиным. По поводу внушительного подарка в семье существует легенда. Будто бы в сорок третьем, когда командующий Ленинградским фронтом, готовясь к полному снятию фашистской блокады, обратился к Верховному с просьбой прислать танки, Сталин ответил: «Танки будут, но надо подождать. А пока, для моральной поддержки, возьми вот этот, не совсем настоящий". Так ли было на самом деле – трудно сказать, но сам Леонид Александрович данную версию поддерживал.

Маршал умирал ещё далеко не старым человеком: ему было всего лишь пятьдесят восемь. Врачи советовали: надо оставить все дела, отдохнуть, ведь приступы гипертонии всё чаще (болезнь, страшные головные боли, мучили его с первых дней войны). Но отдыхать Говоров – Главнокомандующий ПВО страны, заместитель министра обороны – по-прежнему не умел. Вот и теперь: смертельно больной лежал в подмосковном санатории «Барвиха» (удивительное совпадение: когда шла битва за Москву, именно здесь располагался командный путь его 5-й армии) и одновременно всё-таки работал – изучал журналы, где рассказывалось о зарубежной технике ракетных войск, постигал книги по философии.

Иногда просил Лидию Ивановну: «Позови нашего малОго». Но сил оставалось всё меньше. И однажды успел продиктовать лишь самое начало письма в ЦК: «Я должен был сделать больше, но сделал, что успел, что смог". Это были его последние слова.

Он много успел, он много смог. Без рисовки, без громких слов делал что нужно. Жил достойно и путь свой завершил тоже достойно – солдат, маршал, светлый человек, который в том апреле сорок второго прибыл в Ленинград, чтобы вырвать его из вражьих лап, и о котором наш город навсегда сохранил благодарную память.

Автор: Лев Сидоровский, Иркутск - Петербург

На снимках: командующий Ленинградским фронтом, генерал-полковник Леонид Говоров вручает Гвардейское знамя генерал-майору Николаю Симоняку, 1943-й. Леонид Александрович в кругу родных, 1951-й.

Возрастное ограничение: 16+