Лев Сидоровский: Александр Вертинский
23 мая 2022
Однажды, майским вечером 1957 года, мне очень повезло...
Главный администратор Театра эстрады Яков Самойлович Белкин (с которым позже окажусь в долгих приятельских отношениях) обеспечил страждущего студента приставным стулом в зале, где царил полнейший аншлаг. Артисту, ради которого набились сюда все эти люди, в Ленинграде (как и в Москве) начальство позволяло выступать редко, так что в основном колесил по провинции – от Бреста до Сахалина. Радио о нем молчало, его грампластинок в продаже не существовало, да и рецензий на концерты «звезды» (хотя такого понятия тогда мы не знали) в отечественных газетах нельзя было обнаружить даже с самой сильной лупой.
И вот в безукоризненном фраке и галстуке-«бабочке» вышел он на сцену, своим чуть бабьим лицом и высокой, сутуловатой фигурой уже знакомый нам по некоторым кинофильмам: очень немолодой, почти лысый, со слегка дребезжащим голосом, не выговаривавший букву «р». Однако спустя несколько мгновений превратился в абсолютного красавца, потому что магией своего фантастического артистизма, захватывающего лицедейства молниеносно погрузил в зале всех нас, советских, которым в абсолютном большинстве оказаться хотя бы на недельку «за бугром» было никак не возможно, в экзотический мир каких-то неведомых стран и городов, дворцов и притонов, королей, кинозвезд и кокоток, в мир страстей и пороков.
И не возникало ни малейшего сомненья в том, что этот человек своими глазами видел Огненную Землю, бывал в Сингапуре, посещал в Сан-Франциско те самые притоны и, конечно же, сам волочился за капризной «мадам», когда листья падали «в смертельном бреду» осени. Особенно поражали его руки, одним жестом которых он умел показать, как светит звезда в «чужих городах», или как порхает по сцене «маленькая балерина», или как «над розовым морем вставала луна». Его песни, ставшие мини-спектаклями, покорили нас изяществом и завершенностью.
А через два дня стало известно, что Александр Николаевич Вертинский в гостинице «Астория» скончался от сердечного приступа.
Рожденный в 1889-м на берегу Днепра, он рано потерял родителей. Мама, дворянка Евгения Степановна Сколацкая, скончалась, когда сыну было всего три года, а когда исполнилось пять, не стало и отца: частный поверенный Николай Петрович Вертинский погиб от скоротечной чахотки. После этого Саша оказался в доме одной из своих тетушек, причем мальчика разлучили с сестрой, и долгое время он ничего не знал о ее существовании, пока случайно не увидел на сцене какого-то захолустного варьете. Так что утраты, сиротство, одиночество познал уже в детстве.
Взрослел стремительно и так же энергично вбирал в себя окружающий мир. Изгнанный из гимназии, перебивался разными заработками: грузил арбузы, продавал открытки, чистил котлы, играл в карты и неудержимо тянулся к прекрасному. Был статистом (очень неудачно) в киевском театре Соловцова, публиковал в местных газетах театральные рецензии, а также небольшие рассказы. Салон Зелинской подарил ему знакомство с Бердяевым, Кузминым, Малевичем, Шагалом.
И вот исполненный мечтой о сцене непризнанный девятнадцатилетний гений – в Москве. Однако первым делом оказался на экране – Ангелом, который фильм по рассказу Льва Толстого «Чем люди живы?» украсил своим (в голом виде!) падением с «небес» в снег. И потом еще не раз снялся на той же студии Ханжонкова, а однажды привел туда никому доселе не известную жену прапорщика, скоро ставшую кинозвездой Верой Холодной.
Тайно влюбленный в нее, после сочинил милые песенки: «Ах, где же Вы, мой маленький креольчик?»; «Вы стояли в театре, в углу, за кулисами...»; «Ваши пальцы пахнут ладаном...». Причем последняя оказалась пророческой («Сам Господь по белой лестнице поведет Вас в светлый рай»): через три года, находясь на пике славы, Вера погибла.
Наконец – случайная встреча с владелицей Театра миниатюр Марией Арцыбушевой, и уже назавтра зрители узрели, как он, прислонившись к кулисе во время танцевально-эротического номера «Танго», выдаёт в пародийной манере собственные куплеты. Рецензент из «Русского слова» тут же отозвался: «Остроумный и жеманный Александр Вертинский».
Едва грянула Первая мировая, отверг все соблазны светской жизни и устроился медбратом в санитарный поезд. Беспрестанно делал там раненым перевязки и, когда позволяли обстоятельства, исполнял им свои «ариетки», которые он еще называл «печальными песенками Пьеро». Да, не арии, не песни, не романсы, не уличные куплеты, но короткие, как воспоминание, музыкальные спектакли на собственные тексты, а также – на любимые стихи Северянина, Блока, Ахматовой, Есенина и Анненского. В санитарном халате, с белой маской на лице (надетой скорее из-за стеснительности) он пел о потерянном рае, несбыточных мечтах.
Весной 1915-го после собственного ранения и демобилизации вернулся в арцыбушевский Театр миниатюр, и этот его, из санитарного поезда, Пьеро (однако теперь был белый атласный балахон, застёгнутый на огромные пуговицы, кружевное жабо, белая шапочка, а на лице, скрытом под толстым слоем грима, черные, резко изломанные брови), который в экзотической декорации, при «лунном» освещении, исполнял «Минутку», «Маленького креольчика», «Сероглазочку», «Кокаинетку», «Попугая Флобера», «Бал господень», мгновенно сделал артиста знаменитым.
Именно тогда выработался его певучий речитатив с характерным грассированием, который позволял стихам оставаться именно стихами на оттеняющем фоне мелодии. К концу 1917-го белое одеяние сменится на черное, и родится новый образ – «траурный клоун». А еще через год «грустный Пьеро» растаял как облако: Вертинский отказался от всякой маски.
Он гастролировал по югу России, а вокруг разыгрывалась эпохальная трагедия – Гражданская война. В ноябре 1920-го на корабле бегущих от Красной Армии белогвардейцев из Севастополя переправился в Константинополь, но тамошняя атмосфера уныния и распущенности привела в ужас. Раздобыв греческий паспорт, перебрался в Румынию, а оттуда – в Польшу, где его ждал шикарный прием. В 1923-м оказался в Германии, через два года – во Франции. Везде свои песни исполнял только по-русски, но к нему тянулись и Чарли Чаплин, и Марлен Дитрих, и Грета Гарбо, и король Швеции, и принц Уэльский, семейства Ротшильдов и Морганов, а близким другом стал Федор Шаляпин. Покорив Европу, отправился в Америку.
Там впервые спел русским эмигрантам про утраченную Родину вот это: «А она цветёт и зреет, возрождённая в Огне, и простит, и пожалеет и о вас, и обо мне!».
После триумфальных концертов в США возвратился в Париж, а в 1935-м перебрался в Шанхай. Однако повсюду – и в буйном Константинополе, и в романтичном Париже, и в сумасшедшем Нью-Йорке, и в спокойном Шанхае – ощущал себя лишь временным жильцом. Оказавшись «в степи молдаванской», рвал свое сердце: «Звону дальнему тихо я внемлю у Днестра на зелёном лугу, и Российскую милую землю узнаю я на том берегу». Под гостеприимным парижским небом сокрушался: «Тут шумят чужие города, и чужая плещется вода, и чужая светится звезда». На берегу Янцзы, едва сдерживая слезы, вопрошал: «Что мы можем? Слать врагу проклятья? Из газет бессильно узнавать, как идут святые наши братья за родную землю воевать?»
Да, его Родина билась с проклятым фашизмом, и Вертинский за последнее десятилетие уже в который раз (раньше получал только отказы) с просьбой позволить ему вернуться (хотя понимал, что рискует головой) теперь отправил письмо на имя самого наркома иностранных дел Молотова:
«Двадцать лет я живу без Родины. Эмиграция – большое и тяжелое наказание. Но всякому наказанию есть предел. Даже бессрочную каторгу иногда сокращают за скромное поведение и раскаяние. Под конец эта каторга становится невыносимой.
Жить вдали от Родины теперь, когда она обливается кровью, и быть бессильным ей помочь – самое ужасное… Прошу позволить мне пожертвовать свои силы, которых у меня еще достаточно, и, если нужно, свою жизнь – моей Родине».
Читайте также "Таинственный Вертинский"
И в конце 1943-го вечный скиталец возвратился домой. Ему уже было пятьдесят четыре, а красавица жена Лидия Циргвава имела за спиной лишь девятнадцать лет, а доченька Марианна – четыре месяца. Потом родилась Настенька. Помнишь, дорогой читатель: «Доченьки, доченьки, доченьки мои! Где ж вы, мои ноченьки, где ж вы, соловьи?..» Граф и одновременно пролетарский писатель Алексей Толстой устроил в честь певца в «Метрополе» пышный прием, после чего начался последний этап славы Вертинского – уже без грампластинок и радио.
Давая с неизменным аккомпаниатором Михаилом Брохесом по двадцать четыре концерта в месяц, соглашался на выступления хоть в тьмутаракани и на любую публику – лишь бы петь. Он словно никак не мог насытиться Родиной. Исколесил всю страну, его ждали в театрах, дворцах культуры, на заводах, стройках, в шахтах. При этом не раз попадал то под волну борьбы с «безродными космополитами», то под критику лирических песен, «уводящих слушателей от задач социалистического строительства».
Удивительно, что Сталин певца не тронул, а вынес милостивый вердикт: «Дадим артисту Вертинскому умереть спокойно». Более того: за эпизодическую роль Кардинала в посредственном фильме «Заговор обреченных» наградил его Сталинской премией. Так Александр Николаевич получил свою единственную государственную награду.
Впрочем, о себе говорил: «У меня нет ничего, кроме мирового имени». Были и другие экранные персонажи: в «Анне на шее» – Князь (успех фильма, кроме Аллы Ларионовой, несомненно, определил и Вертинский), в «Великом воине Албании Скандербеге» – дож Венеции, причем кинорежиссеры прежде всего желали эксплуатировать его характерную внешность, манеры, «породу».
И снова месяц за месяцем, чтобы прокормить «четверых своих женщин» (была еще тёща), весьма не молодой артист колесил по стране, порой – в невыносимых условиях. Например, 16 октября 1956 года сообщал в письме из Чарджоу: «Ни воды в номере, ни сортира. Вода на 1-м этаже, а сортир… Надо ходить на двор – в сарай. Или – на шоссе, если кто-то хочет простора!»
Примерно тогда же написал заместителю министра культуры Кафтанову: «Где-то там, наверху, всё еще делают вид, что я не вернулся, что меня нет в стране. Обо мне не пишут и не говорят ни слова. Газетчики и журналисты оправдываются: «Нет сигнала». Вероятно, его и не будет. А, между тем, я есть! Меня любит народ (простите мне эту смелость). Я уже по 4-му и 5-му разу объехал нашу страну, я заканчиваю третью тысячу концертов!».
Из ста с лишним песен, которые составляли его репертуар, исполнять позволялось не более тридцати, и, по сути, на каждом концерте, даже в самой-самой глубинке, присутствовал цензор. Еще угнетало, что люди вокруг него в Москве – какие-то «авосечные»:
«Каждый ходит со своей авоськой и хватает в нее всё, что ему нужно, плюя на остальных. И вся психология у него «авосечная», а ты хоть сдохни – ему наплевать!»
Слава Богу, была у Александра Николаевича его «грузинская княжна» и две доченьки, которых называл своим счастьем. «А закроют доченьки оченьки мои…». Увы, девочки были еще малы, когда в том 1957-м, 21 мая, великого артиста не стало. Но свой талант он им передал.
Автор: Лев Сидоровский, Иркутск - Петербург
Возрастное ограничение: 16+
Все статьи автора
В наших соцсетях всё самое интересное!
