Лев Сидоровский: В день рождения Александра Галича
27 октября 2021
Сразу оговоримся, что в отличие от официальной статистики сам Галич датой своего рождения называл 19 октября не 1918 года, а 1919-го. Такая же цифра высечена на его могильном камне.
А узнал и запомнил я эту фамилию еще в 1947-м, когда на сцене иркутского драмтеатра (как, впрочем, и по всей стране) с превеликим успехом пошла веселая комедия «Вас вызывает Таймыр». Занятая в том спектакле и моя тетушка Зинаида Успенская сначала устроила мне, школяру, контрамарку, а потом позвала за кулисы, чтоб братья-актеры услышали, так сказать, «зрительские впечатления» бойкого на язык юного родственника. О, я постарался! Причем особых комплиментов удостоил общую любимицу моих земляков, года три назад явившуюся на ангарский берег из Москвы, восхитительную Валечку Архангельскую, чья красота и низкий «бархатный» голос были необыкновенны! Потом довольная тетушка мне шепнула, что автор пьесы Александр Галич – Валечкин муж, и это скосило меня окончательно.
Впрочем, тогда семья уже почти распалась, их связывала в основном маленькая Алёна, которая жила то с отцом в столице, то с мамой в Сибири. И псевдоним «Галич», чтобы усыпить бдительных советских цензоров, образованный соединением букв из различных слогов имени, отчества и фамилии (Гинзбург Александр Аркадьевич), возник сравнительно недавно. Драматург вынужден был поступить так в 1945-м после того, как в Высшей дипломатической школе секретарша ему заявила: «Есть указание – лиц вашей национальности к нам не принимать!».
Его детство прошло в Кривоколенном переулке, в доме, который раньше принадлежал поэту Дмитрию Веневитинову. Здесь осенью 1826-го Пушкин читал «Годунова», причем они жили как раз в том зале, сейчас поделенном на четыре квартиры, где сие событие когда-то случилось. Может, сама аура этого пространства, какие-то флюиды поспособствовали тому, что мальчик с пяти лет начал играть на рояле, сочинять стихи. В восемь посещал литкружок, где его пестовал Багрицкий, а после девятого класса одновременно поступил в Литературный институт и в Школу-студию, которой руководил сам Станиславский.
Целый учебный год, с осени до весны, каждый день, между этими вузами метался, как заяц, и в результате всё же выбрал Студию. Спустя три года, после кончины Константина Сергеевича, покинул этот «академический» кров ради другой Студии, которой руководили Алексей Арбузов и Валентин Плучек. Здесь студийцы сами "сотворили" очень патриотическую пьесу «Город на заре» – о строителях Комсомольска-на-Амуре, которым, конечно, мешают вредители. Сами ее режиссировали, исполняли роли, сочиняли песни и музыку, рисовали декорации.
В феврале 1941-го состоялась премьера. Успех был оглушающий. Однако тоненькая, золотоволосая, с удивительными прозрачно-синими глазами девушка, с которой его подружил каток на Патриарших прудах, после спектакля сказала:
– Мне не понравилось, что ты играешь! Как ты можешь такое играть?!
Через четыре месяца она ушла на фронт медсестрой. За свою недолгую военную службу вынесла с поля боя больше пятидесяти раненых, а когда под Вязьмой был тяжело контужен командир роты, оттащила его в медсанбат, вернулась на позицию и подняла бойцов в контратаку. Уже в сентябре была убита. Посмертно Лии Канторович присвоили звание Героя Советского Союза.
А его из-за врожденного порока сердца врачи на фронт не отпустили. Решив, что искусство тоже оружие, оказался в грозненском Театре «народной героики и революционной сатиры». Потом примкнул к Передвижному театру Плучека и Арбузова, которые собрали оставшихся студийцев и теперь колесили по разным фронтам. Вот там-то Александр, одновременно актер, драматург, поэт и композитор, и встретил Валечку Архангельскую. Потом у них появилась Алёнушка. Поскольку в Москве достойных актерских вакансий не было, молодая жена устремилась к нам, в Сибирь, а муж застрял в столице, где скоро оказался модным драматургом. Семья распалась: она вышла замуж за хорошего иркутского артиста Юрия Аверина, он – за Ангелину Шекрот, которая стала для Галича всем – женой, любовницей, нянькой, секретаршей, редактором. И вовсе не требовала от супруга постоянной верности: состояние влюбленности было для него естественным творческим стимулятором. Он был бабником в самом поэтическом смысле этого слова.
Его жизнь со стороны выглядела превосходной: кроме «Таймыра», на всех сценах страны шли «Походный марш» (помните, там песня: «До свиданья, мама, не горюй, не грусти!»), «За час до рассвета», «Пароход зовут "Орленок", «Много ли человеку надо». Потом возникнут весьма успешные фильмы: «Верные друзья», «На семи ветрах», «Дайте жалобную книгу», «Государственный преступник», другие. Казалось бы, живи да радуйся! Но Галич не радовался.
Сразу после войны он написал пьесу «Матросская тишина» про Абрама Шварца, которого уничтожают в гетто, и его сына Давида, знаменитого скрипача, который погибает на фронте. Этим спектаклем, где играли Ефремов, Евстигнеев, Табаков, Кваша, новорожденный «Современник» намеревался открыть свой первый сезон. Однако на генеральной репетиции инструкторша ЦК КПСС по фамилии Соколова заявила: «Как всё это фальшиво! Ни слова правды!» В ответ Галич не сдержался, вскочил с места: «Дура!» Спустя несколько дней она, уже в своем цековском кабинете, ему скажет: «Вы что же хотите, товарищ Галич, чтобы в центре Москвы, в молодом столичном театре шел спектакль, в котором рассказывается, как евреи войну выиграли?! Это евреи-то! Рекомендовать вашу пьесу к постановке – это с нашей стороны стало бы грубой ошибкой, политической близорукостью!»
Слышать ему это от «кухарки», которая ныне управляла государством, уже после смерти Сталина и доклада Хрущева на Двадцатом съезде, было омерзительно. Вот тогда-то благополучный драматург пронзительно ощутил в себе ту душевную неустроенность, которую уже было не залить никакой водкой. И он взял в руки гитару:
...И не веря ни сердцу, ни разуму,
Для надёжности спрятав глаза,
Сколько раз мы молчали по-разному,
Но ни «против», конечно, а «за»!
Где теперь крикуны и печальники?!
Отшумели и сгинули смолоду!
А молчальники вышли в начальники,
Потому что молчание – золото!
А вот это – о мальчике, который задает отцу тревожные вопросы про жизнь, но тот «сопит и режет ветчину»:
Снова замаячили быль, боль.
Снова рвутся мальчики в пыль, в бой!
Вы их не пугайте, не отваживайте,
Спрашивайте, мальчики, спрашивайте,
Спрашивайте, мальчики, спрашивайте,
Спрашивайте, спрашивайте!
А вот это – о прошедшей войне:
Мы похоронены где-то под Нарвой,
Под Нарвой, под Нарвой,
Мы похоронены где-то под Нарвой,
Мы были – и нет.
Так и лежим, как шагали, попарно,
Попарно, попарно,
Так и лежим, как шагали, попарно,
И общий привет!
В марте 1968-го состоялось его единственное публичное (не на чьей-то кухне, а в битком набитом клубе «Интеграл» новосибирского Академгородка) выступление под небом родимого отечества. Когда прозвучало «Памяти Пастернака», весь зал поднялся и некоторое время стоял молча. Потом – громовая овация:
...Ах, осыпались лапы ёлочьи,
Отзвенели его метели...
Да чего ж мы гордимся, сволочи,
Что он умер в своей постели!
Спустя пять месяцев, в августе, потрясенный вторжением советских танков в Чехословакию и тем, что нашлись у нас светлые люди, которые в знак протеста вышли на Красную площадь, он пишет «Петербургский романс»:
...О, доколе, доколе
И не здесь, а везде
Будут Клодтовы кони
Покоряться узде?!
И всё так же, не проще,
Век наш пробует нас –
Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь,
Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь
В тот назначенный час?!
Его вызвали на секретариат Союза писателей и сделали первое серьезное предупреждение. Но Галич не испугался.
Потом случился скандал покруче: его творения в магнитофонном варианте вдруг услышал член Политбюро Дмитрий Полянский, который совсем нежданно появился в разгар «молодежной» свадьбы собственной дочери, и вопрос «Об антисоветских песнях Галича» был поднят на Политбюро уже назавтра! Колесо завертелось.
Галичу припомнили всё: и выступление в Академгородке, и выход сборника на Западе (в «Посеве»), и тесное сотрудничество с Андреем Сахаровым в Комитете защиты прав человека, и подпись под многими документами протеста. Что ж, коллеги-писатели и кинематографисты дружно исключили «изменника» из своих рядов. Даже из Литфонда, в котором ранее был всё же оставлен тоже провинившийся Пастернак. В одночасье его спектакли из репертуара всех театров выкинули, репетиции будущих постановок прекратили, производство начатых фильмов заморозили. После третьего инфаркта бунтарь-бард стал инвалидом второй группы с нищенской пенсией, которой его тотчас же постарались лишить.
Когда в 1974-м за рубежом вышла вторая книга его песен под названием «Поколение обречённых», последовал звонок из КГБ: «Советуем покинуть пределы нашей страны. Срочно».
Когда я вернусь...
Ты не смейся,
когда я вернусь,
Когда пробегу,
не касаясь земли,
по февральскому снегу,
По еле заметному следу –
к теплу и ночлегу,
И, вздрогнув от счастья,
на птичий твой зов
оглянусь –
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!
Алёна вспоминает:
«Отец шел к самолету совсем один по длинному стеклянному переходу с поднятой в руке гитарой».
Потом «за бугром» он много работал: читал лекции по истории русского театра, вел свою передачу на радиостанции «Свобода», писал новые песни, сотворил пьесу «Блошиный рынок», выступал – порой перед огромными аудиториями. Но ему так не хватало кухонь и тесных московских комнат, где собирались друзья, чтоб послушать любимого барда. А в 1977-м, 15 декабря, вдруг нелепо погиб от удара электрическим током, когда подсоединял антенну только что купленной стереосистемы.И лежит теперь Александр Аркадьевич близ Парижа, на Сен-Женевьев-де-Буа, неподалеку от Бунина, Мережковского, Тарковского.
В общем, всё очень грустно. А ведь как было весело когда-то на том его спектакле про Таймыр.
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!
Автор: Лев Сидоровский, Иркутск - Петербург
Возрастное ограничение: 16+
Все статьи автора
В наших соцсетях всё самое интересное!
