Иван Вырыпаев: У искусства нет табу

05 февраля 2018

Режиссер Иван Вырыпаев родом из Иркутска, но последние несколько лет живет в Польше, создал там продюсерскую компанию WEDA и в декабре 2017 года поставил «Дядю Ваню» Чехова в Польском театре.

"Глагол. Иркутское обозрение" с большим интересом публикует интервью с нашим талантливым режиссером, которые выходят в разных федеральных и международных СМИ. Данная встреча журналистов белорусского молодежного интернет-журнала 34mag - не исключение, поскольку начинается она с Чехова.

 - В декабре у вас была премьера «Дяди Вани» в Польском театре. Наверное, чаще всего в последнее время вас спрашивают, почему Чехов?

– А вы видели?

– Еще нет. Но я читал ваше интервью в Rzeczpospolita. Там вы говорите, что Чехова не особо любили.  

– Наверное, не любил – это грубо сказано. Как можно не любить Чехова? Скорее, я не понимал его до конца. Для меня главной проблемой остается конфликт между психологическим построением пьесы Чехова и его желанием, чтобы люди на сцене отражали психологические нюансы, но говорили при этом тихим голосом. И это непросто соединяется с большой сценой, потому что для сцены нужны ритм и громкая подача голоса.

Мне кажется, это конфликт и парадокс, который присутствует в произведениях Чехова. Он ведь был не театральным человеком. Обычно классика основана на том, что драматург сам является либо актером, либо режиссером. Не хочу ставить свою фамилию в один ряд с Чеховым, но хочу сказать, что когда я пишу свои скромные пьесы, то пишу сразу для той сцены, которую себе представляю. Есть пьесы для микрофона, а есть пьесы, которые надо говорить громко, и это влияет на структуру текста.

И вот для меня этот парадокс остался, но я все равно открыл для себя Чехова как бездонный океан тем и сюжетов, где для всего есть место. В этих произведениях показаны такие тонкие нюансы. Моя драматургия просто не в состоянии их передать.

– Почему?

– Есть несколько ответов. Первый – может быть, я сам по себе более примитивный человек. Второй – сегодня время комикса, смс, быстрого и короткого изложения. Не хватает усидчивости, остановки, погружения в нюансы. Третий – главное на сегодня искусство, помимо театра, – искусство американского и английского сериала. Это то, что превзошло кинематограф и является высотой рассказа и точности выражения. Но даже в самых тонких и изощренных сериалах все равно борются за внимание и рейтинг.

– А вы бы хотели попробовать себя в сериалах?

– Я бы хотел снять сериал, но почему-то не могу его придумать. У меня пока что не получается. Не хочу снимать кино, но про сериал я думаю. Поставив «Дядю Ваню», я вошел в писательский кризис. После того как я соприкоснулся с Чеховым, я автоматически сравниваю: когда пишу фразу, она мне не нравится. Надо его как-то немного позабыть.

– Раз уж упомянули кино, кто из современных режиссеров вам интересен?

– Я перестал воспринимать авторский кинематограф и сам перестал снимать фильмы. Единственный автор в кинематографе, которого я принимаю, – Квентин Тарантино. Но в последнее время меня трудно увлечь кино: я правда увлекся сериалом – учусь там построению сюжета. Для меня это огромная школа.

Сейчас я смотрю сериал «Охотник за разумом» Дэвида Финчера. Это умное, психологическое, разложенное на разные оттенки произведение искусства – там есть чему поучиться. Или, например, я посмотрел сериал «Корона». Так написать про королеву, с такой любовью и критикой – удивительное мастерство.

– После «Дяди Вани» вы продолжите ставить Чехова или поставите на нем точку?
 
– Я мечтаю только об одной пьесе, самой высокой чеховской пьесе. Я хотел бы поставить «Вишневый сад», но еще не готов к этому. Еще пару лет надо подготовиться.

– Как вы думаете, почему поляки так любят именно Чехова и Булгакова? Этих двух авторов ставят особенно часто на польских сценах. Это совпадение или какая-то закономерность?
    
– Чехов – по-прежнему самый ставимый драматург в мире. До сих пор ни Макдонах, ни Том Стоппард – никто не перебил Чехова. Из-за психологического нюанса Чехов дает возможность огромному количеству интерпретаций. Ларс фон Триер, в общем-то, вышел из Чехова, только без любви к человеку. Чехов держится на платформе любви к человеку, при этом он жестокий хирург, который показывает и высмеивает, берет на себя право показывать людям их самые темные стороны души, глупость. Но у Чехова присутствует любовь, а на этой платформе легко экспериментировать.

– Помимо того, что вы режиссер, вы сам автор, пишете пьесы. И если говорить о российских современных авторах, вы за кем-то следите? Кто вам интересен?

– Мне всегда был очень интересен Павел Пряжко. 

– Он же беларус.

– Да, я знаю, конечно. Когда мы делали Театр.doc, звучало словосочетание «беларусская раматургия». Но проблема Пряжко в том, что он вообще не поставлен. Я не видел ни одной постановки, которая могла бы рассказать о нем. Делать режиссерское высказывание на Пряжко невозможно. Его нужно обязательно понять и поставить. Но так никто не умеет делать. Даже самые известные постановки в Москве ничего не рассказывают о Пряжко. Поэтому его успех всегда был на территории читки. Когда читают, это еще как-то звучит, как только начинают исполнять – все теряется.

Вообще, я считаю родоначальником новой и современной драмы Евгения Гришковца. В моем понимании ни Серебренников, ни Богомолов, ни Варликовский, ни Лупа не являются новым театром – они являются интересным театром. Новое – это значит совсем новая ступень. Гришковец – это новый способ коммуникации с залом.

– Вы долго жили в режиме между Москвой и Варшавой и в конце концов решили уехать. Почему? Что стало последней каплей?

– Это связано с моей пятилетней дочкой. Нам с женой нужно было выбрать основное образование и культуру, в которой она будет расти. События начали развиваться так, что я почувствовал: не хочу, чтобы она росла в этой культуре. Я имею в виду не духовную русскую культуру, а современную культурную среду. Не хочу всего этого морализма, патриотизма и церковного так называемого «образования», которое сейчас вводят в российских школах. Не хочу, чтобы моя дочь росла в тех условиях, которые сегодня есть в России. Поэтому мы приняли решение поменять ей культурную среду.

– Как вам Варшава после Москвы?

– Я Москву не полюбил, не прижился там. Я жил там шестнадцать лет, но не нашел контакт, не почувствовал себя москвичом. Для меня Москва – чудовищный город. Он очень агрессивный, антиэкологический. У меня возник там хороший контакт со зрителем, там много друзей, но с городом не получилось. В Варшаве мне хорошо, я люблю Варшаву.

– Не боитесь, что через какое-то время вам придется уезжать из Польши, как в свое время из России?

– Нет, я не боюсь процесса, который происходит в Польше. Мне кажется, что в Польше уже так отлажен институт демократии, что небольшой кризис не сломает всей системы в целом. Тем более поддержка традиционных ценностей не означает отсутствие развития и движения вперед – это означает непрерывность развития. Одно вытекает из другого...Идет самоотождествление польской нации. Для того, чтобы дружить, интегрироваться с другими народами, нужно вначале самому быть кем-то.

Мне кажется, сейчас конфликт в Польше заключается только в том, что идет процесс становления народа, но путем отрицания других ценностей. Ошибка польской власти заключается в отрицании. Ты можешь себя развивать, ты можешь что-то делать, но зачем отрицать? Зачем входить в конфликт и называть всех Других врагами? Вот это ошибка. И на это идет реакция Евросоюза. Как и в России, власть уходит от подлинного диалога и тем самым совершает огромную ошибку, которая, конечно, приведет к смене власти.

– Можно ли пускать политику на сцену?

– Я убежден, что у искусства нет табу на темы. Существует только способ разговора. Ты можешь говорить о чем угодно. Никто не имеет права указывать, о чем ты будешь говорить. Конечно, поднимать самые острые темы – задача искусства. Ключевой вопрос – как это делать.

– Вы здесь уже чувствуете себя в эмиграции? Ментально вы ещё в России или уже в Польше?

– Я все больше и больше чувствую себя жителем этой страны. У меня есть тоска и переживания по поводу русской культуры как таковой, потому что, мне кажется, в русской культуре происходит какая-то катастрофа.

Для себя я решил: раз я живу в этой культурной среде и активно здесь работаю, то я должен быть частью этой культуры. Стараюсь интегрироваться, изучаю польскую культуру. Впервые Польский театр заказал у меня первую польскую пьесу. До этого у меня все пьесы были, конечно, русские. Правда, героями не обязательно должны быть поляки. Премьера будет в декабре 2019 года. Мне надо написать ее за год, и еще нужен год, чтобы подготовиться.

@narkadz, 34mag. 

Возрастное ограничение: 16+

В наших соцсетях всё самое интересное!