Иркутск стал судьбой Георгия Леви. Он оставил след в самых разных сферах духовной жизни города. Самобытный график, гравер и офортист, мастер книжной иллюстрации и художник театра. В 2013 году ему исполнилось бы 105 лет.
Сектор искусств и народного творчества гуманитарного центра - библиотеки имени семьи Полевых подготовил виртуальную выставку к дню рождения мастера, где рассказал об основных этапах жизни и творчества Георгия Григорьевича, а также представил некоторые работы, выполненные им в разные годы.
А вот история Станислава Ильина, которая была опубликована в 1969 году в журнале «Сибирские огни». Глагол38 публикует отрывки из нее:
Я позвонил, у дверей в первом этаже большого дома, стоящего в одном из тихих районов Иркутска, напротив старого городского сада. Дверь открыл высоченного роста худой человек с длинным открытым лицом, с серыми мудрыми глазами. За его спиной с шумом распахнулась другая дверь, ведущая, видимо, в одну из комнат, и оттуда с визгом выкатился в коридор невообразимый клубок рук, ног и красновато-бурой шерсти.
Человек обернулся, вынул изо рта большую трубку и прикрикнул. Клубок мгновенно рассыпался на большеухого, с роскошной кудрявой шерстью пса и четырёх мальчишек - разного роста, но до изумления похожих на хозяина дома. Казалось, выскочили друг из друга и встали вряд складные русские матрешки, только мужского пола. И наконец из другой двери появилась единственная в этом доме женщина - невысокая, смуглая, с короткими, совершенно белыми волосами.
Так я познакомился с сибирским художником-графиком Георгием Леви, с его семьёй и его домом. Я бывал у него нечасто, и дом этот долго оставался для меня музеем, в котором каждый раз находишь для себя что-то интересное.
Три комнаты, обставленные очень скромно. Стеллажи с книгами, представляющими невообразимо пёстрое собрание как с точки зрения их обложек, формата, цвета, так и с точки зрения их содержания. Кое-где - настенные вазы для цветов и несколько эстампов. На подоконнике толстый кактус с выводком кактусят, кажется, путающихся у него под ногами. На стене, завешенной ковром, ружья и небольшая коллекция кинжалов, в том числе огромных размеров эвенкийский нож-тесак, которым оленеводы рубят рога намертво сцепившихся в драке оленей. Десятка три медных буддийских божков, среди которых есть уникальные экземпляры. Много керамики, в том числе керамической посуды. Часть из неё - работа самого хозяина.
В доме хозяйничают четверо мальчишек - полнейшее самообслуживание. Татьяна - жена художника, признаться, не очень любит хлопотать на кухне и чаще всего отдает эту часть квартиры в полную власть сыновей. Она главным образом интересуется литературой и много шьёт, причём в этом искусстве, говорят, достигла немалого совершенства.
Так и казался мне этот дом чем-то искони, всегда существовавшим, каким-то антикварно-современным, с давно установившимся беспорядочным порядком, где мужское начало довлеет во всем, где всегда говорят об искусстве, и никогда не бывает, чтобы, придя, ты не застал уже кого-нибудь постороннего.
Но однажды мне сказали: «Жора болеет» и на вопрос: «Что с ним?» - ответили: «Разыгралась старая контузия». Так стало для меня приоткрываться прошлое художника. И наступил однажды день, когда я спросил:
— Жора, а что если я попрошу тебя рассказать свою жизнь твоими средствами - в нескольких рисунках?
Он попыхтел трубкой и сказал:
— Я подумаю.
В России гремела Октябрьская революция, а потом - гражданская война. Рушилось самодержавное русское государство, и символы царской власти имели уже не большее значение, чем старые детские игрушки...
Голодала и мёрзла Москва. Отец, инженер-энергетик, вместе с другими бился над тем, как без дров и угля отопить и осветить огромный город. Ни одного дымка не вилось из труб старинных московских домов - слишком прожорливы были их печи. Зато из окон чадили выведенные в форточки трубы маленьких железных печурок, которые звались «буржуйками». Таково было детство.
Потом пришла юность. Он любил спорт и с удовольствием занимался боксом, фехтованием, плаванием, коньками. Много и успешно играл в шахматы. Он любил путешествовать и пошел работать в геологоразведку, с которой исходил Кавказ. Он любил искусство и поступил в художественное училище.
Но сон однажды оказался тяжёлым и тревожным. Это был последний сон перед войной, и, оборвавшись, он превратился в действительность, такую страшную, омерзительную и жестокую, что порой ему казалось, будто этот страшный сон так и не кончился, будто он продолжался долгих и тяжких пять лет.
Он был в то время призван в Красную Армию - проходить действительную службу.
Жора потерял сознание, когда в нескольких шагах взорвалась одна из немецких мин. Потерял сознание, будучи солдатом окружённой советской части. А пришёл в себя уже военнопленным...Но Жору «не устраивала такая композиция»,- и однажды ночью он прошёл сквозь этот забор, обманув часовых. Вдвоём с товарищем они шли на восток - к линии фронта.
Иногда они, долго пронаблюдав за каким-нибудь домом на окраине села, решились поздно ночью постучать в его окно. Много раз это давало им хлеб, а то и горячую похлёбку, короткий сон до рассвета в тепле. Но под городом Курском, когда Жора обморозил ноги, они немножко поспешили со стуком в окошко и были жестоко наказаны: это оказался дом предателя.
И снова была колючая проволока и часовые с пулемётами на сторожевых вышках. И снова был побег, на сей раз более удачный, потому что Жоре посчастливилось встретиться с партизанами.
Хорошо освоивший в плену и скитаниях по тылам немецкую, польскую, украинскую речь, Георгий Леви был отличной фигурой для рискованных рейдов в расположение врага. Высокий, белокурый, стройный, он внешне вполне мог сойти за чистокровного арийца. Но самую большую пользу в партизанском отряде он приносил своим талантом художника-графика, использовавшимся в целях весьма далеких от чистого искусства: Жора мастерил фальшивые документы для тех, кто бежал из немецких концлагерей, или для тех, кому нужно было спастись от принудительного переселения в Германию. Он и сам был не русский Георгий Леви, а украинец Грицко Омелько.
И он стал разведчиком. И уже у западных границ Советского Союза во время одного из рейдов по тылам врага его снова взяли в плен. Теперь его ждали уже лагеря на территории Германии.
Могучий от природы организм Леви выдержал всё. И когда из лагеря Хамерштейн Жору в числе тринадцати других пленных отправили на работу в какое-то поместье, полагая, что уже тут-то, в Германии, им не убежать, все тринадцать разоружили малочисленную охрану и вскоре вышли навстречу советским войскам.
В лагере Хамерштейн ему сделали прививку. Сказали от туберкулёза. Никогда ничем не болевший, перенесший столько месяцев скитания, морозы и слякоть, спавший в снегу и в болотах, обмораживавшийся, но не получивший даже насморка, Георгий вскоре начал себя чувствовать все хуже и хуже. Болела грудь, мучил затяжной кашель, он слабел день ото дня. Врачи, к которым он обратился, определили: искусственно привитый туберкулез.
И начались скитания по больницам. Однажды старый врач, лечивший его в очередном санатории, вдруг предложил совершенно неожиданный «рецепт». — Бросьте-ка вы все курорты-санатории и поезжайте в Сибирь, в леса, в горы - на свежий воздух да на хорошие морозы. Там вы уж либо совсем быстро на покой отойдете, либо уж, коли выживете, - человеком станете.
Он был художником, из всех городов Сибири он выбрал Иркутск. Георгий Леви жил на южном побережье Байкала в заповедных лесах, спал у костров якутских охотников в суровой северной тайге, путешествовал по тундре у берегов Северного Ледовитого океана. Во всех поездках копились впечатления, наблюдения, мысли для будущих графических листов, которые сам художник считает главными в творчестве.
Он иллюстрировал книги, был декоратором в театре. Но позднее полюбил уединение, домик на Байкале, где можно было остаться наедине со здешней дикой природой и думать, думать, думать…
