Человек, который удивил

04 ноября 2018

25 октября в прокат вышел фильм «Человек, который удивил всех». О провокациях, акционизме и терпимости рассказывают режиссеры фильма Наталья Меркулова и Алексей Чупов.

К отечественному кино у меня предвзятое отношение. Звучит непатриотично, но в большинстве своем оно кажется посредственным. Даже то хорошее, что снимается в последние годы, хорошо с оговоркой. Можно со мной не соглашаться. Хорошо, плохо – категории оценочные. Но «Человек, который удивил всех» – однозначно, кино выдающееся. Наверное, это один из лучших фильмов, которые вышли за последние полгода и даже год в России.

Тот редкий случай, когда фильм не развлекает, не пугает, не травмирует, а вынуждает очнуться от… небытия. Он озвучивает, как минимум, два из трех набивших оскомину шопенгауэровских вопроса: кто я и куда иду? И вопросы эти заданы вовремя.

Если ваша планка по поводу того, о чем можно снимать кино, слишком высока, воздержитесь от просмотра. Впрочем, авторское кино редко бывает для всех. Одни сравнивают фильм с работами Тарковского, другие с фильмами Ларса фон Триера. Такие сравнения лестно было бы услышать режиссерам. Уверена, они сильно смутятся, скажи им кто-то об этом в лицо. А вот сказать, что их фильм – это как воды свежей глотнуть – точно надо.

Кино такое и есть: чистое, пронзительное, глубокое художественное высказывание, причем, с точки зрения стратегии подачи, высказывание архисмелое. Рискну процитировать киноведа и редактора журнала «Искусство кино» Елену Стишову. На предпремьерном показе в кинотеатре «Звезда» она призналась, что Наталья Меркулова и Алексей Чупов «нащупали технологию незаметной операции, которую производят со зрителем. Они легитимизируют тот дискурс, который если не запрещен, то непопулярен… Режиссеры контрабандой протаскивают и делают содержанием фильма то, на что в Минкульте и в фонде кино денег не дадут».

Егерь Егор узнает о смертельном диагнозе. Жить ему не больше двух месяцев. Жена на сносях, сын – школьник, тесть – старик, а еще картошка не копана и электричество в поселке зимой отрубают. И настоящий мужик егерь Егор решает за короткий срок, что отмерил доктор, в массе своей проблемы решить… Глубинка, разруха, бедность, леса да болота, ограниченный мир сибирской деревни. Здесь вкусненькое, полакомиться, деликатес – это консервированная печень трески, а веселенькое – дискотека в сельском клубе. С первых кадров Егор – человек «еще повоюем». Слабо верится, что без борьбы он расстанется с жизнью. Он любит жизнь, но любит «не потому», «не вопреки», а без всяких оговорок и так, как можно любить от сердца.

Впрочем, Егор готов принять, что жизнь конечна. Он распахнут перед крыльями смерти. Не боится ее. И предложение перебраться в хоспис для него – лишь способ облегчить жизнь родным, уйти с пути, чтобы не спотыкались. И это тоже про любовь.

Егор живет и разбирается со всеми делами по-сибирски, по-мужски: и все сбережения на жену успевает переписать, и крышу латает, хотя руки не держат молоток, и последний отцовский долг – научить точить нож сына-пятиклашку – и тот отдает.

Соглашусь с кинокритиком Стишовой: «Фильм играет с вами в кошки-мышки. Сюжет несколько раз разворачивается и из экологической драмы в мгновение превращается в драму семейную, а потом и в личную». Такое вот переодевание сюжета. Очень целомудренное при этом.

Может, Егор и готов умереть, а вот близкие отпустить – точно нет. Наталья Кудряшова, поразившая жюри Венецианского фестиваля своей женской и материнской харизмой, играет жену Егора. Биться за любимого намерена до конца и всеми способами. И если не помогает аллопатия, то рискует прибегнуть к… нет, не гомеопатии, а к танцам с бубнами в исполнении пьянчужки-шаманки. И Егор, и шаманка прекрасно понимают, что бой барабанов на магнитофонной пленке – метод хороший, но вряд ли панацея.

За пределами шаманских камланий последняя так, между делом, рассказывает Егору сказ про селезня Жамбу, который вывалялся в пыли, превратился в уточку и обманул смерть… Ровно в этом месте фильм превращается в притчу о юродивом и юродстве как ключе к спасению. Спасению не Христа ради и не во Христе, а ради минимального шанса выжить.

Сразу вспоминается парализованный почти полностью Гофман, писавший перед смертью: «Только жить, во что бы то ни стало». А перед зрителем возникает вопрос, на который ответить придется уже самим: все ли способы в смертельной схватке хороши?

– Наталья, как вам пришла в голову идея картины?

– Лет пятнадцать назад, когда я жила в маленькой деревне под Иркутском, услышала историю. Ее рассказывали не как анекдот, но как «был тут удивительный случай». Мужчина лечился от онкологии, переодеваясь в женскую одежду. Сережки носил. Красился. Пытался изменить свою личность. Конечно, я ее благополучно забыла, а когда мы стали работать вместе с Алексеем, вспомнила. Леша сказал, что это крутая по сюжету вещь и нужно срочно писать сценарий. Три года писали. Ничего не получилось. Долго были не удовлетворены то структурой, то характерами, то диалогами. Писали. Откладывали по несколько раз, потом поняли, что уже можно снимать. Но сценарий остался лежать. Не всякий продюсер мог за такое взяться. Екатерина Филиппова оказалась исключением.

Ни Меркулова, ни Чупов не были близко знакомы с Екатериной. Как-то раз она прислала им на рассмотрение один из лежавших у нее для подачи в Минкульт сценариев с предложением посотрудничать. Но проект им по душе не пришелся. Обратным письмом режиссеры отправили собственный сценарий, особо не рассчитывая на результат. Через сутки Филиппова написала: «Прочитала». Еще через сутки: «Ну что, будем подаваться?»

Вообще, продюсеры любят сценарии, из которых в теории может получиться фильм-событие. Они пытаются вычислить такие вещи на ранней стадии. Екатерина Филиппова увидела такой потенциал. Ее не испугал ни сюжет, ни тема. И это оказалось главным потрясением для режиссеров, ведь с десяток продюсеров, которых обошли Меркулова с Чуповым, пугало то одно, то другое, то третье.

– Мы сразу сказали, что цензурировать собственный сценарий не будем и лучше он будет не снят, чем кастрирован и из него выпадут важные вещи и сцены. Особенно всех пугала сцена с изнасилованием. А мы на ней настаивали, говорили, что не видим фильм без нее, – вспоминает Меркулова.

– Откуда легенда про селезня взялась?

– Мы изучили множество литературных источников по теме противостояния человека и смерти. Древнерусские апокрифы об Анике-воине, европейские сказки о лекарях, которых смерть пощадила. Мифы Греции, Рима, сказки народов мира. Мы пересматривали фильм Бергмана «Седьмая печать», о рыцаре, который пытается отсрочить смерть, играя с ней в шахматы. Словом, самые разные произведения легли в основу нашей собственной легенды. Она – собирательный миф, который мы сочинили под нашу задачу.

– Алексей, вы рискнули взяться за сложную тему рака? Не боитесь ранить людей?

– Надеюсь, наша история воодушевит. Она жизнеутверждающая. Нам хотелось, чтобы в финале был воздух, выдох, выход. Мы специально не стали заканчивать ее тем, как герой остался в лесу и это – его красивая дорога к смерти. Наш фильм – не медицинская история, не рецепт, как лечиться от рака в терминальной стадии, вообще не про борьбу с онкологией. Недуг, которым страдает главный герой – лишь одна из основ сюжета.

– Правильно ли я понимаю, что смертельный диагноз главного героя – повод поговорить, как мы принимаем известие о том, что жизнь конечна?

– Именно. А еще о праве на молчание, на свою тайну, о том, каково это – стоять против течения, и что такое отпустить контроль. Человеческий мозг все форматирует, каталогизирует, систематизирует. Именно это дает нам уверенность и убивает страх. Нам так комфортнее.

Но каждый знает, как важно уметь контроль отпустить. Отпустить и дать случиться всему, что должно случиться. Довериться себе, своей интуиции. Впервые наш герой пытается выпустить контроль из рук и выйти из зоны комфорта. Словом, мы сняли фильм о вещах, которые нас самих беспокоят.

– Каким языком можно, а каким нельзя рассказывать о раке?

– Тема сложная, с наскока не попадешь. Мы намеренно не показывали тяжело болеющего человека. У Толстого есть повесть «Смерть Ивана Ильича», по которой Александр Кайдановский снял фильм «Простая смерть». Он показал антологию болезни, все ее стадии, как она пожирает человека. В фильме есть свои потрясающие кульминации, выходы. На пять секунд герою показалось, что у него ничего не болит. Он встает, надевает рубашку и камзол, собирается выйти и поехать на бал, куда отправилась вся родня, которая только вот плакала у его постели.

Это потрясающий момент, когда костлявая на время отступила. Он спускается по лестнице. Только на это герою и хватило сил. Вдруг заново все на него навалилось. Зритель понимает, что это финал. Потрясающее и тяжелейшее кино. Восхищаюсь и фильмом, и режиссурой. Но мне самой так снимать не хотелось бы. Мне просто таланта и духа не хватило бы так по пятам следовать за болезнью, за каждым ее сантиметром. И это не то, о чем мы хотели рассказать.

– Алексей, а о чем вы с Натальей хотели рассказать?

– О любви как высшей форме терпимости. В наше время в обществе мало настоящей терпимости, с каждым днем все меньше. Есть такая формула «понять и простить». В нашем случае «простить» стоит на первом месте. Возможность простить без понимания может дать только любовь. Наш фильм о человеке, который любит и способен принять другого, даже если не понимает. Он – про русский характер, где от любви до ненависти – шаг. Про мир, в котором мы постоянно оглядываемся. А что там думают о нас другие? О болезни, в которой каждый одинок, об одиночестве.

– Наталья, боялись реакции патриархального российского общества на мужчину в женском платье?

– Мы понимали, что столкнемся с визуальными кодами, от которых никуда не денешься. Но все-таки фильм – не комедия с переодеваниями, как в «Здравствуйте, я ваша тетя», и не геймуви. Именно поэтому, чтобы не быть понятыми неправильно, приняли решение отказаться от агрессивной сексуальности. Внешние атрибуты уводят зрителя в историю, от которой невозможно отстроиться.

Мы убрали парик и яркий мейкап, практически всю косметику. Наш герой только красит губы и немножко глаза. У него есть платье, сумочка и женские ботинки. Дальше Жене Цыганову приходилось играть с помощью пластики, глаз, выражения лица, отрешенного лица. Он не играет женщину, он играет человека, который вдруг перестал узнавать других, потому что теперь он не Егор Петрович, он совсем другая личность.

– Такой поворот сюжета – это вызов зрителю, предложение подискутировать? Это провокация?

– Это история про «перестать видеть границы своей свободы». Мы живем все в границах. Нас сдерживают очень многие вещи: традиции, нормы, каноны, принципы, ценности, ярлыки и стереотипы, но еще страхи. И когда ты все это отпускаешь, веришь вдруг в сказку, ты обманываешь смерть.

Конечно, без провокации не обошлось. Мы любим провокативное кино. Но если из идей у режиссера только провокация, то можно заниматься акционизмом. Для результата будет достаточно. Мы снимаем кино. А кино – это история и еще тысяча и один пункт. Но в современном кино провокация – пункт обязательный. Понимаете, провокация, вызов обычно окрашены негативно. Это мыслится как подстрекательство, предательские действия, которые ведут за собой тяжелые и губительные последствия. Но в медицине провокацией называют действия, приводящие к болезненному и аллергическому состоянию. Это диагностическая процедура. Иногда провокация в искусстве – тоже диагностическая процедура для общества, вызывающая у него болезненную реакцию и, возможно, ведущая к конструктивному воздействию.

– Можно ли обмануть смерть? Выжить любой ценой, с вашей точки зрения, это правильно?

– Честно говоря, не знаю. Но из этого вопроса, который вы задаете, родились и медицина, и религия. Человечество до сих пор не может ответить на него. Это вечный поиск.

Дарья Рощеня, Православие и мир

Возрастное ограничение: 16+

В наших соцсетях всё самое интересное!
Ссылка на telegram Ссылка на vk
Читайте также