Виктор Никитин: история, забытая дважды
08 июня 2021
«Глагол» продолжает еженедельные публикации обзоров иркутского историка и журналиста Владимира Скращука о редких книжных изданиях, многие из которых сохранились в Иркутске в единственном экземпляре.
Чаще всего это книги эмигрантского, диссидентского толка, хотя встречаются и советские издания.
Никитин В.Н. «Многострадальные». Очерки быта кантонистов. – М.: «Военное издательство», 2001 – С. 130-261.
Переиздание в 2001 году книги бывшего кантониста Виктора Никитина произошло, вероятно, по чистой случайности. Впечатление ненужности и беспричинности усиливается от того, что в сборник из двух произведений включена еще и книга А. Маркова «Кадеты и юнкера», которая идет в книге первой, а по хронологии должна быть второй – история Никитина заканчивается в 1858 году, Маркова – в 1920-х. Марков – апологет системы военно-учебных заведений Российской империи; Никитин осторожный, но последовательный ее критик.
И еще бы ему не быть таким. Настоящие имя и фамилию Виктора Никитина не знал он сам: когда, как и тысячи других детей из бедных еврейских семей, он попал в кантонистскую школу в Нижнем Новгороде, его крестили и дали новое имя, а данное при рождении было забыто. Никитину удалось сделать карьеру благодаря единственному уникальному навыку – у него был красивый почерк. При покровительстве случайно обратившего внимание на этот факт генерал-интенданта он стал сначала секретарем директора канцелярии военного министерства, затем служил в Санкт-Петербургском тюремном комитете и позже - чиновником особых поручений при министерстве государственных имуществ. Никитин дослужился на гражданской службе до чина действительного статского советника, что по Табели о рангах равнялось званию генерал-майора в армии, контр-адмирала на флоте и давало право на потомственное дворянство. О цене, которой было получено это право, Никитин написал свои воспоминания, изданные сначала в некрасовских «Отечественных записках», а в 1872 году – отдельной книгой в санкт-петербургском издательстве Колесова и Михина.
Система военного воспитания, созданная в 1721 году императором Петром I по прусскому образцу и получившая спустя 80 лет название-кальку «кантонист» (не имевшее никакой связи с российской действительностью ни в момент создания, ни в момент ликвидации), практически неизвестна человеку, получившему образование в советской или современной российской школе. Предисловие Никитина к собственной книге доказывает, что и в эпоху реформ Александра II большая часть образованной публики не имела ни малейшего представления о недавнем прошлом родной страны. Никитин отмечает, что по истории кантонистов нет ни одной подробной книги-исследования, хотя только за годы правления Николая I (1826-1855) и первые два года царствования Александра II через эту систему прошли около 8 миллионов человек, или около 255 тысяч человек в год. При общем населении России 53 млн человек в 1826 году (переписи не проводились, данные оценочные) отправленные на военную службу с 7 лет (лишь при Аракчееве планку подняли до10 лет) дети составляли менее 0,5% населения страны. Малочисленность кантонистов и закрытость системы военных школ для посторонних гарантировали сохранение «тайны» для всех гражданских людей.
Еще более «невидимыми» кантонистов делало происхождение: в школы забирали детей солдат, рожденных как в браке, так и вне его; при некоторых императорах в школах кантонистов воспитывали даже детей офицеров, но на это требовалось специальное распоряжение Военной коллегии. Никитин уточняет, что детям офицеров разрешали поступать в военные школы, если родители не имели возможности их содержать или умирали; а вот дети солдат обязаны были служить, причем все – со службы могли уволить только одного из братьев, если родители не могли обеспечить себя и кто-то должен был им помогать. Детям солдат было попросту запрещено поступать в какие бы то ни было гражданские или духовные учебные заведения, причем «навсегда». Следует ли видеть в этой ситуации попытку создать солдатское сословие, подобное системе казачества? Скорее всего нет, ведь казаки все-таки могли стать и лицами духовного звания, и заняться торговлей. Кантонисты же воспринимали свое положение как пожизненный приговор: с 10 до 20 лет – учеба в военной школе, затем от 6 (для детей дворян) до 25 лет солдатской или (если повезет) унтер-офицерской службы. Итого уволиться получалось в возрасте 45 лет, что по тем временам было уже ближе к старости, а с учетом условий жизни – практически с гарантированной инвалидностью. Известны, впрочем, случаи добровольного поступления детей в кантонисты – наиболее массовый из них произошел после событий 1812-1814 годов, когда в школы пришли сироты погибших в Отечественной войне и заграничных походах.
Еще более негативное впечатление от системы усиливали дополнительные указания по набору кантонистов. При Николае I в училища отправляли сыновей: бедных жителей Финляндии; кочевых цыган; польских мятежников; шляхтичей, не сумевших доказать свое дворянское происхождение; раскольников; малолетних преступников и бродяг; рекрутов-евреев. Солдатских детей при этом могли до 14 лет оставить жить при родителях (при условии посещения занятий), а вот поляков и евреев отправляли служить как можно дальше от родных мест – как минимум не ближе Нижнего Новгорода. По окончании обучения кантониста могли оставить на различных должностях в той же школе, где он учился, но чаще выпускали на службу по нескольким разрядам. Наиболее престижной считалась служба писаря (из которых вырастали также чертежники, топографы и бухгалтеры-аудиторы), на втором месте – фельдшера (хотя, судя по книге, никаких занятий по медицине или хотя бы общей биологии не было). Затем шли нестроевые должности в армии и флоте - вахтеры, надзиратели за имуществом в инженерных и артиллерийских подразделениях. Самых неспособных к наукам или физически сильных отправляли в обычные армейские части «во фронт», самых слабых или имевших навыки – в полковые мастерские. Отдельную категорию составляли военные музыканты. Детей с хорошими голосами и другими талантами отбирали еще в школах, хоры и оркестры которых становились крупными явлениями провинциальной культурной жизни.
Содержание одного кантониста по подсчетам Никитина обходилось казне в 10 рублей в год. Сумма мизерная, если учесть, что в нее входила форма, питание, лечение, услуги бани и так далее. При этом Никитин ни разу не упоминает случаев казнокрадства в его собственной школе – возможно, дети этого не видели по возрасту, а возможно и то, что воровали гораздо выше, в штабах и ведомствах, к которым были приписаны школы. Когда кантонистов отправляли из школы к месту службы, им выдавали деньги, причитавшиеся за обращение в православие (Никитин пишет, что при нем эта сумма составляла 25 рублей) или присланные родственниками. Тогда у каждого по традиции старались выманить как можно большую их часть, минимум же составлял 1 рубль – в эту сумму оценивались розги, обломанные об кантониста за время учебы.
В первый же год после того, как Александр II в коронационном манифесте разрешил забрать детей-кантонистов всем родственникам, которые того желали, численность кантонистов сократилась в три раза. В 1858 году из 52 крупных училищ в губернских городах осталось всего 25, кантонистов переименовали в «воспитанников», систему обучения повысили до курса уездных училищ, а срок службы определили в 6 лет для всех категорий. В училище могли поступать по собственному желанию дети всех сословий.
О том, почему этот «Карфаген» нужно было разрушить, Никитин рассказывает ярко и предельно точно. Используя прием, изобретенный в литературе несколько раз (вспомним хотя бы «Один день Ивана Денисовича» или «Семнадцать мгновений весны»), он рассказывает о жизни кантониста последовательно на протяжении семи дней недели – от понедельника до воскресенья. И каждый день, за исключением субботы и воскресенья, наполнен описаниями физического и психологического насилия – в школе наказывали не только кантонистов, невзирая на возраст и физическое состояние, но и учителей. Преподавателей отдельных наук набирали не только из офицеров и гражданских специалистов, но и из лучших выпускников или отслуживших несколько лет в армии солдат. Формально они были освобождены от телесных наказаний специальным указом императора, но в одном из многочисленных законов империи был найден пункт, которым пользовалось начальство. Из этого казуса выросло особое дело о жалобе, поданной группой учителей в военное министерство. Никитин особо подчеркивает, что все описанное подтверждается архивными документами. Завершилось оно очень плохо: начальству удалось подделать почерк автора жалобы, некого Сибирякова, после чего он был приговорен к очередному жестокому наказанию и отправке обратно в строевую часть.
Казалось бы, описание непрерывной порки, битья чем попало, стойки с одной поднятой ногой на протяжении длительного времени или стояния на коленях на битом кирпиче должно быстро надоесть. И действительно, надоедало даже самим мучителям: ротный командир, получивший в книге псевдоним Живодеров, объявил даже награду унтер-офицерам и ефрейторам, которые изобретали новые варианты наказаний. Сам Живодеров в конце концов сошел с ума: в выходные, когда нельзя было истязать кантонистов, он «избивал» мебель в собственном доме.
Никитин перечисляет нескольких кантонистов, получивших тяжелейшие травмы: один ослеп на левый глаз, когда ротный командир пальцем «прикрыл» ему глаз при прицеливании; другому сломали в колене ногу, которую он недостаточно прямо поднимал на уровень пояса; третий оглох от удара по голове. Кантонист, который не хотел попасть в хор и остаться в школе еще на несколько лет, специально вызвал у себя болезнь горла и остался практически без голоса. Те дети и подростки, кому подходил срок отправиться в школу и не хотел в ней оказаться, искусственно вызывали у себя различные болезни, в первую очередь чесотку. Забракованных трижды (им забривали волосы на затылке) освобождали от рекрутской службы навсегда, но таких «везунчиков» было мало, поэтому среди сотен детей с забритыми лбами (то есть призванных на службу) ежегодно набиралось несколько десятков больных чем угодно. Этим париям приходилось особенно трудно, поскольку в лазаретах лечили все теми же физическими наказаниями.
Разумеется, от такой жизни многие пытались бежать, но кантонистов в приметной форме и без родственников в ближайших населенных пунктах быстро ловили. Никитин рассказывает о нескольких таких дезертирах: один бегал 12 раз и в конце концов перестал ощущать боль при очередном наказании розгами; после очередной поимки он получил восемь лет каторги и радовался, потому что верил в улучшение своего положения. Никитин, написавший помимо прочего, книгу «Тюрьма и ссылка», соглашался с этой оценкой. Упорство военного ведомства в преследовании кантонистов доходило до абсурда: одного человека, который должен был попасть в военную школу, но сумел сбежать, отловили уже в возрасте 45 лет. У него была законная жена и дети, но несмотря на это его приговорили к 25 годам службы при кухне в военной школе. Освободиться он должен был в возрасте 70 лет, если бы конечно дожил. «Везучесть» дезертира объяснялась покровительством местного барина, который имел привычку укрывать у себя беглых, будь то сбежавший с каторги преступник, кантонист или крепостной.
Хотя далеко не все учителя и офицеры относились к кантонистам одинаково плохо (некоторые, признает Никитин, покупали для вечно голодных детей еду на собственные деньги и старались дать им настоящие знания), главным занятием руководства школ было поддержание дисциплины любыми средствами и успешное прохождение годичного инспекторского смотра. Тут ради позитивного эффекта шли на любые хитрости: в первые ряды ставили «масок» (отобранных по благоприятному внешнему виду кантонистов), больных или низкорослых вовсе убирали с глаз подальше; на кухне готовили специальный показной обед, после которого непривычные к сытной пище кантонисты массово отправлялись в лазарет. Ни любви, ни уважения к альма-матер у кантонистов не было ни на грош: выходя на службу в части, 20-летние будущие солдаты устраивали своим учителям «лупсовку» - то есть коллективное избиение. Как ни странно, но подобные наказания устраивали своим преподавателям и будущие офицеры, обучавшиеся в кадетских и юнкерских училищах, вплоть до самой революции.
Книга завершается послесловием, написанным по итогам публикации в «Отечественных записках». В ответ на одну из рецензий, автор которой утверждал, что все описанное не может быть правдой и это сплошное описание «сечения и морения голодом», Никитин процитировал своего бывшего соученика, попавшего после школы в арестантские роты – служба в ротах была, по его экспертной оценке, «не в пример легче». Автор сожалел лишь об одном: он рассказал далеко не все, что знал – не описал, в частности, порядок наказания не розгами, а колодками или сидением в тисках, а также лечения «куриной слепоты» (возникающей от недостатка витамина А) марш-бросками на две версты после заката солнца...
Владимир Скращук, специально для «Глагола»
Возрастное ограничение: 16+
В наших соцсетях всё самое интересное!
