Культпросвет-2
13 октября 2018
Месяц назад "Глагол" сообщал о том, что в "МК-Байкал" открылась ежемесячная рубрика «Культпросвет», которая будет печатать произведения профессиональных литераторов и начинающих авторов. В первом выпуске были опубликованы произведения Михаила Денискина, Алены Рычковой-Закаблуковской, Александра Кашицина и Константина Максимова.
Рубрика будет выходит в первую неделю каждого месяца. Поэтому мы с нетерпением ждали продолжение. И дождались: сегодня можно познакомиться с творчеством Любови Сухаревской, Артема Морса и Игоря Корниенко.
Любовь Сухаревская родилась в 1950 году в Анжеро-Судженске Кемеровской области. Училась на факультете филологии и журналистики Иркутского государственного университета. Журналистская карьера началась с работы в многотиражке Иркутского авиационного завода. В 1975 году добровольцем поехала на БАМ, в Усть-Кут, освещать вопросы строительства магистрали. Вернувшись в Иркутск, она работала в «Молодежке» завотделом литературы и искусства и вела «Привал». И все время писала стихи. Награждалась губернаторской премией, «Золотой» и «Бриллиантовой запятой». Скончалась после продолжительной болезни в сентябре 2013 года.
Молчаливая осень,
Твой тих и печален пейзаж.
Так полна ты дождями
И теплою тяжестью хлеба,
Так роскошно скользит
По лесам золотой карандаш,
Так сиротски сквозит
Меж ветвями убогое небо.
Из столетья в столетье
Костры твои жадно горят,
Из минуты в минуту
Весна из тебя убывает,
Да еще этот ветер,
Свершая извечный обряд,
Словно тайные книги,
Прозрачные рощи листает.
Артем Морс родился в 1982 году в Красноярском крае. Окончил филологический факультет Иркутского государственного университета и Литературный институт имени Горького. Публиковался в журналах «Дружба народов», «Сибирь», «Луч», «Байкал», интернет-журналах и альманахах. Автор книг стихов «Из этого темнеющего сада» и «Другими словами». Неоднократный участник Форума молодых писателей в Липках, финалист премии «ЛитературРентген-2006», лонг-листер премии «Дебют» 2007 года. Соорганизатор творческого проекта «Поэты в городе», соведущий литературной студии «Слово» в областной библиотеке им. Молчанова-Сибирского.
Я всё забыл. Мне нечего сказать.
Избавь меня от этой пустоты.
Вот было время... Вот оно опять.
Идёт, и у него твои черты.
Постой, остановись-ка, дай тебя,
как следует, запомнить, рассмотреть.
Возможно, правду люди говорят
про то, что память побеждает смерть.
Но даже если так, то что с того,
зачем она, когда на свете пусто?
Я ничего не помню, никого.
Куда важнее памяти искусство.
Смотрю в окно, оно вмещает всё,
всю милость мира, искренность и нежность,
стихи, кино и эту... как её,
и музыку, и живопись, конечно.
Игорь Корниенко родился в 1978 году в Баку. С 1994 года живёт в Ангарске. Окончил профессиональный лицей № 34. Работал корреспондентом, ответственным секретарем, заместителем редактора в ангарских СМИ. Координатор литературного проекта «Дебют+». Руководитель литературной, молодежной студии ангарского литобъединения - «АЛО! Пишите правильно!». Лауреат премии В. П. Астафьева, премии «Золотое перо Руси», специального приза жюри международного драматургического конкурса «Премьера 2010», лауреат литературного конкурса им. Игнатия Рождественского. Автор книг «Победить море», «Игры в распятие». Публиковался в журналах «Дружба народов», «Октябрь», «День и ночь», «Москва», «Полдень. ХХI век», «Смена», «Байкал», «Зеленая лампа», «Енисей», «Белая радуга» и др.
– Раз!
Все вокруг исчезло.
– Два!
Секунда, а уже кажется, что ничего не было. Память чертит образы. Вот стена, в которую уткнулся лбом, на ней нацарапано: «Обама лох». Справа забор, увитый плющом, – огород бабы Кати. По левую руку – угол дома, где живет Павлик, который наверняка сейчас улепетывает за гаражи, откуда его прогонит вечно прячущийся там Димка Ягода.
– Три!
Темнота живая. Дышит. Течет. Меняется… Рождает другие цвета. Из черного появляется красный, появляется синий... Небо без солнца бесцветно. Серое и безжизненное, даже птицы боятся летать.
– Четыре!
Белая вспышка. Это я приоткрываю веки, вспышка становится светом, расползается побеленной стеной со знакомыми буквами «о», «б», «а»...
– Пять!
Прислушиваюсь. Больше не слышно шлепанья сланцев, смешков, улюлюканья… Танька-толстушка не пищит, чтобы не подглядывал, хотя всем известно, что дальше как за дом она не убежит. Все прячутся.
– Шесть!
Вовка Фунтик не играет, у него заноза в пятке. Сидит рядом, спиной к стене, пыхтит и стонет, выковыривая колючку из ноги.
– Слабаки. Никто, кроме тебя и меня, не может хорошо прятаться, – шепчет.
Не отвечаю, выкрикиваю громко:
– Семь!
Папка отлично может спрятаться, знаю это на все сто миллионов процентов и могу поклясться всем, чем угодно.
– Батя у меня знаешь как прячется, так, что век не найдешь, – говорю. – У него это наследственное. Семейное у нас, от деда. Дед мой следаком был…
– Знаю я про твоего деда все, – кряхтит Фунтик. – И с дядей Колей тоже в прятки играл, забыл ты, что ли, совсем?
– Восемь!
Это правда, ага, отец такой, с нами играл частенько. В казаков и в лапту, в футбол гонял на поле, про прятки вообще молчу… Не слушал, что там ему другие взрослые говорили, мол, «тыкать позволяешь шпане» или «не строй из себя клоуна». Во дворе он был своим. Это сейчас он не с нами, потому что болеет. Второй месяц как что-то сломалось в нем.
– Перетянул пружину, видать, – говорит и гладит меня по спине. – Ты крылья свои береги и не верь, если будут говорить, что их у тебя нет. Крылья есть у всех.
– Девять!
Снова закрываю глаза. И, словно супермен, вижу, где кто спрятался. Будто в рентгеновских очках смотрю сквозь стены и деревья. За огородом бабы Кати бочка с дождевой водой, за ней на корточках, озираясь, Федька Склянка. У него страсть коллекционировать стекляшки всяких форм и цветов, весь гараж в них. Недалеко от бочки, в овраге, где в прошлом году по лету нашли черепаху с разбитым панцирем, Настя притаилась и не вздохнет. Мне нравится Настя, она похожа на стрекозу, тоненькая, с большими глазами…
– Десять! – орет за меня и мне в ухо Фунтик.
– Десять!
А еще папку уважаем за то, что он спас Пальму от живодеров. Старая карга Петровна вызвала собачников, а отец был с ночи и словно почувствовал наш страх за дворовую псину, ни слова не сказал, впустил блохастую в дом.
Еще вся наша ребячья банда ждет, когда он поправится, чтобы снова по вечерам на заднем дворе слушать его истории про инопланетян.
– У меня мать тоже здорово прячется, – пыхтит Вовка себе под нос. – Отец говорит: так спряталась с хахалем каким-то, с работы, что он до сих пор найти не может. Говорит, что найдет – убьет обоих, и глазом не моргнет.
Про Фунтикову мать рассказывают, что она бросила их, живет за границей и по-русски уже даже не разговаривает.
– Одиннадцать!
– Ты хоть название знаешь? – это он про болезнь отца спрашивает.
Какая разница, думаю, как называется то, что не дает отцу подняться с кровати. И крылья не помогают. Ослабли крылья. Исчезли…
Темнота опять накрывает и уносит воронкой в черную дыру. Папа рассказывал, что черные дыры есть не только в космосе, и на земле их немало, и в море. Вон – Бермудский треугольник один чего стоит…
– Двенадцать!
Соседка, помню, с мамой на скамейке у дома проговорилась, а я рядом, тут как тут. Сказала:
– Радиация, это все от нее. Все опухоли и болячки.
Мама тогда вздохнула:
– Так все этой дрянью дышим. Под комбинатом живем и детей растим.
– Лёнькина мама тоже, как дядя Коля, облысела, парик надевает, – голос у Фунтика печальный. – Может, мы все так? Со временем? Если не сбежим?..
– Тринадцать!
Наше место там, где родился. Где похоронены твои предки. Марс с Луной не для нас. Приходили к такому выводу с отцом, лежа на крыше под звездами. Большая Медведица согнулась над нами ковшом, и жаркий ветер будто разговаривает в проводах – гудит, соглашается.
– Получается, звезды не для нас? – задыхаюсь от волнения.
– В гости на недельку разве что слетать, – смеется папа. – На Сатурн, по кольцам его прошвырнуться на великах, А, как тебе?..
Звезды становятся после этих слов ближе. Протяни руку и схвати. И я хватаю их горстями с неба, и отец следом хватает. Мы смеемся и прячем звезды под мокрые от ночной влаги футболки.
– Четырнадцать!
Вовка радуется, прыгает козликом, хлопает меня по спине, празднует освобождение от злосчастной занозы.
– Малюсенькая, подлюга, а чуть весь день не запорола! – и философствует: – Как мало для счастья надо, да же?
Угукаю в ответ.
– Павлик никак спрятаться не может, – комментирует Фунтик. – Места себе не находит.
– Пятнадцать!
– Павлуха! Ты козе в трещинку залезь, – во все горло хохочет друг и пихает меня локтем. – Представь, Чиж!
Коза в поселке была одна, в огороде у деда Саввы, а еще козой звали парикмахершу Лизу Свиридову.
– Шестнадцать!
Утром у отца шла кровь. Мама выносила, незаметно от меня, тазики с водой красно-бурого цвета, как лепестки поздних роз. Я не люблю больше розы, слишком много этого цвета теперь в доме.
– Семнадцать!
Навзрыд плакать. Я знаю, как это. Только не расскажу об этом никому никогда. Даже лучшему другу Вовке. Ни стрекозе Насте, когда мы поженимся и у нас появятся дети, не расскажу. Если только папе… Если только…
– Восемнадцать!
За закрытыми глазами показалось солнце. Небо вмиг стало ярче анютиных глазок, птицы обрели крылья, вернулись в небо. Запело все вокруг, зашумело. Ожило.
– Девятнадцать!
Сквозь щелочки приоткрытых век – та же стена, те же буквы, серость и никакого солнца. Без изменений. Фунтик шелестит оберткой шоколадной конфеты:
– Будешь половину? Или хочешь, всю отдам, мешается просто в кармане.
– Подобрал, – отшучиваюсь, – сам и ешь.
– Двадцать!
Время в детстве может затормаживаться и может скакать галопом быстрей стрелок кухонных часов.
– Все зависит от тебя, – разъяснял отец. – С возрастом время перестает подчиняться человеку. Ты сам становишься его пленником. Поэтому, пока ты не повзрослел, надо успевать пользоваться временем. Крутить им и вертеть вперед, назад… Скакать из настоящего в прошлое и снова в будущее.
– Двадцать один!
– Двадцать два!
– Двадцать три!
– Двадцать четыре!
– Двадцать пять!
– Двадцать шесть!
– Двадцать семь!
Полностью версию «Культпросвета» можно прочитать на сайте «МК-Байкал».
Возрастное ограничение: 16+
В наших соцсетях всё самое интересное!
