Владимир Крупин о Валентине Распутине
15 марта 2021
Владимир Куприн рассказал о своей первой встрече с Валентином Распутиным в 1972 году.
Я познакомился с ним поздней осенью 1972-го года. Был тогда редактором в издательстве «Современник». Меня командировали в Иркутск, на конференцию молодых писателей. Она называется МТС. Название меня насмешило: до армии я как раз успел поработать именно в МТС, машинно-тракторной станции.
- Чего заулыбался? - спросил мой начальник
- Я слесарем по ремонту в МТС работал.
- Нет, это конференция «Молодость, Творчество, Современность», такая МТС. Там сильная молодёжь.
И вот я полетел. В самолёте не спал ни минуты. Летели часов семь с посадкой в Омске. Разница в Иркутске с московским временем пять часов. Открытие конференции было в день прилёта. А я вторые сутки без сна. Конечно, уснул прямо в президиуме. И вдруг меня толкают в бок. Оказывается, что мне предоставляют слово. Но так как я в самолёте думал о выступлении, то легко его проговорил. Произнёс вызвавшую аплодисменты заготовленную фразу:
- И точно так, как в зиму 41-го года пришли в Москву сибирские полки и защитили её, так и сейчас сибирские писатели приходит в литературу России и спасают её.
Мне было что сказать: имена иркутян были в планах нашего издательства: Геннадий Машкин, Вячеслав Шугаев, Станислав Китайский, Евгений Суворов, Альберт Гурулёв, Глеб Пакулов, Дмитрий и Марк Сергеевы. Значился и Валентин Распутин. Но я у него ничего не читал. Хотя слышал самые хорошие отзывы о его повестях «Последний срок» и «Вверх и вниз по течению».
Перед торжественным ужином по случаю открытия конференции он сам подошёл, протянул руку. Как-то легко и улыбчиво сходу мы стали на ты.
- Я видел, что ты спал, это же понятно, такая переброска во времени. Но хоть бы что - тебя объявляют, вышел, отбарабанил.
- Такие речи может и табуретка говорить.
Он просил обратить внимание на молодого прозаика Валерия Хайрюзова, который как раз числился в моём семинаре.
Ещё из того приезда запомнил, как смотрел с третьего этажа из окна гостиницы «Ангара» на уходящего Валентина. Ветер, метель, а он в лёгоньком пальто, лёгких ботиночках, даже без перчаток, прижав локтем к груди изрядную стопку книг и рукописей, пересекает огромную центральную площадь.
Ну вот, вернулся я в Москву, и на следующий день наутро увидел около своей кровати жену, которая прижимала к груди книгу Распутина. Она спросила:
- Ты проснулся?
- Да.
- Ты знаешь этого писателя, ты с ним знаком?
- Да, - отвечал я, - он же книгу-то подписал. Хороший парень. Обещал, когда будет в Москве, зайти в гости.
- Какой парень? - потрясенно сказала жена. - Ты понимаешь, что это великий писатель?
- Да я пока ничего у него не читал. Хотел в самолёте почитать, но эти иркутяне так провожают, что потом улетаешь от них как в тумане. А что, хороший писатель?
- Не то слово! Я же сказала - великий.
Тогда, же прочитал я «Последний срок» и понял: жена моя, учитель литературы, права. Когда Валентин прилетел в Москву, позвонил, мы встретились, я сказал:
- Ну вот, как мне теперь дальше жить? Я же тебя уже на ты называю, а теперь прочёл и не смею.
- Нет уж, пятиться не будем, продолжай на ты называть.
Я и продолжил. И продолжал все последующие сорок два года. И теперь, в тоскливом одиночестве после его ухода в жизнь вечную, понимаю, что ничего о нём не смогу написать. Ведь это же только представить, и представить даже невозможно эту прожитую жизнь в дружбе с ним: обилие встреч, сотни заседаний на всяких съездах и пленумах, комиссиях, совместные поездки в десятки стран, тысячи и тысяч звонков, сотни писем и записок, тысячи и тысячи чаепитий, радости выхода книг, премьеры спектаклей и кино. Сами эти мероприятия как-то облагораживались от одного его присутствия. Бывали они иногда в не очень дружеском окружении. Вот, мы члены комитета по Ленинским и Государственным премиям. Приходим на первое заседание. Валя, осмотревшись: «Видимо, нас сюда посадили для прибавки процента русских».
В 1986-м году на съезде писателей СССР нас избрали секретарями правления. Пришли на первое заседание, входим, ну - генералитет! Пробрались подальше от начальственного стола. И тут сразу подошёл председатель правления Сергей Михалков: «Это что такое? Что за галёрка, что за оппозиция? Ну-ка, пошли со мной!
Привёл на первые места, приговаривая: - Вы здесь по праву, вы никого не выживали, никого не подсиживали, тут всегда и будьте». А были мы тогда самыми молодыми членами секретариата Союза писателей.
С одной стороны Валентин Григорьевич был неисправимый пессимист, с другой, помню его и шутником. Летим в Венецию. А тогда очень читаемым был роман «Увидеть Париж и умереть». Идём на посадку и долго, совсем низко летим над волнами, так и кажется, что булькнем. Валя хладнокровно смотрит в иллюминатор, поворачивается, улыбается: «Увидеть Венецию и утонуть».
Приём в Ватикане у папы Римского. Кардиналы в лиловом (шепот на ухо: "Этот цвет показывает почтение к вашему визиту") деликатно просят не занимать папу беседой более двух минут. Валя мне: «Бери мои две минуты и говори с ним четыре».
Первый раз мы вместе за границей были в 1976-м году в Финляндии. И там наговорили много чего. То есть ничего такого не говорили, но для того времени и это казалось смелостью. Валя: «Вообще, я думаю, надо меньше писать. Всё уже написано. Надо больше читать и меньше издавать новых книг. Будет экономия древесины, сохранятся леса. Сейчас писателей в Советском союзе всё больше. Явный рост по сравнению с царским временем. В Орловской писательской организации пятьдесят человек (здесь он для красного словца увеличил цифру), пятьдесят, а до советской власти было только три писателя: Бунин, Лесков и Тургенев». Я же в свою очередь добавлял: «Мы уезжали из Москвы, и там был холодный проливной ливень, а вот у вас в Хельсинки сияет солнце. Значит, небеса более склонны к капитализму, нежели к социализму». Такие шутки надолго (мне вообще на десять лет) закрыли нам выезды за рубеж.
Много чего можно вспомнить. Но что это добавит к показу личности Распутина? Главного все равно не ухватить. Главное - невозможность выразить тайну его воцерковления и значение этого в его жизни. Она давала ему силы в борьбе за возрождение православия. Крестился он осенью 1980-го в Ельце по благословению нашего первого общего духовника схиеромонаха Нектария (Овчинникова). Крестил архимандрит Исаакий. Были при этом только мы с Маргаритой (Ренитой) Григорьевой и келейница архимандрита. Раб Божий Валентин в своей новой белейшей рубашке прямо светился. И несомненно Крещение стало одухотворять его труды. Вера Православная помогала ему сохранять великую скромность на заоблачных высотах власти и одновременно питала несгибаемую твердость в отстаивании позиций, когда дело касалось вопросов русской культуры, русского самосознания, русской самобытности.
И как вспоминать последние его земные годы. Эти болезни, вызванные двумя нападениями на него: в Красноярске и Иркутске. Его же убивали в самом прямом смысле этого слова. Особенно ужасно было видеть следы страшного удара по лицу, когда даже лобная кость сломалась и потребовалась сложнейшая операция для выравнивания её. А то московское утро, когда услышал об аварии самолёта в Иркутске и сразу позвонил ему, и спросил, не погиб ли кто из знакомых. «Куда уж знакомее: Маруся ушла». А потом и Света, венчанная жена, ушла. И восполнить такое ни сын, ни внуки, ни товарищи, ни друзья не могли. Одиночество обрушилось на него. Одиночество и болезни. Он так много перестрадал, что хватило бы на десятерых.
И последняя встреча. Мы пришли к нему с иеромонахом Заиконо-Спасского монастыря отцом Иоасафом. Валя исповедовался и причастился. Лежал, весь выболевшийся и просветлевший. Ушёл он в жизнь вечную в день иконы Божией Матери Державная. Он и родился в этот день. Несомненно, есть в этом что-то промыслительное, нам недоступное.
Как-то нас привели в алтарь храма Христа Спасителя, где показали мраморную доску с именами членов первого совета по возрождению этой святыни. Там были и наши фамилии.
- Ради этой надписи стоило жить, - сказал Валентин.
А уже было через недолгое время в этом храме отпевание членов совета Георгия Свиридова, Владимира Солоухина. Настала очередь и раба Божия Валентина. Именно в день своего рождения он ушёл в жизнь вечную. Ведь в Иркутске уже было 15 марта, когда в Москве 14-е. Близилась полночь.
Ничего уже не вернётся. И умрёт вместе со мной. Но оно же было! Как и та ночь, когда мы сорвались из застолья в гостинице «Русь», схватили частника и поехали на могилу его друга Сани Вампилова, погибшего за три месяца до нашей встречи. Машина буксовала, я швырял под колёса свою вятскую ямщицкую дублёнку. Вернулись в город ночью. Валя не сразу меня отпустил, привёл к себе домой. Тогда они жили на бульваре Гагарина, ближе к Ангаре. Мы потихоньку прокрались на кухню. Валя достал из холодильника вкуснейшую байкальскую уху, сваренную его женой, великой мастерицей Светланой.
И ещё одно воспоминание: Оптина пустынь, 1980-й год, разрушенный монастырь. Школа механизации. Ночуем в скиту. Постелили нам на полу в доме, в котором был Достоевский, а до этого были в келье преподобного Амвросия, у которой стоял Толстой. Там жил мужичок, который из пребывания в келье святого извлекал для себя житейскую радость жизни. «Парни, - говорил он, - я же вижу, что вы неспроста. В смысле, здесь появились. Вообще, парни, закуска у меня есть, а сбегать ещё кое за чем, это я в момент.
Выдали ему сумму. Пока он бегал, пошли к колодцу, умылись и напились. Такая тишина стояла. Валя, поглядев на вершины сосен, сказал:
- Вот взять и остаться. А? Нет, смелости не хватит.
Автор: Владимир Крупин, писатель
На фото: Владимир Крупин и Валентин Распутин, 1987.
Возрастное ограничение: 16+
В наших соцсетях всё самое интересное!
