Максим Ларсонс: записки предусмотрительного
17 марта 2021
«Глагол» продолжает еженедельные публикации обзоров иркутского историка и журналиста Владимира Скращука о редких книжных изданиях, многие из которых сохранились в Иркутске в единственном экземпляре.
Ларсонс М.Я. На советской службе. Записки спеца – Париж: Изд-во «Родник», 1930. – 279 с.; Ларсонс М.Я. В советском лабиринте. Эпизоды и силуэты. – Париж: Изд-во «Стрела», 1932. - 190 с.
Две книги Матасии Зусмановича Лазерсона, писавшего под псевдонимом Максим Ларсонс, необходимо рассматривать как единое произведение, объединенное местом действия, главным героем и во многом сюжетом. Разница между первой и второй книгой состоит в том, что в первой описаны события начала 1920-х годов, а вторая должна быть как бы приквелом к «Запискам спеца», в ней речь чаще идет о событиях 1918-1919 годов.
Максим Ларсонс родился в городе Митава (ныне Елгава) в 1887 году и до революции успел сделать вполне успешную карьеру: окончив Митавское реальное училище и юридический факультет Санкт-Петербургского университета, он уже с 1908 года служил помощником присяжного поверенного, затем преподавал в университете. С 1914 года стал управляющим делами правления Сысертского Горного Округа, а в 1916-1917 годах был директором торгового отдела Лысьвенского Горного Округа в Петербурге.
Нигде в своих книгах Ларсонс не говорит о своих политических взглядах, но отмечает, что был радикальным противником войны и не разделял «милитаристские» настроения, охватившие в 1914 году не только студентов (среди которых у него было множество знакомых), но даже и социал-демократов – главную оппозиционную партию. В 1917 году карьера Ларсонса делает очередной зигзаг. В марте он избран гласным Адмиралтейской думы, в июне как представитель Адмиралтейской думы вошел в состав Центральной Петроградской Городской Думы, а в ноябре был уже председателем Адмиралтейской Думы. К этому эпизоду мы еще вернемся.
В 1918-1919 годах, пока советская власть металась, пытаясь организовать разом все ведомства – от дипломатического до коммунального – Ларсонс, принимавший участие в демонстрации в защиту Учредительного собрания, окончательно отошел от политической деятельности и утратил любые иллюзии о характере советской власти. Однако деваться было некуда: никаких иных источников дохода, кроме службы, он не имел, а потому прослужил около полугода в качестве советника советского посольства в Германии, затем в Центротекстиле, а в 1919 году был отправлен в командировку в Швецию в составе делегации по приобретению для страны крупной партии паровозов.
Компетентность Ларсонса была настолько очевидна, а его знакомства в европейских деловых кругах и знание языков настолько полезны, что ему предложили должность начальника валютного управления Наркомата финансов. Предложение было бы лестно для любого чиновника, но природная осторожность оказалась сильнее: Ларсонс уже понимал, как устроена жизнь в РСФСР, поэтому стал всего лишь заместителем начальника отдела, уступив должность партийному функционеру. На новом посту Ларсонс участвовал в трех крупных событиях: сортировке ценностей, конфискованных новой властью в банковских хранилищах и у частных собственников в провинции; переговорах по продаже запасов платины в Европе; переговорах об организации советских серебряных денег в Лондоне.
В 1925 году ему приказали вернуться в СССР, но он прекрасно понимал, чем это закончится и просто уволился с должности. В некоторых источниках его называют «невозвращенцем», и это не совсем верно: Ларсонс уже в 1920 году получил гражданство независимой Латвии, куда в 1919 году отправил семью, а потому не был обязан исполнять все приказы советского правительства. В Латвии он возглавил еврейскую партию Ceire Cion и даже был избран депутатом Сейма, а в 1939 году, накануне вступления прибалтийских республик в СССР, успел эмигрировать в США. Там он и скончался в 1951 году, сумев пережить две мировые войны, две революции в России, многочисленные революции в Германии и многие другие опасности.
Две книги Ларсонса, написанные уже в эмиграции, трудно назвать клеветническими и даже радикально-негативными – скорее в каждой странице можно увидеть скепсис по поводу «советского эксперимента». В сущности, тоже самое он мог бы сказать и о царской власти, втянувшей Россию в мировую войну без должной подготовки и организации, тоже самое он пишет и о Временном правительстве: «Временное Правительство погибло главным образом потому, что оно не обратило своевременно должного внимания на желание армии и народа кончит с войной во что бы то ни стало и какой угодно ценою. Напротив, некоторые члены Временного Правительства настаивали на безусловном продолжении войны до «победного» конца. Армия устала от войны, она не хотела и слышать о войне. Поэтому пропаганда большевиков, обещавших немедленное и безусловное окончание войны, нашла в армии живой отклик».
Свидетельство Ларсонса о первых днях после революции выделяется среди многочисленных мемуаров участников и очевидцев тем, что он был председателем непростого района – именно на территории Адмиралтейской думы находились Зимний дворец и многие крупные музеи. Как представитель городского самоуправления Ларсонс оказался в Зимнем уже 12 ноября и видел собственными глазами картину разграбления. Ларсонс не пишет, кто именно грабил дворец (на это существует как минимум две точки зрения – первая приписывает основной ущерб расквартированным во дворце войскам Временного правительства, вторая – войскам Военно-революционного комитета), но дает квалифицированную оценку увиденного.
«…мы должны были констатировать, что действительно ценные художественные предметы, за немногими исключениями, не были уничтожены. Правда, было уничтожено и похищено много предметов дорогих, но не имевших, однако, никакого отношения к искусству. Мы убедились при этом случае, что последний император и императрица не отличались художественным вкусом и окружали себя в своих частных жилых комнатах самыми обыденными и безвкусными вещами. На стене висела плохая увеличенная фотография императора Александра III в охотничьем костюме. Остальные стены были украшены весьма посредственными акварелями. В шкафах стояли дешевые фигурки из белого и цветного фарфора, которые обычно приходилось видеть лишь на этажерках в мещанских домах. В общем пришлось установить, что Зимний Дворец хотя и был сильно разгромлен, но в смысле предметов искусства потерял немного», - констатирует Ларсонс.
Этой оценке приходится верить, поскольку сам он до революции увлекался коллекционированием старинного серебра, тканей и других предметов. При этом ему, видимо, было чуждо и чувство собственника, и простая человеческая жадность: когда в 1918 году советская власть конфисковала содержимое всех банковских сейфов и передала обнаруженные ценности в Гохран, Ларсонс обнаружил несколько принадлежавших ему вещей в общей куче – но не воспользовался своими возможностями и не требовал их возвращения.
Более того, ценя комфортную жизнь и хорошее питание, Ларсонс не впал в эйфорию, как другие советские чиновники и нанятые ими на службу буржуазные «спецы», пользовавшиеся неразберихой для личного обустройства. Несмотря на предоставленные возможности и даже многочисленные провокации, он ухитрился отработать на своей должности так, что ни разу не был арестован за растрату, превышение полномочий или хотя бы содействие иностранным компаниям в заключении невыгодных для советской власти сделок. Наиболее интересным стал эпизод работы в Гохране, где Ларсонс столкнулся с невероятным количеством драгоценных металлов и камней, хранившихся без всякого учета – советские назначенцы не имели никакого представления о порядке работы в подобных учреждениях.
Руководителем Гохрана в этот период был Петр Никифоров – единственный уроженец Иркутской губернии, ставший, пусть и на короткое время, главой правительства целого государства. Пусть это была буферная Дальневосточная республика, существование которой продолжалось всего два с половиной года, пусть признавала ее только РСФСР, но у ДВР была территория, армия, деньги и прочие атрибуты настоящего государства.
Обратив внимание на беспощадное уничтожение жемчужных риз и серебряных окладов икон и книг, Ларсонс попытался узнать у Никифорова, зачем это делается – пусть большинство этих предметов не имело особой художественной и исторической ценности, цена серебряного лома и отдельных жемчужин была еще ниже. Никифоров пояснил свою позицию предельно прямо: «Это происходит потому, чтобы уничтожать церковное имущество. Вот почему. Вот моя цель».
Биография Никифорова, описанная в книге «Муравьи революции» (М.: «Молодая гвардия», 1931 и другие переиздания), не предполагала другого ответа. Голодное детство в Оеке, тяжелый труд в Иркутске с 12 лет, участие в революционных кружках с 1901 года, смертный приговор в 1910 году, семь лет каторги, гражданская война – ни один из этих этапов не давал повода для уважения к церкви. И недаром Ларсонс, который был младше Никифорова всего на пять лет, при встрече дал ему лишних десять лет – это был суровый боец, убежденный в собственной правоте. Нелишне, впрочем, вспомнить, что самый сильный удар по политическим амбициям Православной церкви нанес Петр I, упразднивший патриаршество, а по экономическому благополучию – Екатерина II, изъявшая и земли, и крепостных крестьян.
Позиция Ларсонса в этом случае вызывает как минимум уважение: еврей по рождению, он признает, что как и многие другие образованные евреи, проживавшие в Санкт-Петербурге, не имел никакой связи ни с иудейской общиной, ни с другими религиозными объединениям. Что же касается церковных ценностей, то его позиция – нормальное человеческое отношение к культуре: «Все, что мы знаем о русском искусстве самых ранних времен, прямо или косвенно имело отношение к религиозному культу: кафедральные соборы и монастыри, иконы и рукописные книги, книги печатные и серебряные оклады, ризы и облачения, епископский посох и митра, кресты и потиры, серебряные сосуды и шитье. Мною следовательно при издании ною распоряжения руководило лишь желание или, вернее говоря, сознание обязанности, сохранить в области русского искусства все то, что возможно».
Противостоять такому испытанному партийному активисту как Никифоров Ларсонс не смог, однако при поддержке жены Льва Троцкого Натальи сумел спасти и передать в Оружейную палату значительное количество музейного серебра, свезенного в Москву со всей России. Никифоров подпортил и этот акт: если в комплекте было более двух одинаковых предметов, в палату отдавали только один – понятие художественного ансамбля было ему чуждо. Верный своему принципу «выжить – прежде всего», Ларсонс не упорствовал в попытках спасти все художественные ценности. Понимая, что таково принципиальное политическое решение, принятое высшими партийными властями, он довольствовался каждой мелочью, но встретив сопротивление – тут же отступал.
Тем не менее, Ларсонс поддержал директора Эрмитажа С.Н. Тройницкого и директора Оружейной палаты Д.Д. Иванова, которые сумели отстоять не только значительное количество исторических сервизов работы французских, английских и германских мастеров XVII-XIX века для крупнейших отечественных музеев, но и серебро с клеймами провинциальных городов России для местных музеев. Группа экспертов, в которую входил Ларсонс, сумела спасти даже уникальную коллекцию серебра, собранную «Компанией Черноголовых» - объединением рижских купцов, созданным еще в 1232 году. Во время Первой мировой войны эту коллекцию вывезли в Петербург, советская власть при конфискации банковских сейфов раздробила ее и вывезла в Москву, однако значительную часть коллекции удалось опознать, собрать и в соответствии с Рижским договором между РСФСР и Латвией в 1925 году возвратили в Ригу.
«Благодаря произведенной в Гохране классификации старинного серебра не только множество предметов попало в русские музеи, но всего было сохранено от переплавки
около 11.000 предметов. …Я могу утверждать с уверенностью, что из серебра, накопленного в Гохране, несомненно не был переплавлен ни один хоть сколько-нибудь ценный предмет. Если припомнить, как мало ценнейшего английского серебра 16 и 17 века сохранилось по сегодняшний день вследствие гражданских войн и военных событий, если припомнить, что во время французской революции и наполеоновских войн переплавлено было громадное количество прекраснейшего французского серебра 18 века,
а равно, что и выдающиеся изделия германского серебра погибли от плавки во время освободительных войн, то с культурно-исторической точки зрения нужно считать счастьем, что во время русской революции из прекрасного старинного серебра не погибло ничего или почти ничего», - констатирует Ларсонс.
За исключением этой небольшой «заслуги» в деятельности советской власти он не нашел ничего позитивного. Вторая книга, написанная, видимо, на волне успеха первой, включает не только портреты нескольких крупных советских руководителей, но и рассказы о судьбах таких же «спецов» - а там были и расстрелы по надуманным обвинениям, и смерть от голода и болезней, и несколько эпизодов самоубийств. Тем не менее, Ларсонса нельзя назвать ни врагом советской власти, ни хотя бы последовательным оппозиционером – скорее умудренным жизнью наблюдателем, сознающим недостатки и человеческой природы, и всех существующих общественных систем.
Владимир Скращук, специально для «Глагола»
Возрастное ограничение: 16+
В наших соцсетях всё самое интересное!
