Владимир Демчиков: Подросток на филфаке, или первые сто лет Эдуарда Лимонова

18 марта 2020

Вчера скончался известный русский писатель, публицист, поэт, политический деятель Эдуард Лимонов. Колумнист и постоянный автор "Глагола" Владимир Демчиков вспомнил статью, которую он написал летом 2014 года для интернет-журнала "Провинция" о том, как Лимонов выступал в Иркутском госуниверситете в рамках международного фестиваля поэзии на Байкале. Давайте вместе вспомним тот текст и писателя Лимонова.

16 июня 2014 года на филфаке иркутского госуниверситета должны были выступать Всеволод Емелин и Эдуард Лимонов, приехавшие на ежегодный фестиваль поэзии. Естественно, я отправился туда послушать Лимонова (Емелина я люблю, но его стихов мне вполне хватает в печатном виде). Хотя в основном, как мне говорили потом, люди собрались послушать Емелина… Но мне был интересен именно Лимонов – отличный писатель и поэт, человек поступка, независимый, с превосходным чувством юмора, любимый герой довлатовских новелл об эмиграции, автор каких-то диких политических заявлений и статей – в общем, яркий парень.

Грядущий приезд Лимонова вызвал настоящую бурю в полувысохшем стакане воды иркутской культуры. Вначале писатель Диксон и журналист Таевский опубликовали письмо "По поводу участия Э. Лимонова в Фестивале поэзии на Байкале-2014", наполненное сильными выражениями. Лимонов в нем был назван, в частности, "провластным провокатором-псевдооппозиционером", а самым острым выпадом в сторону организаторов фестиваля было то, что, приглашая Лимонова, они "загоняют осиновый кол в переделкинскую могилу основателя Фестиваля (имеется в виду поэт А. Кобенков – В.Д.), в саму фестивальную идею и, наконец, в саму писательскую организацию, подошедшую к черте раскола и самоуничтожения". Письмо, несмотря на резко агрессивный тон, выглядело, как ни странно, скорее, оборонительным документом. Возможно, это было связано с лексическим дисбалансом: в его тексте на 50 обвинительных имен существительных было только 9 глаголов.

Затем с открытым письмом выступил писатель Харитонов, который, уже в более спокойном тоне объявил о своем несогласии с приглашением Лимонова и о выходе из союза писателей (правда, к концу письма оказалось, что он передумал и решил остаться в союзе, а выйти только из его иркутского отделения). Харитонов также написал о том, что приглашение Лимонова оскорбляет память А. Кобенкова. Организаторы же фестиваля, вместо того чтобы что-то ответить оппонентам в печати, во-первых, заручились письменной гарантией от Лимонова, что тот про политику ни-ни. А во-вторых, вдохновившись могильной темой, решили тоже тряхнуть дорогим покойником и стали намекать, что у них где-то есть видео с А. Кобенковым, на котором он якобы хвалит Лимонова. В общем, вместо того чтобы, воспользовавшись прекрасной оказией, поговорить о литературе и о важности спорных фигур в истории культуры, оппоненты занялись поочередным доставанием из могилы ни в чем не повинного А. Кобенкова. В качестве логического завершения этого "данс макабр" в Иркутске возник еще один (четвертый по счету и, дай бог, не последний) союз писателей – антилимоновский. То есть Лимонов еще до своего приезда выступил в практически ленинской роли мощного организатора литературных сил, а писатели продемонстрировали свою пылкую верность коллективным формам литературной жизни.

…Встреча с Лимоновым и Емелиным должна было состояться в самой большой аудитории филфака (на самом деле она довольно маленькая). В ней когда-то читала стихи Б. Ахмадулина, и вообще там обычно выступают все приглашаемые на филфак известные писатели. Заставленная неудобными партами, с подиумом для преподавателя и доской, на которой были почему-то написаны математические формулы, аудитория была к началу выступления практически заполнена. Правда, было удивительно видеть за партами в основном достаточно возрастных преподавателей университета и представителей городского культурного полубомонда, студентов было совсем немного. А я боялся, что студенты заполнят все места, и некуда будет приткнуться (как было на Ахмадулиной 35 лет назад). Кстати, Лимонов в университетскую программу обязательного чтения, как оказалось, не входит, да и филологов на филфаке теперь всего ничего, одни пиарщики.

Встреча началась с чтения стихов, каждый поэт имел на это дело 30 минут. Начал Емелин, Лимонов запаздывал. Бродя по подиуму, Емелин минут десять увлеченно читал свои баллады, и тут в аудиторию заглянул Лимонов. Слегка пригнувшись, как провинившийся студент, он прошел и сел за преподавательский стол. Его серая майка, на которой было написано Havanа Pearl of Carribean Oldcity, отлично гармонировала с зеленой доской, расписанной математическими формулами.На правой руке у него были кольцо и перстень, как у Макаревича. Усевшись и достав из канцелярской черной папочки тонкую книжку стихов, он принялся слушать чтение Емелина и сразу стал похож на нахохленного воробья. Когда Емелин, читая очередную балладу, произнес какое-то матерное словцо, Лимонов усмехнулся, и седой встопорщенный газончик на его голове, слегка переросший нужную длину и завалившийся набок, бодро подпрыгнул.

К исходу своих 30 минут Емелин, заколебавшись в выборе какого-то стихотворения, замялся и вопросительно посмотрел на Лимонова, будто спрашивая совета. "Читай, читай, не отлынивай!" - буркнул на него привыкший командовать в бункере НБП Лимонов, - "Или давай тогда слово мне!". И тут слово Лимонову действительно предоставил ведущий мероприятия, иркутский поэт и организатор фестиваля Игорь Дронов. Причем предоставил так, как это обычно делают на рок-концертах: он вдруг во весь голос закричал на всю небольшую аудиторию, в которой сидели от силы человек 70: "Эдуард Лимонов! Встречайте!". Лимонов от неожиданного командного крика даже рванулся было встать – но тут же спохватился и сказал, что будет читать сидя.

Лимонов начал читать как раз с одного из самых слабых своих текстов – с "Русской карманьолы" (написанной на мотив французской Ah! ça ira, ça ira, ça ira!), который он во время чтения даже пытался напевать своим хрипловатым и неожиданно слабым даже для небольшой аудитории голосом. Третий прочитанный стих, 2010 года, - был одним из его лучших, это был "Апостол Павел":

Апостол Павел кривоногий,
худой, немолодой еврей,
свой ужин ест один, убогий,
присел на камни у дороги
и бурно чавкает скорей...
А рыбы вкус уже несвежий,
прогорклый вкус у овощей,
но Павел деснами их режет,
поскольку выбили зубей...
Ему “Послание к галатам”
с утра покоя не дает...
Кирпич, конечно, церкви атом,
но он христианство создает,
и варвар нам подходит братом...
И Церковь Божия растет...
Поел и лег. Приплыл на лодке
его забрать Мельхиседек.
Апостол Павел... куст бородки,
босой, немытый человек...
Сектант по сути бомжеватый,
но в глубине его сумы
лежит “Послание к галатам”,
И вот его читаем мы...

Здесь прекрасно даже то, что любителям Асадова кажется "корявым": Лимонов замечательно владеет средствами "наивной" и "корявой" поэтической речи и, конечно, умеет работать, по выражению Марьи Васильевны Розановой, на снижение. Лимонов читал довольно много (всего он прочел 17 стихотворений), подборка была отличная, хотя время от времени он, листая книжку, бормотал: "Черт его знает, что читать…". Было несколько пронзительных стихотворений, посвященных его умершей Наталье Медведевой ("Мы любили друг друга при Миттеране" и другие), были "Актрисы моей юности скончались…", "Печален мир англосаксонский…", "Забастовка", замечательные "Люди в кепках", "Баллада Бидо и Юло" и как-то пропущенное мной ранее неожиданно сентиментальное "В детстве":

Антропологов с немецкими фамилиями,
Продвигавшихся по Нигеру с флотилиями,
Археологов, - ученых из Германии,
Заболевших пирамидоманией,

Белокурых бестий с сломанными шляпами,
Окруженных неграми с арапами,
Улыбющихся, стоя с карабинами,
С тушами слоновьими и львиными,

Я любил при тусклой лампочке разглядывать,
Я вгрызался в мясо книг, способных радовать,
И мне нравились шикарные истории
Европейцев, основавших лепрозории...

Вдохновляли меня дамы тонконогие,
Белые чулки их, юбки строгие,
Лица, осененные панамами,
Я мечтал дружить с такими дамами...

Прочитав "Колониальные товары", Лимонов глянул на часы и спросил у Дронова, волновавшегося на первом ряду: "Все?" "Еще три минуты!" - строго отвечал классику неумолимый Дронов. И Лимонов послушно прочел напоследок одно из нелучших своих стихотворений "Карты Ближнего Востока"… То есть у него получилось закольцевать композицию двумя неудачными вещицами, недаром одна из его книг так и называется: "Дневник неудачника".

Начались вопросы. Один вопрос, другой, третий… Люди, задававшие эти вопросы, были взрослыми, даже пожилыми, никто из немногочисленных девушек и юношей вопросов не имел. Один молодой человек, впрочем, довольно путанно попытался задать вопрос: а нужно ли вообще рассматривать персону автора, не достаточно ли для восприятия просто текста как такового, - но Лимонов даже не понял, про что это он. Как это, без автора? Личности только и интересны! Правда, еще один из присутствующих, также довольно молодой человек в голубой косовороточке, как раз имел, что сказать, но когда встал – то обратился к собравшимся с заготовленной прочувствованой речью, начинавшейся так: "Люди, подумайте, а нужна ли вам такая поэзия?" Люди (и, к своему стыду, я тоже) дружно завозмущались и зашикали на проникновенного молодого человека. Он попытался продолжить: "Поэзия, в которой есть такие слова...", но тут на него налетели эскадроны смерти в лице поэта Дронова, продолжавшего ревниво отвечать за мероприятие, и юный диверсант в косоворотке был изгнан. А зря, думаю я сейчас. Вот Лимонов – наоборот, сразу оживился и все порывался «ответить на вопрос» молодого человека, потому что сразу почувствовал себя в своей стихии, в стихии конфликта и какой-то острой ситуации типа назревающей драки. Собственно, все истории про Лимонова у того же Довлатова – они об этом. В них во всех Лимонов - "анфан террибль" эмигрантской литературы и литтусовки, смешно эпатирующий унылых эмигрантских литклассиков. И вот, когда, наконец, в Иркутске появился настоящий герой "истории про Лимонова" - мы, скучные болваны, его затоптали. Что ж, тем хуже для нас, диалог Лимонова с местным ревнителем настоящей поэзии мог бы получиться смешным. До сих пор себя ругаю, что поддался общему припадку приличия…

Под конец мероприятия и я задал Лимонову вопрос: я попросил его рассказать про его парижские годы и, в частности, про сотрудничество с издательством «Синтаксис» М. В. Розановой и А. Д. Синявского. Марья Васильевна о Лимонове обычно говорит с удовольствием и относится к нему тепло. Интересно было услышать от Лимонова про те времена, когда они общались. Лимонов ответил просто: сказал, что изданные в "Синтаксисе" у Розановой два его романа ("Молодой негодяй" и "Подросток Савенко") ему были не так важны, как его французские издательские успехи: у него было целых два издателя («а у всех – по одному!»), он добился того, что они у него покупали по два романа в год («а у всех – по одному!»), в общем, французские годы были для него прежде всего годами борьбы за писательский успех на местном рынке. Про Марью Васильевну Лимонов вспомнил только, что она показала ему Синявского (который в доме редко выходил к гостям) только на третий раз, что не давала мужу пить, а сам Синявский вообще был "хороший дядька с бородой" и "блистательный критик". Под конец Лимонов вспомнил, как Синявский однажды сказал ему: "Мне стыдно признаться, но мне все чаще снится лагерь (Синявский, осужденный на знаменитом "процессе Синявского-Даниэля", отсидел шесть лет – В.Д.)… Причем снится он мне такой цветной, там так хорошо…". Я, говорит Лимонов, тогда ему на это сказал: "Ну так вы так и относитесь к лагерю, каким он вам снится, так про него и думайте!" Я тут же представил себе Синявского, начавшего думать о лагере хорошо после яркого сна, и чуть не рассмеялся вслух.

Ответ на вопрос о Синявских прекрасно иллюстрировал отношение Лимонова к людям вообще. Лимонов, в общем-то, настроен ко всем людям доброжелательно-равнодушно и подходит к ним инструментально: человек для него – это просто говорящий предмет окружающего мира. На нем можно сидеть, лежать, его можно трогать, рассматривать, в него можно говорить, об него можно греться, за ним можно прятаться от пуль, от него можно чего-то добиваться, к нему даже можно при этом испытывать какие-то простые эмоции (как к автомату, выдавшему нам стакан газировки), и в целом люди – это хороший, разнообразный материал, про них даже можно книжки писать. Но в отношении Лимонова к людям нет эмпатии, он не чувствует людей, и в этом смысле он – подросток. И всю жизнь Лимонов поддерживал в себе как раз вот это – некогда схваченное и понятое в себе – подростковое отношение к миру. Ему как бы всегда шестнадцать лет.

Как полагается подростку – он всегда погружен себя, зациклен на своей жизни и своих сиюминутных хотениях и увлечениях, довольно равнодушен к окружающим и резок в суждениях – мир для него враждебен и глупо устроен. Рассуждения Лимонова о литературе, которые звучали на филфаке ("Хлебников – вот настоящий гений… Маяковский – так себе поэт… Пушкин – это скучно… Байрон был интересен, потому что скандалил, это привлекает, нужен авантюризм…" и т.д.) – это, конечно, рассуждения подростка, такого восьмиклассника, которому удобно все сложное объяснить через простое, и для которого писатели – это как бы пацаны, которые вышли в литературу погулять, как во двор, а там уж как кто умеет, тот так и развлекается. Говоря о важности авантюризма и духа приключений в писательской биографии, Лимонов повернулся за поддержкой к Емелину:
- У тебя есть татуировки?
- Нет!
- Это ужасно!
И действительно, что это за писатель без татуировок? Вернее, что это за писатель, если он не нормальный пацан?

Но для того, чтобы оставаться таким вот "вечно юным варваром", нужно постоянно поддерживать в своей жизни какое-то напряжение в противостоянии с миром – как и делал Лимонов. Уехать в юности в Америку, покорять ее, пробиваться, не прогибаясь, и непрерывно самоутверждаться. Переехать во Францию, добиться там известности, настаивать на своих правилах игры, вести себя независимо. Затем вернуться в Россию, создать партию, ездить на региональные войны, и обо всем этом писать, писать книги… Правда, подчеркнутая независимость иногда сопровождалась странными зависимостями: Лимонов-политик со своей маленькой партией почему-то всегда искал альянса с «большими» - входил в теневое правительство Жириновского в девяностые, затем были еще какие-то альянсы: с Касьяновым, с Немцовым… Вечный подросток пытался, наверное, как-то использовать политических папиков, но со стороны он всегда выглядел в этих альянсах "младшим".

В общем, Лимонову всю жизнь удавалось поддерживать в своей жизни то напряжение, которое позволяло ему ощущать себя подростком и придавало смысл его простым рассуждениям о жизни, политике, да и о литературе: в борьбе не до сложностей. Его партия жестко бодалась с режимом, ее запрещали, Лимонов сидел в тюрьме, его лучший и важнейший политический проект – "Стратегия 31" – на протяжении пяти лет был под жестким запретом, и каждое 31 число стареющего Лимонова омоновцы на Триумфальной площади ритуально несли на руках в автозак – на омоложение.

Противостояние с Путиным было самым важным для Лимонова источником его вечной, легендарной молодости. Но вот случился Крым, Славянск и Донбасс - и противостояние исчезло. То, о чем Лимонов, сам харьковчанин, говорил с 1991 года, стало реальностью: Крым присоединили к России, а Украина вступила в полосу турбулентности и возможного распада. И этот момент Лимонов, с энтузиазмом поддержавший новую политику Путина, недооценил. И на впервые разрешенной 31 мая акции на Триумфальной площади, за которую он бился все эти годы, он оказался – уже под охраной ОМОНа – перед жалкой горсткой сторонников, даже не поддержавших его скандирования "Киев-капут!". Никто не пришел – а зачем? Зачем протестовать против запрещения свободы собраний (статья 31 конституции), вместе с тем, кому теперь это разрешают? Стратегия-31, став разрешенной, неожиданно как бы отменила сама себя. Исчезло противостояние с властным Левиафаном – один из источников вечной лимоновской молодости.

И вот тут-то с Лимоновым произошла история сродни истории с портретом Дориана Грея. Дело в том, что можно сколь угодно долго сохранять себя подростком, сражаясь с этим миром. Но рано или поздно, в тот момент, когда тебе, вечно-шестнадцатилетнему, вдруг захочется чего-то другого, или ты просто решишь выйти из драки и вообще немного повзрослеть– тебе стукнет не 17 или 20, тебе стукнет даже не 71 (именно столько сейчас Лимонову). Тебе исполнится сразу 100 лет. После шестнадцати - сразу сто. Сейчас все рассуждения Лимонова – и о литературе, и о политике, и о чем угодно – вдруг стали звучать как рассуждения 100-летнего дедушки.

Эти рассуждения мало чем отличаются от суждений 16 летнего подростка: и подросток, и глубокий старик мыслят примерно одинаково, для них мир устроен просто, он физиологичен и весь нанизан на потребности их организма. Категоричность подростка извинительна – он еще молод, и ему еще только предстоит понять, что скучный в детстве Пушкин потому и читается сегодня так, как будто все им написанное было написано не 200 лет назад, а вчера, что он любил и свою молодость, и свое взросление, и свое – в 37 лет – старение, которое воспринимал с юмором.

Слишком серьезное отношение к себе (как у Лимонова), борьба со своей старостью и потребность все время противостоять окружающему миру как бы загоняют человека внутрь самого себя, человек эмигрирует в собственную голову, которая становится его домом и его родиной, в которой он всегда подросток. И когда столетний дедушка, вчерашний подросток, кричит в центре Москвы слабеньким голоском в микрофон кучке собравшихся: "Киев – капут!", а с ним вместе никто не скандирует, даже эта горстка – это просто неудачная попытка дедушки выйти из своей головы в реальный мир, а никакая не политика. Политика – это вообще не дело отдельных людей. Практическая политика – это дело людей, способных слипаться в клубки, как дождевые черви, и действовать как единый организм. Дело отдельных людей – как раз литература.

Поэтому нынешние подростки (я сужу по аудитории филфака) к столетним патриархам равнодушны – как и полагается в их жестоком возрасте. Они предпочитают тех, кто помоложе и живет в их мире, а не в собственной голове. Даже если те хуже пишут.
Автор: Владимир Демчиков, 2014. Впервые опубликовано в "Провинции".
На фото: Лимонов на филфаке ИГУ, Иркутск, 16 июля 2014.

Возрастное ограничение: 16+