Лев Сидоровский: Танки идут по Праге, танки идут по правде

21 августа 2021

Уроженец Иркутска, журналист Лев Сидоровский вспоминает советское вторжение в Прагу в 1968 году.

Да, уже более пятидесяти лет минуло с того 21 августа, а от чувства стыда всё никак не избавиться. Хотя, казалось бы, ну, в чем лично мне виниться? Не я же принимал то решение. Однако семеро достойных людей с протестом на Красную площадь вышли, а я тут, в Питере, промолчал.

Конечно, «Пражская весна», которую в 1968-м провозгласил Александр Дубчек («Свобода прессы, собраний!»), была Брежневу, да и всей (пожалуй, кроме Косыгина) его компашке как кость в глотке. Подумать только: впервые в социалистическом содружестве рухнула всякая цензура, на волне гласности возник необыкновенный энтузиазм – вот и двинули «наши» в суверенную страну войска стран Варшавского договора (СССР, Болгарии, Венгрии, ГДР, Польши), придумав для агрессии вполне иезуитский повод: «С целью оказания интернациональной помощи трудящимся ЧССР и защиты социализма от контрреволюции». Как будто «трудящиеся ЧССР» об этом нас просили.

Помню газеты тех дней, словно соревнующиеся в приступе бешенства. Например, единственный среди отечественных газетчиков Герой Советского Союза Сергей Борзенко на страницах «Правды» не скрывал радости: «Мчусь с танкистами к Праге! Знакомая по 1945-му дорожка..».

Двадцать первого, в два часа ночи, в пражском аэропорту Рузине приземлились два транспортных самолета с советскими десантниками, которые мигом заняли здесь все служебные помещения. И дальше они руководили прибытием бортов с тяжелой военной техникой, которые с минутным интервалом, один за другим, садились на летном поле. Выползавшие из грузовых отсеков танки и бронетранспортеры строились в ряды и двигались в центр города.

К четырем утра были блокированы редакции газет, телецентр, телеграфное агентство «ЧТК». Затем – ЦК. Разбуженные грохотом пражане высыпали на улицы, стали возникать баррикады. Прозвучали первые залпы: советские танкисты обстреляли здание Национального музея, приняв его за Парламент. Люди бежали наперерез с криками и плакатами: «Уходите домой!»; «Ленин, проснись! Брежнев сошел с ума!»; «Почему?» Их чувства тогда пронзительно выразил наш Евгений Евтушенко:

Танки идут по Праге
в закатной крови рассвета.
Танки идут по правде,
которая не газета.

Танки идут по соблазнам
жить не во власти штампов.
Танки идут по солдатам,
сидящим внутри этих танков...

Спустя неделю я оказался в Польше, и там мой приятель, журналист, Сташек Ходынецкий на своей старенькой «Варшаве» (аналоге нашей «Победы») устроил гостю вояж через всю страну. Наконец, добравшись до Закопане, разместились в отельчике под названием «Хальный».

Назавтра решили прокатиться на плоту по живописной реке Дунаец, которая как раз делила Польшу и Чехословакию. Плывем. Наш плотогон ловко, наподобие венецианского гондольера, орудует длинным веслом и тоже поет. Река бурная, узкая: противоположный берег – рядом. А там, у самой воды – чех (или словак?) попыхивает трубкой. Я от избытка чувств его приветствую, естественно по-русски, а он в ответ демонстративно сплевывает в воду и показывает мне кулак.

На другой день заглянули в приграничное село Хохолово. Шлагбаум открыт, за шлагбаумом – село словацкое. Побродили по площади, Сташек говорит: «Поедем в городок Попрад, тут недалеко, и поляков туда пропускают без всяких виз». Но я, к подобным вольностям не привыкший, решил всё ж испросить соизволения у чешских пограничников. Захожу в их помещение, обращаюсь к улыбчивому стражу: так, мол, и так, журналист из Ленинграда, в этих местах впервые, хочу вот на этом авто заглянуть в ваш Попрад. Но страж вмиг лицом багровеет и сквозь зубы: «А почему не на танке?» Я что-то лепечу про то, что мне очень стыдно за моих правителей, но он резко: «Вон отсюда!» и демонстративно поворачивается спиной. Как мне тогда было тошно.

Чем же мне жить, как прежде,
если, как будто рубанки,
танки идут по надежде,
что это – родные танки?..

Только спустя двадцать лет, в 1988-м, решился отправиться в Прагу. Когда узкая улочка от берега Влтавы вдруг вывела на простор Староместской площади, я, потрясенный тем, что открылось взору, невольно прошептал: «Этого не может быть!» Но это было. В разных старых европейских городах мне раньше уже доводилось немало повидать подобных – и по местоположению, и по значению – площадей, но такого размаха, такого пиршества готики, барокко, рококо, ренессанса и прочих, Бог весть каких стилей, такого волшебного сочетания красок, полутонов, оттенков – от собора Святого Микулаша до храма Девы Марии перед Тыном, и дворца Гольц-Кинских, и Ратуши – не мог и вообразить.

Конечно, как и все на площади, тоже замер перед знаменитыми часами, что украшают башню Ратуши с незапамятных времён, дождавшись мига, когда раскрылись над циферблатом окошки и прошествовали из одного в другое двенадцать апостолов, а этажом ниже Скелет переворачивал песочные часы, звонил в погребальный колокол и кивал Турку, но тот отрицательно качал головой: мол, нет, ничего не выйдет. И смотрелся Транжира в зеркало, и потряхивал с наслаждением кошельком Скупой... А потом весело прокукарекал над площадью Золотой Петух.

Назавтра я увидел все эти куклы совсем близко, потому что проник внутрь башни и по немыслимо узкой винтовой лестнице поднялся туда, где апостолы, отдыхая, ждали своего очередного выхода «на люди». Там, среди огромных шестеренок, рядом с сердцем механизма – хронометром, носом к носу столкнулся я с механиками часов – Йозефом Валашеком и Мирославом Грушкой.

Благодаря своему польскому кое-как объяснился по схожему чешскому и узнал немало всякого. Например, когда-то седовласый Валашек принял на этом посту эстафету от самого Рудольфа Весецкого, который реставрировал часы после того, как фашисты в сорок пятом попытались их вместе с Ратушей и всем городом уничтожить. Пан Йозеф втолковывал гостю: «Мне еще нет шестидесяти, но организму уже требуется ремонт. А часам – 578! Представляете, как тщательно приходится за ними следить?».

Да, пражане давным-давно привыкли начинать и заканчивать трудовой день с пением золотого петушка, и, оказывается, если этот сигнал вдруг запоздает, из зарплаты механиков начальство высчитывает по сто крон. А это иногда вполне может случиться, чаще всего, по вине голубей. Ремонт, которым оборачиваются голубиные проказы, порой обходится городу в сотни тысяч крон!

«Циферблат изображает движение небесных тел, – включился в разговор Мирослав, – правда, есть здесь один недостаток: художник считал, что Земля – центр Вселенной. По нашим часам можно определить и старочешское время (когда двадцать четвертый час точно совпадает с заходом солнца), и вавилонское, и среднеевропейское, и увидеть положение солнца по отношению к звездам, а заодно выяснить миг, когда на небе появляется луна».

Пан Валашек вышел на крохотный балкончик, глянул вниз и махнул кому-то рукой. Пояснил: «Мой старый приятель, теперь уже пенсионер. Послушает петушка и, как всегда, спустится во-о-он в тот пивной погребок... А вам непременно надо отведать праздройское «У Калиха».

Воспользовавшись добрым советом, я скоро отыскал улицу На Боишти, а там здание, украшенное своеобразным гербом, в центре которого калих: так в давние времена назывался гуситский бокал. Поэтому вот уже больше ста лет расположенный здесь ресторанчик именуется «У чаши», или «У Калиха», и особенно знаменит он тем, что именно в этих стенах, по воле Ярослава Гашека, неоднократно сиживал Йозеф Швейк, именно под этой крышей, благодаря карандашу художника Йозефа Лады, однажды появилась в альбоме симпатичная физиономия «бравого солдата».

Директор ресторанчика Йозеф Слука продемонстрировал мне эту физиономию на стенах всех трех залов, а еще на сувенирных бокалах, салфетках, подставках для пивных кружек, значках, брелоках, обложке меню. В меню среди прочих блюд – «шницель лейтенанта Дуба», «филе кадета Бидлера», «тефтели повара Юрайды», «секрет Швейка (для 4 человек)», в общем, многие аппетитные кушанья обрели имена героев романа. За столиком под портретом императора Франца-Иосифа (естественно, "засиженного мухами"), я с удовольствием вкусил пару кружек напитка, столь любимого «бравым солдатом». Кажется, именно под этим портретом агент тайной полиции Бретшнейдер арестовал Швейка, чтобы тот вошел в историю первой мировой войны, а затем – трактирщика Паливца.

Кстати, блюдо, которое мне предложили, называлось: «кладовая Паливца». Но я предпочел «ростбиф пани Мюллеровой»...

Прага. По этим улочкам ходили Тургенев и Гоголь, Гончаров и Достоевский, Чайковский и Репин. Здесь, над Влтавой, читал стихи Маяковский. Восхищенный городом, Эренбург писал: «Прага – это роза ветров: на неё повеяло французской готикой и римским ренессансом, но всё обрело свои черты, свой чешский характер». Хикмет признавался: «То, что называют Прагой, – это волшебное зеркало».

Я тоже ощущал нечто подобное, бродя над влтавской волной, взбираясь на зеленые холмы – туда, где Градчаны, Пражский град с уникальными витражами собора Святого Вита, жемчужина барокко – Лорета с ее дивным перезвоном колоколов. Пронзительная деталь: 436 советских воинов, освободителей города, похоронены на Ольшанском кладбище (неподалеку – могила Франца Кафки), 437-й – здесь, у Лореты.

Госпиталь, в котором пытались спасти героя от ран, находился рядом, и он, очарованный этим хрустальным перезвоном, пожелал лечь в землю вблизи часовой башни. На могильном камне два слова: «Солдат Беляков». А внизу, минуя Пороховые ворота, любовался я живописной улочкой На Пршикопе, где духовой оркестр (музыканты в зеленых шляпах с перьями, да и все остальное одеяние весьма экзотично) исполнял старинные вальсы и танго, где мальчишки лихо носились между праздными гуляками на роликовых досках.

И снова – разлет площади: Вацлавское наместье. Магазины, отели, рестораны, кафе, кинотеатры. И вся эта блистательная перспектива завершается скульптурой всадника перед златокупольным силуэтом Национального музея, по которому в 1968-м палили наши танкисты. А рядом то место, где в январе 1969-го в знак протеста сжег себя Ян Палах: этот мальчик не мог позволить себе пережить страшное нашествие из Москвы.

В последний пражский вечер вышел я на узенькую, причудливо извивающуюся, какую-то невероятно «средневековую» (словно театральные декорации), освещенную желтыми фонарями Карлову улицу и, миновав арочные ворота в старинной башне, оказался на древнейшем в Европе (шестьсот тридцать лет!) Карловом мосту.

Внизу тихо струилась Влтава, по берегам – в золотом, голубом, молочном свечении – выступали Пражский град, Градчаны, Национальный театр, а здесь, на мосту, среди пышных статуй, изваянных мастерами эпохи барокко, кипела своя, особая жизнь. Застыли над парапетом рыболовы, чинно прогуливались немолодые парочки, нежно обнимались юные пражане и пражанки, негромко звучали песни – на чешском, английском, французском, иврите. Люди подходили, подпевали, танцевали.

Всем было хорошо! И сердцу хотелось любить. И становилось абсолютно ясно: чтобы ощутить самую-самую изюминку этого города, надо непременно в поздний час придти на Карлов мост. Вот почему я бросил отсюда в воды Влтавы монетку.

И старинная примета оправдалась: еще спустя двадцать лет, в мае 2008-го, вернулся сюда, чтобы снять видеофильм, который, в память о давней пьесе Константина Симонова, назвал «Под каштанами Праги».

Кстати, а почему тогда, в 1945-м, у пьесы возникло такое имя? Ведь каштаны, столь распространённые во всей Европе, отнюдь, не главная пражская примета. Мне думается, потому, что Константину Михайловичу просто очень понравилось полное, ну что ли, некоей поэзии название площади – «Pod kastany», то есть – «Под каштанами». Там тогда, действительно, было необъятное буйство цветущих белых и красных каштанов, на которой располагалось Советское посольство. Может, в ту пору он там и останавливался. И прилегающая улочка называлась так же.

Прошло время, и площадь, на которой всё так же размещается российская дипломатическая миссия, заодно с улочкой, обрела имя нашего Бориса Немцова, а неподалёку расположенная аллея – нашей журналистки и правозащитницы Анны Политковской. «Потому что, – обосновали своё решение депутаты Пражского городского совета, – эти люди погибли в борьбе за демократию и права человека».

Наверное, депутаты правы. Вот так, спустя годы, аукнулось нам, в том числе, и то самое августовское утро 1968-го, когда туда вломились советские танки. Только зачем при этом нынче уничтожать памятник маршалу Коневу, чьи войска в сорок пятом Прагу освобождали? А ещё как позорно, что сегодня кое-кто там оскверняет могилы советских воинов.

Но всё же я в Прагу влюблён – вот и написал под тем небом когда-то:

Какое же это великое благо –
Увидеть тебя, златоглавая Прага!
За что мне сегодня такая награда –
Бродить от Градчан до холмов Вышеграда!

И сердце моё бьётся чаще раз во сто,
Когда я гуляю вдоль Карлова моста…
Ликует душа «на четыре октавы»,
Когда я стою возле реченьки Влтавы…

С далёких времён справедливо воспеты
Мощь готики «Вита» и нежность «Лореты»…
И было бы здесь мне немножко пустынно
Без «Девы Марии», грустящей «у Тына»…

Наверно, по каждой из этих дорожек
Бродили и Кафка, и Дворжак, и Мрожек…
Здесь воздух излечит любого калеку,
Здесь лучшее пиво, конечно, – «У Флеку»!

Но ты и без пива сильнее, чем брага,
Меня опьянила, красавица-Прага!
Большое спасибо за встречу такую»
А если по-чешски, то – «Вельми декую!»

Автор: Лев Сидоровский, Иркутск - Петербург

Возрастное ограничение: 16+