Лев Тимофеев: почти лояльный диссидент

30 марта 2021

«Глагол» продолжает еженедельные публикации обзоров иркутского историка и журналиста Владимира Скращука о редких книжных изданиях, многие из которых сохранились в Иркутске в единственном экземпляре.

Тимофеев Л. Технология черного рынка, или Крестьянское искусство голодать. – Нью-Йорк, «Товарищество зарубежных писателей», 1982. – 126 с.

Журналисты, пишущие о Тимофееве и бравшие у него интервью, иногда называют его «последним диссидентом». Происходит это потому, что его арестовали в марте 1985 года – то есть уже после избрания Горбачева на пост Генерального секретаря ЦК КПСС, а освободили почти через два года, в феврале 1987 года. В отличие от множества других людей, которые понимали, какую участь себе избирают, когда передают свои тексты в «самиздат», а тем более в «тамиздат», Тимофеев вовсе не стремился к статусу и славе «борца с советской властью» - напротив, он пытался издать свои книги в СССР.

Почему бы нет, ведь многие годы ему это удавалось. Лев Тимофеев родился в Ленинграде в 1936 году, с 1943 года после эвакуации семья жила в Москве. Тимофеев окончил Московский институт внешней торговли (ставший с 1958 года экономическим факультетом МГИМО), работал инспектором внешнеторговых операций в портах Черного моря и Дальнего Востока. Два года отслужил в армии военным переводчиком, а после увольнения в запас работал в штате журналов «Молодой коммунист» и «В мире книг», сотрудничая при случае и с другими изданиями – в 1964 году, например, были опубликованы первые стихи в журнале «Юность». Ничто в этой жизненной траектории не предполагало инакомыслия – и подтверждением тому стало получение в 1976 году статуса кандидата в члены КПСС. 

Перелом случился, как и со многими другими советскими авторами, при столкновении с сельско-колхозной действительностью. Существует, к примеру (в пересказе Сергея Довлатова), история о том, как Юрий Любимов снимался в небольшой роли в картине Ивана Пырьева «Кубанские казаки» и услышал от старушки вопрос: «А вы, ребята, из какой жизни картину снимаете?». С того момента, якобы, рассказчик и начал сомневаться в рассказах газет о благополучной жизни колхозов. Возможно, так оно и было, недаром же в советской послевоенной литературе появилось целое направление писателей, названное неуклюжим словом «деревенщики».

Для Тимофеева перелом наступил, видимо, в конце 1960-х – начале 1970-х годов, когда он купил деревне Гати Рязанской области дом, чтобы жить и работать над диссертацией. Наблюдения за коренными сельскими жителями оказались намного увлекательнее и плодотворнее исследований мелодики русского стиха: экономист по основному образованию Тимофеев обнаружил, что советская деревня, да и вся советская экономика, основана не на плане, а на локальных договоренностях по принципу «ты мне, я - тебе», то есть том самом «черном рынке».

Образцом и самым близким (через дорогу от дома автора) объектом изучения стало хозяйство Аксиньи Егоровны Ховрачевой, портрет которой сняли с колхозной Доски почета только после ее смерти. С сорока соток земли, за право пользования которой и после ухода на пенсию работала в колхозе, она кормила всех городских родственников – а продавая свой урожай на рынке, и еще сколько-то горожан, которые не могли приобрести необходимые товары в государственных магазинах. Да, цена на рынке была существенно выше, но зато всех устраивало и количество, и качество товара. Рынок этот в любой момент существования СССР могли объявить нелегальным, а всех продавцов – спекулянтами, хотя были они великими тружениками.  

«Иногда кажется, что чёрный рынок, -  всё это искусство дышать в петле запретов и ограничений, вся эта простодушная хитрость, этот кооператив нищих, - нами придуман, что мы тут обманули советскую власть: нам - колхоз, а мы приусадебное хозяйство; нам - дефицит и распределение по карточкам и талонам, а мы - взятку и товары через заднюю дверь; нам - постную пятницу в заводской столовой, а мы - кроликов разводить в городской квартире; нам - бесплатно плохого врача в конце длинной очереди больных, а мы - с подарком и без очереди к хорошему... Словчили? Дудки! Когда надо, власти и приусадебное хозяйство прижмут запретами и налогами (так было!), и кроликов из городских квартир милиция повытрясет, и за подарки врачу сроки давать будут. Раз терпят, значит, всем выгодно. Раз терпят, значит, без этого и власти не удержатся».

Придя к такому – довольно неожиданному и абсолютно неортодоксальному для советского человека – выводу, Тимофеев стал искать ему подтверждения. И нашел, да не где-нибудь, а в открытой советской печати. Во всей его книге (небольшой по объему и написанной скорее в стиле газетного очерка, чем обстоятельного исследования) нет ни одной ссылки на иностранную статистику, диссидентские сочинения или какие-то другие неразрешенные в СССР источники. Только официально опубликованные в газетах, журналах и отдельными монографиями работы советских ученых, экономистов и социологов.

Оказалось, например, что с момента своего зарождения в 1930-х и до середины 1970-х годов советские колхозы практически не платили своим работникам по заслугам – по подсчетам советских экономистов, реально оплачивалось от 40 до 60% трудозатрат. Более того, многих работников, не имевших достаточного образования, более грамотные руководители банально обманывали: Тимофеев приводит пример, когда многодетная мать много лет подрабатывала уборщицей в административных помещениях колхоза и получала 10 рублей. А при начислении пенсии с удивлением узнала, что ее зарплата составляла 40 рублей – председатель (вероятно вместе с бухгалтером?) попросту забирал себе остальные 30 рублей.  

Как же выживают крестьяне, задал себе вопрос Тимофеев? И быстро нашел ответ: живут за счет приусадебного хозяйства. В соседнем с Гатями селе Покров местные жители выращивали только огурцы – и получали с каждого участка по 5 тысяч рублей в год. Гати не могли заниматься тем же: они были дальше от дороги, где удобно было вести торг, поэтому в Гатях специализировались на более дешевой, зато и менее капризной картошке. В целом же в СССР «…в совокупном объеме потреблённой сельскохозяйственной продукции доля приусадебных крестьянских хозяйств с их полутора-двумя процентами пахотной земли намного больше половины. Да что там, в прибалтийских республиках доля приусадебных хозяйств в совокупном сельскохозяйственном продукте и по официальной статистике составляет почти половину: в Литве, например, - 43,6%. В то же время «в семьях колхозников Литовской ССР в 1971 году 50,5% общих доходов было получено из личного подсобного хозяйства».

Советские экономисты, особенно в поздние годы СССР, много говорили об изучении спроса и следовании ему. Пока экономисты говорили, крестьяне действовали: Тимофеев приводит примеры выращивания в самых невероятных условиях средней полосы России то огурцов круглый год, то тюльпанов к 8 марта. Многие граждане СССР помнят историю про среднеазиатский лук: когда с этой задачей не справились колхозы, в порядке эксперимента несколько полей отдали в аренду семьям местных корейцев – и они завалили луком все рынки. Впрочем, дело тут не в национальных традициях луководства или исконном трудолюбии корейцев: когда в порядке такого же эксперимента горожанам разрешали собирать урожай на полях пригородных совхозов, количество собранного и сохраненного (что особенно важно) вырастало в несколько раз. Экспериментальный колхоз, в котором председателю было разрешено набирать работников под конкретную задачу и платить по произведенному, показал столь же неожиданный результат: если в обычном хозяйстве на одного начальника было 3,6 работника, то здесь на одного начальника было 40 работников. Ларчик открывался просто: за работу в поле платили больше, поэтому руководителей был самый минимум.

В остальных же колхозах, где заработная плата не оправдывала ни ожидания, ни необходимые трудозатраты, у колхозников было три основных способа выжить. Во-первых, снизить до минимума потребление всего, что нельзя вырастить или сделать собственными руками (то самое «искусство голодать»). Во-вторых, работать дополнительно к основному месту трудоустройства на собственном подворье, и, в-третьих, привлекать к этому труду всех, от детей до стариков. Тимофеев иллюстрирует этот тезис документом:

«В правление колхоза «Счастливая жизнь» от механизатора Тюкина, Гаврилы Ивановича. Заявление. Прошу отобрать у нашей семьи индивидуальный огород и предоставить нам с женой возможность зарабатывать в колхозе дополнительно еще три тысячи рублей, которые мы ежегодно выручаем на базаре от продажи ранних огурцов. Моя просьба вызвана тем, что вчера, возвращаясь с работы на ферме, моя жена, Тюкина Анна (1951 г. рожд.), увидела, что перед ней по дороге катятся цветные шары, - наработалась, значит. Когда жена остановилась, шары исчезли, но когда пошла дальше, шары опять покатились. Справку от фельдшера прилагаю».

Интересно было бы послушать, что сказал бы Гаврила Тюкин по поводу фрагмента Программы КПСС, приведенной Тимофеевым чуть дальше в его книге: «В ближайшее десятилетие (1961-1970) Советский Союз, создавая материально-тех­ническую базу коммунизма, превзойдет по производству продукции на душу населения наиболее мощную и богатую страну капитализма - США; значительно поднимется материальное благосостояние и культурно-технический уровень трудящихся, всем будет обеспечен материальный достаток; все колхозы и совхозы превратятся в высокопроизводительные и высоко­доходные хозяйства; в основном будут удовлетворены потребности советских людей в благоустроенных жилищах; исчезнет тяжелый физический труд; СССР станет страной самого короткого рабочего дня».

Можно, конечно, предположить, что Тимофеев экстраполирует частный случай на все колхозы, что так нельзя говорить даже про одну Рязанскую область – мало ли, нашлась одна семья трудоголиков. Но нет – вот официальное исследование В.И. Староверова «Город и деревня» (М.: Политиздат, 1972): «По материалам социального обследования в колхозах Нечерноземной зоны, затраты времени трудоспособного колхозника в артельном производстве составили 2600 часов, а колхозницы - 2380 против 2000 часов оптимально возможного времени в промышлен­ности».

Тимофеев предлагает прибавить к этому времени не менее 1 000 часов на личном участке – и получается почти 10 часов рабочего времени каждый день, без выходных, в течение всего года. Даже дети, для которых какой-то умный областной начальник ввел в 1970-х «уроки сельского труда», писали в анкетах, что только на картофельных полях они работают четыре раза за сезон. Загибайте пальцы: на колхозном поле вместе с родителями – ради того самого приусадебного участка, который при определенных условиях могли и отнять; на семейном приусадебном участке - ради заработка и запасов на зиму; на колхозном поле вместе с классом - в порядке «шефской помощи», а теперь еще и на уроках сельского труда…И это не считая ухода за скотиной, ежедневных трудов по содержанию скотины, доставке воды, прополке и так далее.

Мелкий, но показательный штрих: советская промышленность упорно выпускала лопаты, грабли и другие инструменты для ручного труда на 0,5-1 кг тяжелее, чем было положено по санитарной норме. И никакие увещевания врачей, никакие статьи и фельетоны в газетах не могли изменить эту ситуацию: заводы закрывали план не по количеству выпущенных инструментов, а по весу. Поэтому крестьяне, от детей до стариков, должны были в прямом смысле слова надрываться на работе. И этот тезис Тимофеев подтверждает ссылками на официальные исследования о продолжительности жизни, смертности и заболеваемости в городах и сельской местности. 

Разумеется, так не могло продолжаться вечно. Поколение, которое пришло на смену Аксинье Ховрачевой, было настроено не работать – по крайней мере, работать не так, как старшие. При первой возможности молодежь старалась переехать в город, где тоже надо работать, но, по крайней мере, есть электричество без перебоев, водопровод, общественный транспорт, выходные, отпуск, трудовая книжка, поликлиника и инспекция по труду, которая следит за соблюдением режима труда и отдыха на предприятии. Оставшиеся принялись воровать все, что плохо лежит и что можно продать: зерно, молоко, удобрения, инструмент, даже сено и солому…Именно в это время, вероятно, появилась поговорка: «Сколько у государства не воруй, все равно свое не вернешь».   

Хотя Тимофеев носил свою работу только по редакциям советских журналов и газет, где ему постоянно предлагали сократить текст (в итоге, вспоминает автор, он ужался до двух колонок самых лаконичных тезисов), по проторенной дорожке текст из советского самиздата попал на запад. Дальнейшая его судьба оказалась вполне успешной с точки зрения внимания издателей: «Очерки, помещенные в этой книге, распространялись в России в Самиздате, в рукописном виде, - так попали они и за границу. Были напечатаны, без ведома автора, в журнале «Русское возрождение», в №№ 11, 12, 13 и 14 за 1980 и 1981 годы. Эта книга выпускается тоже без ведома автора».

Не могли не заметить текст и в СССР: за «Технологию…», эссе «Последняя надежда выжить», роман «Ловушка» и пьесу «Москва. Моление о чаше» Тимофеев был осужден по ст. 70 УК РСФСР «Антисоветская агитация и пропаганда» и приговорен к шести годам заключения и пяти годам ссылки. Это чуть меньше верхнего предела статьи 70 – он составлял семь лет. Удивлять должен не суровый срок, за скучную книгу, которая не могла увлечь массового читателя, а дата ареста – с момента издания в США прошло четыре года! Сотрудники КГБ, как вспоминает Тимофеев, рассказывали на следствии, что долго не могли поверить в публикацию таких текстов под настоящей фамилией, все искали, кто скрывается под псевдонимом. Судили, разумеется, не за ссылки на труды советских экономистов и даже не за описание сельского быта, а за выводы.

«Беда в том, что перед нами безрадостная хозяйственная перспектива. Посвящая многочасовые говоре­ния на Пленумах ЦК партии тому, в конечном счете, как повысить производительность плохо оплаченного труда, Брежнев никогда не забывает сказать о необходимости для крестьян, а в последнее время и для рабо­чих, вести приусадебное хозяйство. Но нет, личные хозяйства рабочих и колхозников с их техникой, переделанной из миксеров и пылесосов, с их ворованными строительными материалами не поднимут сельского хозяйства страны. Делая ставку на дальнейшую интен­сификацию приусадебных хозяйств, правящая структура вновь устраняется от необходимости ради­кальных перемен в экономике. Страна нуждается не в «Товариществе огородников и садоводов», а в развитой аграрной индустрии, где сполна оплачивался бы весь общественно необходимый труд...».

Этими словами Тимофеев закрыл для себя вопрос о будущем колхозной системы, советской экономики и всего СССР в целом. Однако для нас, видевших события не только начала 1980-х, но и 1990-х, все выглядит немного иначе: если бы не приусадебные и дачные участки, не те самые злосчастные шесть, а кое-где и жалкие четыре сотки, пережить эти времена было бы намного труднее.

                                   Владимир Скращук, специально для «Глагола»

Возрастное ограничение: 16+

В наших соцсетях всё самое интересное!