Деревенский дневник Нины Дятловой-6
19 января 2019
«Глагол» продолжает публикацию «Деревенского дневника» учителя средней школы села Голуметь Черемховского района Нины Константиновны Дятловой.
Первая, вторая, третья, четвертая и пятая части текста здесь.
Осень. На днях хозяйка, глядя в сторону, напомнила:
- Находи фатеру, девка. Даю месяц сроку.
Я и сама с радостью ушла бы. После отъезда Эсфири на работу в школу леспромхоза мне было одиноко и тягостно вдвойне. Но все лето проработала с ученическими бригадами, а сейчас прихожу с уборочных работ вечером, полуживая от усталости и голода. Мне бы только лечь, согреться и уснуть.
А осень торопит. Семья хозяйки споро и весело трудится: засаливают огурцы и грузди, копают и засыпают в подвал овощи. Хозяйка рада - старшей дочери исполнилось шестнадцать лет, она может бросить школу, закончив четыре класса. Младшая школу оставила по болезни. Есть кому работать в хозяйстве.
К вечеру на кухне бабушка затапливает плиту. В чугунке варится свежая картошка. На столе малосольные огурцы, простокваша, вареное молоко к чаю. Делают окрошку. Терпкий, невыразимо волнующий запах мелко нарезанного зеленого лука, укропа, свежих огурцов потрясает. Нет сил вдыхать эти кухонные ароматы. Быстро одеваюсь, иду в соседний дом за молоком.
Изба тетки Елены небольшая, весь угол занимает русская печь. Грубо сколоченный деревянный стол, две скамьи возле стен и широкая деревянная кровать под старым покрывалом составляют всю обстановку. Худенькая болезненная женщина долго жалуется на жизнь: еще в молодости она надорвалась на тяжелых работах в колхозе. Инвалид, но пенсии не получает. Уже седьмой год без мужа поднимает трех сыновей. Младшему девятый год, надо отправлять в школу - но не в чем. Ходит в лохмотьях.
Так вот откуда в школе столько переростков. Их много в каждом классе. Рядом сидят тринадцати- и семнадцатилетние. После семилетки многие сразу идут в армию.
Я беру у тетки Елены десять бутылок молока в месяц, с получки приношу сто рублей. Покупаю на месяц ведро картошки. Остальные деньги на хлеб и на то, что выдают по спискам.
...В ненастные дождливые дни школьники не выходят на уборку картофеля. Можно оставаться дома. В такие дни я читаю. Читаю часами, забыв обо всем. Это счастливые мгновения, когда можно остаться наедине со своими мыслями, переживаниями.
Но из-за заборки 10 слышен тихий детский шепот:
- Читает. Лежит. Плачет.
Возвращаюсь к прозе жизни. Бежать, куда-то бежать! Одеваюсь, иду к Фаине. С нею можно обо всем поговорить, узнать школьные и сельские новости, иногда сходить в кино. Но надвигается вечер, хозяева готовятся ужинать. Надо уходить из этого теплого уютного дома. Гляжу на горку пуховых подушек и голубое покрывало на мягкой перине. Вспоминаю голый матрац с соломенной подушкой, опостылевшую боковушку. Прощаюсь. Медленно бреду по тропинке. Хочется кричать, бежать от этого сытого села, где так голодно и одиноко мне живется.
...Декабрь 1942 года. Я на новой квартире. В старом доме под тесовой крышей просторные сени с кладовкой, большая кухня и горница. У меня нет отдельной комнаты, живу вместе с хозяевами. Хозяин с хозяйкой - немолодые люди, спокойные и приветливые. С ними живет старшая дочь с двумя малышами, средняя - семиклассница и сын - пятиклассник. Всего в доме семь человек, я - восьмая. Ранним утром хозяин с дочерью уходят на колхозную работу, школьники бегут на уроки, а хозяйка управляется со скотом, варит обед, досматривает за детьми. Она целый день в домашних хлопотах.
Обстановка в доме самая простая: большая русская печь, старинный семейный стол, лавки вдоль крашеных стен. В куте широкая деревянная кровать. За печкой умывальник, кадка с водой, чугуны с картошкой для свиней, ушат с помоями для скота. В беленой горнице круглый стол, стулья, комод, железная хозяйская кровать и моя убогая кроватка с тумбочкой. На полу кошма.
Все богатство семьи - вне дома. Из кухонного двора виден двор, окруженный навесами для скота и теплой стайкой, крепкий амбар, баня, огромный огород. На скотном дворе блеют овцы, мычит теленок, жуют сено корова и бычок-переросток. Бродит стайка куриц. Большое хозяйство, еще по-довоенному ухоженное и справное. Такое хозяйство прокормит семью - только работай. С деньгами туго - надо платить налоги, одевать детей, что-то покупать по хозяйству.
До войны в колхозе хорошо было - и зерна выдавали много, и деньги платили. А как война пришла - совсем на трудодни ничего не приходится. Но прожить можно: картошка - те же деньги. Хватит и для еды, и для продажи: без малого сто кулей в подполье засыпано. В амбаре мясо припасено - бычка к зиме убили, борова и овечку прирезали. В сусеках пшеница еще с мирного времени сохранилась, мука, мешки с отрубями в углу стоят. Куриц, свиней ими подкармливают, а при нужде можно отвеять и на муку пустить.
Так и живет эта колхозная семья - не богато, да и не бедно, себе хватает. Тех, кто получше живет, уважают. Кто хуже - осуждают. «Не потопаешь - не полопаешь», - говорит хозяин. «Голодают нынче те, кто работать ленится», - добавляет хозяйка. Она спокойна: пока в семье есть мужик, хозяйство не развалится. Дети подросли, по хозяйству помогают. А старшая дочь за мужика ворочает в колхозе: и мешки таскает, и на конюшне помогает, и в поле любую работу выполняет. На бабах сейчас колхоз и держится.
Спокоен и нетороплив старый хозяин. Ему уже за полсотни перевалило, но волнистые черные волосы не тронула седина. В смуглом лице, окаймленном густой бородой, есть что-то цыганское. Он нетороплив, любит сидеть в уголке за печкой с вечно дымящейся самодельной папиросой. Если хозяйка не напомнит ему о каком-то деле, сам его не сделает. Она прикрикнет, и тогда он неспеша оденется, пойдет управляться по хозяйству. Потом снова сидит и курит одну самокрутку за другой. Сизый дым плавает по комнатам, дети кашляют от едкого запаха домашней махорки. Курит он и перед сном, и даже ночью. Я плохо переношу махорочный дым, задыхаюсь и кашляю. Но в семье все уже привыкли, терпят.
Однажды я спросила у хозяйки:
- Тетя Марья, зачем вы держите квартирантов? У вас своя семья большая.
- А нам квартиранты не мешают. Днем изба пустая: кто на работе, кто в школе. И мне веселее. А ночью всем места хватает поспать. Зато зиму без горя живем: со школы угля два короба в месяц привозят, керосином снабжают, да еще и деньгами выплачивают. А избы не жалко, живите на здоровье!
Я и живу. Хозяева приветливые, дети спокойные, вежливые, приятные. Но не могу смотреть в их пытливые глаза, когда тайком поглядывают они на мой бедный обед, где кроме картошки и молока к чаю ничего не бывает, когда со страхом и жалостью рассматривают болячки на застуженных ногах, которые еще с осени не зажили после памятной копки картошки. Сгораю от стыда, когда в дом приходят их друзья - школьники и видят голую кровать с соломенной подушкой. Даже простыни нет, чтобы прикрыть это убожество. Мне трудно проводить уроки в тех классах, где они учатся: вижу в их глазах сложную гамму чувств, которые и сами они не смогли бы выразить словами. От этих чистых глаз рождается такая смертельная тоска, что и жить не хочется.
К вечеру собирается вся семья. Крепчает декабрьская стужа, трещат от мороза бревна в постройках, сизый дым столбами висит над крышами деревенских изб. Горбится под навесом корова, мычат телята, визжат голодные подсвинки. Тут уж работа всем находится. Отец управляется со скотом: набрасывает на ночь сено, выносит пойло, загоняет в стайку овец и телят. Дети возят в санках воду с реки, таскают в избу уголь и дрова, вычищают снег. Мать готовит ужин. Жарко горит уголек. На раскаленной плите в большой сковороде урчит и потрескивает сало. От жареного лука по всей избе разносится такой вкусный запах, что у меня кружится голова и тошнота подкатывает к горлу.
Кипит самовар, старшая дочь Анисья приносит в подойнике парное молоко. Малыши бегут с кружками, визжат и толкаются. Каждый хочет быть первым. Мать уже все приготовила. На столе - миски квашеной капусты и огурцов, чудесных беловато-кремовых груздей. Семья садится ужинать.
Я лежу на кровати в темной горнице. Мутит от голода. В доме одна лампа и теперь она стоит на кухне. Но вот закончился ужин, женщины убрали посуду. Семья готовится ко сну. Отец, разогретый и сытый, закручивает очередную самокрутку. Школьники приносят лампу в горницу, садятся за стол готовить уроки. Подсаживаюсь и я со стопкой книг. Сколько же времени сейчас? На стене висят мертвые ходики. Их давно уже вывели из строя ребятишки. Других часов в доме нет. Малыши на кухне балуются, не хотят спать. Анисья ругается:
- Да уймитесь вы! Я и так устала, как собака, целый день на морозе мешки ворочала. Завтра опять рано вставать!
Потом заглядывает в горницу:
- Прикрутите свет! Детей не могу усыпить при лампе!
У меня завтра шесть уроков. Шесть поурочных планов написать надо. По основам дарвинизма сложный материал, а я нашла в библиотеке очень хорошие книги. Только бы хватило времени прочесть. Я читаю, спешу, выписываю.
Ворочается на кровати отец: со светом уснуть не может. Вздыхает на печке мать - ей тоже не спится. Утром встают очень рано, им нужен отдых. Хозяин не выдерживает, ворчит:
- Эй, полуночники, докель керосин жечь будете? Почитай десять часов уже, ночь глубокая! Гасите свет!
Мы спешно складываем книги, тушим лампу. Семья погружается в сон. Мне холодно и жестко на соломе. Больные ноги стынут, их трудно уместить под пальто, которое служит одеялом. Сквозь ставни окон пробивается холод. Сжимаюсь в комочек, прячусь с головой под пальто. По избе все еще разносится запах жаренной на сале картошки и свежих пирогов. Меня тошнит от голода. Так хочется съесть кусочек мяса! Оно необходимо как целительное лекарство при смертельной болезни. Я подсчитываю свои ресурсы: получу через неделю месячную зарплату - 400 рублей. Куплю ведро картошки, остальное на молоко и хлеб. Килограмм мяса стоит в несколько раз дороже картошки. Нет, не купить мне мяса!
Медленно тянется ночь, а сна нет. Была бы отдельная комната, я бы сейчас не мучилась. Хорошо приготовилась бы к урокам, написала без спешки планы, а потом взяла бы хорошую книгу и забыла обо всех житейских невзгодах. Окунулась бы в другую жизнь - прекрасную, заманчивую, неведомую. Побывала бы в далеких странах, в чудесных светлых городах, среди людей с богатой духовной жизнью, которым не нужно мечтать о кусочке мяса, как о несбыточном счастье. А как много в той жизни любви! Люди любят, страдают, ненавидят, радуются простой человеческой радостью. Мою книгу о любви сожгла война.
Завтра много уроков. Пятиклассники опять будут шуметь и баловаться, а переростки из шестых классов - придумывать новые жестокие шутки. Отчего же им не повеселиться на уроках ботаники: предмет легкий, да и учительница дохленькая, чем душа держится. И я говорю себе: терпение. Только терпение. Пройдет время, наладится работа, наладится жизнь, забудется дистрофия. Ровно год назад я впервые услышала это слово в очереди в ленинградской поликлинике. Я все еще больна, изнываю от постоянного голода. Но я поправлюсь! Я выдержу все! Ведь мне всего двадцать два года.
* * *
Однажды меня позвала к себе тетка Елена, у которой я покупала молоко. Жила она в старом, но еще крепком пятистенном доме. Одну половину занимала с детьми сама, другую, с отдельным двором и огородом, сдавала квартирантам. Она была все такая же худенькая и болезненная, ходила прихрамывая, а иногда и с палочкой: с давних пор мучила «ревматизьма». Когда я зашла, она лежала на русской печке, завернув в старую фуфайку больные ноги.
- Вот че скажу тебе, девонька: фатера у меня опрастывается. Через неделю квартиранты съедут. Решили тебя поселить. Переходи и живи на здоровье. Многие тут просятся, да я всем отказываю. Полюбилась ты мне с тех пор, как рядом жила.
Я онемела от счастья: отдельная квартира с двором. Свой огород - картошка и овощи!
- Денег много не прошу - у тебя лишних нет. Моя главная забота - вспахать огород. У меня земли немного, всего пятнадцать соток с двором и усадьбой. Под картошку мало места остается. Картошка теперь заместо золота: ведерко уже 250 рублей стоит. У кого большой огород, те лопатой деньги гребут. А у меня на продажу не остается, все сыновья подбирают. Да и корове ведерко пойла к ночи вынести надо. Сена мало, завалится коровенка, тогда и нам конец подойдет. Хлеба по 200 грамм на иждивенца выдают, только молочком и поддерживаю хлопчиков. Опять же, за десять рублей поллитру молока продам - живые деньги! Будешь жить у меня - молоко парное тебе наливать буду. У квартирантов пятнадцать соток земли.
Тебе столько не нужно. Засадим твой огород с половины. Школа запашет весь огород, а на твою землю я дам семян. Осенью половину ты себе выкопаешь, а половину я возьму за семена. Подполье отдельное, теплое, есть где хранить. Пропитаешься зиму без забот, на семена оставишь, да еще обменяешь несколько кулей - постель, одеяло теплое заведешь. Горожане мешками привозят всякое барахло, на продукты и картошку выменивают. Только говорить никому нельзя, что с половины садишь, а то сельсовет штраф положит. Это сейчас запрещается.
- Что еще попросите за квартиру?
- Короб угля в месяц. Один короб тебе и один мне. И еще дров на зиму. Хочется больные ноги погреть на русской печке. Летом сено вывезти с покоса. Вот такие мои условия. Иди к директору и договаривайся. Через неделю переедешь.
Я шла к директору, а сама думала о старом школьном коне: «Бедный, бедный Гнедко! Из последних сил надрываешься, тянешь все школьное хозяйство. Теперь вот еще дополнительную нагрузку взвалят на твою старую спину. Жаль тебя, да чем поможешь? Даже директор школы не оградит тебя от лишней работы, не сможет отказаться от хорошей квартиры для учителя. Но расплачиваться за квартиру придется тебе, добрый, старый Гнедко!»
В марте я переехала. Сколько радости, сколько ликования! Квартира состояла из комнаты с плитой. Три окна на солнечную сторону. За плитой висели полки для посуды, стояли скамейка для ведер и маленький столик. Плита хорошо топилась углем. Я с любовью побелила и вымыла квартиру, повесила на окна модные в войну марлевые занавески. Расставила мебель: кровать, стол, два стула, тумбочку. Хозяйка дала ведро с ковшиком для воды и старый тазик.
Как легко стало на душе, как свободно! Теперь я могу жить, как хочу! Читать, думать, отдыхать, заниматься кухонными делами без надзора хозяйки, могу дышать свободно и легко!
В солнечный денек выхожу на крылечко и наблюдаю, как истекает талой водой почерневший сугроб. Скоро дворик освободится от снега, высохнет. Я чисто подмету его, присыплю золотистым песком. Попрошу скамейку от старой парты и поставлю ее под окошком. Может быть, выпрошу и старенький столик, тогда во дворе можно будет читать, готовиться к урокам, писать планы. Как хорошо мечтать! После стольких лет жизни в общежитии и скитаний по квартирам - своя комната!
Потом я смотрю за изгородь, на огород. Там все больше обнажается плодородная, угольно-черная земля. В мае посажу овощи, картошку. Летом вырастут свои огурцы, зеленый лук, душистый укроп. Появится первая молодая картошка. Можно будет варить ее каждый день, не заглядывая в тощий кошелек. И я, наконец, освобожусь от постоянного, изматывающего чувства голода. Опять стану веселой и жизнерадостной, как остальные девчонки, мои школьные подруги.
Продолжение следует.
На фото из семейного архива: Нина Константиновна с детьми.
Возрастное ограничение: 16+
В наших соцсетях всё самое интересное!
