Деревенский дневник Нины Дятловой-8
22 января 2019
«Глагол» продолжает публикацию «Деревенского дневника» учителя средней школы села Голуметь Черемховского района Нины Константиновны Дятловой.
Первая, вторая, третья, четвертая, пятая, шестая и седьмая части текста здесь.
...Раисе Афанасьевне - невысокой, худенькой, с округлым нежным лицом - было 26 лет. Мы считали ее женщиной с большим жизненным опытом. Ее дочери Ирине исполнилось шесть. Но в домашнем быту Раиса оказалась куда более беспомощной и неумелой, чем мы, девчонки. Она была единственной преподавательницей иностранного языка, поэтому работала с большой нагрузкой. В свободное время читала книги, журналы - все, что попадалось. Читала самозабвенно, полностью отключаясь от окружающей жизни.
Забывала и о себе, и о маленькой Ирочке. Забывала поиграть с нею, приготовить ужин, уложить вовремя спать. Забывала о том, что и сама целый день работала голодная. Постепенно Ирочка стала опекать маму: к ее приходу запасала растопку и уголь, убирала в комнатке, мыла посуду. Своими неумелыми маленькими ручонками чистила картошку, срезая толстую кожуру. Но Раисе было все безразлично: она уходила от трудностей жизни в призрачный книжный мир. По воскресеньям долгие часы лежала, не вставая, дочка ухаживала за матерью и развлекала ее как могла.
Мы вначале осуждали Раису, позже поняли: она тоскует - безнадежно, жестоко, постоянно. Тоска, как болезнь, убивает ее. Вначале мы боялись растревожить ее расспросами. Знали, что отец Ирочки с первых дней на фронте. Но Раиса все больше замыкалась в себе. Поняли, что необходимо заставить ее раскрыть душу, расслабиться, почувствовать интерес к жизни.
Постепенно нашли тему, интересующую всех: стали говорить о любви. Длинными зимними вечерами садились вокруг горячей плиты, смотрели на синеватые языки пламени на черных кусках угля и рассказывали о себе: о своих увлечениях, знакомствах, о первой любви. Обсуждали семейную жизнь знакомых людей, влияние войны на семейные отношения. Ненавязчиво втягивали Раису в разговоры: просили рассказать о первом знакомстве с Василием, о семейной жизни. Раиса постепенно оживала. Раиса втянулась в домашнюю работу, стала дежурить на кухне, больше заниматься дочерью.
Ирочку полюбили все. Она стала нашим общим учительским ребенком, нашей общей радостью и болью. Мы вступали в возраст, когда пробуждаются материнские чувства. Любили девочку скрытой любовью. Жизнь убила способность беззаботно играть и смеяться, мы были скупы в проявлении чувств. Но заботились о ней постоянно. Беспокоились о ней, когда все уходили на работу. В переменки или во время «окна» бежали домой, чтобы побыть с ребенком, почитать книгу, принести угля, позаботиться о еде. Все радовались, когда она была здоровая и веселая.
Ирочка с ее чистыми детскими глазами была постоянным укором: мы, четверо взрослых людей, четыре учительницы, не могли нормально кормить и одевать ее, радовать ее сладостями, фруктами, другими лакомствами. Мы приучали ее быть взрослой: разговаривали по-взрослому, давали поручения, определяли обязанности по дому, включали в дежурства. Это благотворно влияло на характер, вырабатывало чувство ответственности, закаляло волю. Жизнь была трудной. Надо было приучать ребенка к стойкости и мужеству.
Подошло время отправлять Иру в первый класс. Возникла тяжкая задача: как одеть наше общее учительское дитя? У Раисы Афанасьевны чемодан был совсем пустой, там даже лишнего лоскутка не находилось. Ирочка донашивала последнее платье, было оно полинявшее и в дырках. Решили собрать, что у кого есть и сшить все необходимое. Нашли старую майку, рваные чулки, лоскутки от износившейся одежды. Сшили, как смогли, майку, трусики, чулочки, платье. Из обрезков - сумку для книг. Добыли букварь, ручку, тетрадку, карандаш. Все бы ничего, но замучила Иру золотуха. Уже два года как на голове не проходили гнойные болячки. Волосы в больных местах выпали, весь затылок покрылся сплошными коростами. Пришлось шить головные платки из марли.
И вот торжественный день - Первое сентября. Взволнованные и радостные подходили к школе ученики. Одеты были бедно. Матери с трудом добывали им рубашки, штаны, обувь. Перешивали старые платья, накладывали заплатки, выкручивались с обувью.
Из школьного домика, где живет семья Сухаревых, в первый класс спешит Верочка. Идет быстро, решительно, глазки сверкают смело и задорно. Ведет за руку сына Колю Софья Алексеевна Тагнарханова. На нем новая курточка, черные жесткие волосы пострижены ежиком. Коля идет медленно, в черных глазенках притаился страх. Мать часто отправляла его к родственникам в улус, где все говорили по-бурятски, и Коля почти не знает русского языка. Впереди много трудностей - и он предчувствует это.
В пеструю толпу праздничных ребятишек влилась и Ирочка. Идет медленно, часто оглядывается и ободряюще улыбается нам. На ней комбинированное из лоскутков платье, перешитые из взрослых чулочки, холщовая сумка с букварем и марлевый платочек на больной головке. Подводила обувь: детской не было и пришлось надеть ей большие мужские брезентовые ботинки, которые выдали нам для работы в колхозе. Они прилипали к влажной дорожке и сдергивались с ног. Ирочка нагибалась, отрывала ботинок от земли, вталкивала в него свою маленькую детскую ножку и медленно шла дальше. А мы махали ей руками и старались улыбаться весело.
Вечером Раиса рассказала историю своей семьи. Ее мужа призвали в армию вскоре после рождения Ирочки. Служил он в пограничных войсках на западной границе. В 1941 году оканчивался срок его службы. Но началась война. Перестали приходить письма. На один из ее многочисленных запросов пришел ответ: «Пропал без вести». Сразу изменилось отношение к Раисе в поселке, где она работала в школе. Пошли разные слухи, разговоры. Муж мог оказаться в плену, а пленных тогда называли предателями и изменниками. И после летнего отпуска, проведенного у родителей, Раиса решила не возвращаться. Бросила все нажитое имущество, одежду. Приехала в Голуметь практически безо всего.
Она ждала мужа семь лет. И дождалась! В 1946 году пришло письмо от него. В первый день боев он был ранен и попал в плен. Чудом выжил в лагерях. В следующих письмах он сообщал, что находится на проверке на севере. Раиса сразу засобиралась к нему. Оформила документы на выезд, уволилась с работы, собрала вещи. На севере они с Ирой перенесли много мытарств. Потом им разрешили всей семьей вернуться в родные места. Мы получили от Раисы несколько писем. В одном была фотография ее второй дочери. Постепенно переписка оборвалась.
Прошло несколько лет. У окна в школьном коридоре я увидела девушку. Она внимательно разглядывала меня, потом окликнула по имени-отчеству.
- Не узнаете меня? Посмотрите хорошенько.
В ее округлом нежном лице было что-то неуловимо знакомое и родное.
- Ирочка? - догадалась я. - Это ты, Ирочка?
- Конечно, я. А я вас сразу узнала! Я помню всех из нашей семьи! Все годы с любовью вас вспоминала, очень хотела побывать в селе, где прошло мое военное детство. И вот вырвалась, приехала. Прошлась по улицам, обошла школу. Никого знакомых не встретила. И вдруг увидела вас. Какая это радость!
Мы обнялись, расцеловались. Горячая волна подступила к сердцу, там были и радость, и печаль, и горечь от тяжких воспоминаний. Потом пошли туда, где жили раньше. Там опять была классная комната. Я внимательно разглядывала Иру. Это была взрослая девятнадцатилетняя девушка. Она была выше и плотнее матери, но в лице виделись ее черты: нежный овал, чистая светлая кожа с румянцем, прекрасные васильковые глаза. Густые золотистые волосы уложены тугим узлом на затылке.
- У тебя очень красивые волосы, и прическа тебе идет.
- Я не могу делать стрижку. Вы помните, как я болела золотухой? Болезнь постепенно прошла, но волосы в некоторых местах так и не отросли.
Ирочку я привела домой, оставила ночевать. Незнакомую тетю с удивлением и любопытством разглядывали два мальчугана, из которых старший был таким, как Ира той памятной осенью, когда мы провожали ее в первый класс. Второй на полтора года младше. В качалке лежала завернутая в одеяло девочка. Это были мои дети.
- Жизнь продолжается! - сказала я с улыбкою.
* * *
Снова осень. Как и в прошлые годы, вся школа на колхозных полях. Третий год идет война. Дети обносились, ослабели. Кто приходит в поле в тапочках, кто в рваных резиновых сапожках, кто в самодельных кожаных чирках. Некоторые постоянно недоедали. Идут холодные дожди, по ночам заморозки. Но огромные картофельные поля стояли неубранными. И школьники работали вплоть до зимнего снега.
Колхозники не успевали вывозить выкопанный картофель, слабо прикрытый ботвой, он промокал, а по ночам подмерзал. Его уже нельзя было засыпать в хранилище, а государство принимало только качественный продукт. Ребята недовольно ворчали:
- К чему столько садим, если убрать не можем. Все равно сгниет на полях.
- Не сгниет, — доказывали мы, — ее на фермы вывезут, будут и скот кормить.
- Знаем мы, как скот картошкой кормят, сами видели: набросают коровам мерзлых клубней, те едят вместе с землей, потом болеют, некоторые давятся, даже пропадают.
- Но ее должны мыть и дробить перед кормлением.
- Придумали тоже. Кто ее мыть будет? На свиноферме варят, а коровам так дают.
Однажды мы обнаружили, что некоторые ребята не выкапывают клубни, а просто вырывают ботву и затаптывают гнезда. Это было ЧП, такого еще у нас не случалось. Стали допытываться, для чего они это делают. Ребята долго молчали, а потом один сказал, показывая на заиндевевшие кучи давно выкопанной картошки:
- А как это назвать? Мы ведь для людей картошку оставляем. Весной запашут поле, заборонят, и вся картошка наверху окажется. Бабы со всего села ходят ее собирать. У меня мама эту мерзлую картошку моет, сушит, потом размалывает. Получается крахмалистая мука. Ее мешают с настоящей мукой, стряпают лепешки и пирожки.
И вообще, почему это только мы во всем виноваты. И другие оставляют картошку в земле, только вы их не видите.
Ребят наказали, заставили перекапывать злополучные рядки. Учителя усилили контроль - теперь меньше помогали ослабевшим детям, больше проверяли качество работ. Дети работали целыми днями, питались всухомятку. А здесь же на поле замерзали кучи картошки. Мы долго добивались, чтобы колхоз организовал горячее питание. В конце концов добились - каждый день стали привозить котел, воду, дрова. Варили картошку «в мундирах». Она и насыщала и согревала.
Учителя по-прежнему жили голодно и скудно. Выходили на поля в той одежде и обуви, которая была. Они трепались, разваливались, рвались. Не в чем было потом ходить на уроки. Трагедией было состояние чулок. Их постоянно штопали, но они снова рвались и расползались. На базаре пару простых чулок можно было купить за 200 рублей. Зарплата за половину месяца. Отказывали себе в еде, но покупали.
Однажды колхоз выдал учителям за работу несколько килограммов муки. Мы ликовали - теперь можно было варить мучные галушки, стряпать лепешки. Как-то дежурившая Надежда завела тесто - натерла картошки, замесила мукой. Никакого жира не было, пекли на сухой сковородке, которую попросили у соседки. Она ужаснулась потом:
- Девчонки, вы почто так-то? Сковородку высушили, теперь все пригорать будет. Трудно было разве кусочком сала промазать? Бестолковые вы, ничего путем делать не умеете! Какие с вас хозяйки будут?
- Нет у нас сала, - робко отвечала Надя.
- Как это нет? Не килограмм же, маленький кусочек нужен. Мы слушали и не понимали - издевается она над нами или на самом деле до нее не доходит, что килограмм свинины стоит 600 рублей и купить его нам не по силам. Сама она заколола боровка к зиме, бычка на мясо откармливает.
После этого приспособились печь лепешки прямо на плите.
* * *
Все больше детей пропускают уроки. В каждом классе большой отсев. Классные руководители несут за это ответственность, постоянно отчитываются на педсоветах, в кабинете директора. Их обязывают любыми способами возвращать отсеявшихся, грозят всякими карами за потерянных школьников. И мы ходим по домам, часто и в соседние деревни, беседуем с родителями. Все больше вникаем в жизнь учеников и их семей.
Четверо подростков из соседней деревни бросили школу. Отправились с Раисой Яковлевной выяснять причины. Заходим в один из домов. Женщина держит на руках трехлетнюю девочку, двое мальчиков постарше играют на полу с котенком. Поздоровались, спрашиваем, почему сын не ходит в школу.
- Ванюшка уже работает в колхозе возчиком. Хорошо, что взяли. Из колхоза трудодни требуют, а какая я работница? Вот дочка захворала, догляд нужен. С кем ее брошу? Да и этих двоих оставлять одних страшно - уже два раза баню поджигали. Того и гляди - натворят беды. Ваня теперь за хозяина: дров нарубит, воды принесет, за хозяйством доглядит. Младших к делу приучает. Больше мне надеяться не на кого: мужика на фронте убили, одни мы остались.
- Но Ване надо закончить шестой класс.
- Он и так грамотный, читать-писать умеет.
- Но ведь всеобуч. Все дети до 16 лет должны учиться. Оштрафуют, если в школу не вернется.
Женщина обозлилась, повысила голос:
- В колхозе трудодни требуют, а ничего не платят. Все жилы вытянули. А налоги большие приносят. Молоко и мясо требуют, штрафами грозятся на каждом шагу. Ванюшу я вам не отдам. Все равно в ФЗО отправите. Тогда и вовсе не увижу парня - отучится и в армию пойдет. Пущай пока дома сидит, сил набирается. Ему уже шестнадцатый год пошел, скоро ваши права кончатся. Что хотите, то и делайте, но парня не отпущу!
- А товарищи его почему не учатся?
- Они тоже в колхозе прицепщиками работают.
Зашли после этого разговора к председателю колхоза.
- Мужиков в колхозе нет, - сказал он, - а эти парни толковые, грамотные. На курсы отправим, свои трактористы будут. Хоть в колхозе, хоть в армии механизаторы нужны. И года у них подходящие для работы.
Так мы и вернулись ни с чем. Написали только подробную докладную записку. В следующее воскресенье пошли в семью, в которой бросили школу три ученика. Бросилась в глаза картина запустения, необжитости. Открытые ворота вмерзли в сугроб. Просторный двор занесен снегом, только узкая тропа ведет от ворот к крыльцу. Не видно ни дров, ни угля, ни какой-то утвари. В избе холодно, от спертого воздуха перехватывает дыхание. Из кучи тряпья на кровати показалось женское лицо. Выглянули две детские головки.
Женщина хотела что-то сказать, но тяжело и натужно закашлялась. Долго не могла перевести дух.
- Болею я, совсем занемогла. Печку топить нечем, ребятишки все прясла разрубили и сожгли. Вон они - на печи сидят. А с младшими лежим вместе целыми днями, греемся друг возле дружки. Все дети раздетые, обувь тоже развалилась. Картошки нынче мало накопали, придерживаю к весне. Досыта не наедаются, голодом сидят. Сил моих нет смотреть, как дети мучаются. Я бы в детский дом отдала маленьких - там накормят и оденут. Живые останутся. А то я еле на ногах держусь. Хозяин с сыном на фронте. Помогите отправить детей в детский дом!
Мы сидели оглушенные и беспомощные, не знали, чем помочь.
- В детский дом отправляют только круглых сирот.
- Мне так и сказали в исполкоме. Я ведь уже ходила узнавать. Хоть бы мне умереть скорее - тогда и детей бы прибрали, от смерти спасли!
Мы постарались сделать все, что в наших силах. Вызвали врача, попросили директора завезти уголь на школьной лошади. После нашей докладной вопрос о семье рассматривали на исполкоме. Школьникам выдали бесплатные валенки и одежду, определили на питание в буфет. Но эта помощь была только каплей в море человеческой нужды.
Ученик Ганя три года не мог закончить пятый класс - не было валенок, теплой одежды. После армии вернулся, закончил школу. Аттестат зрелости получил в 23 года. И таких случаев в школе было много.
Некоторые подростки не хотели учиться. Ходили в школу только потому, что боялись штрафа. Занимались плохо, срывали уроки. Держали себя вызывающе и нагло, обижали младших, издевались над хорошими учениками. И их нельзя было даже удалить из класса, в этом случае они переставали посещать школу. И учителям приходилось ходить по домам, принимать все меры к их возвращению. После этого они ходили в героях. Такие были в каждом классе. Учителя боролись за каждого ученика до последней возможности, но отсев был велик - из пяти пятых классов до седьмого доходила лишь половина.
Окончание следует.
Фото из семейного архива: Нина Константиновна Дятлова в 1969 году.
Возрастное ограничение: 16+
В наших соцсетях всё самое интересное!
