Экк: от Николая I до Сталина

04 января 2022

О книге "От Русско-турецкой до Мировой войны: Воспоминания о службе"

«Глагол» продолжает еженедельные публикации обзоров иркутского историка и журналиста Владимира Скращука о редких книжных изданиях, многие из которых сохранились в Иркутске в единственном экземпляре.

Экк Э. В. От Русско-турецкой до Мировой войны: Воспоминания о службе. 1868–1918 / Вступ. ст. Н. П. Грюнберга, коммент. А. И.Дерябина. М.: «Кучково поле»; «Аудит недропользования и консалтинг», 2014. 576 с. (Серия «Живая история»)

Имя Эдуарда Владимировича Экка мало что говорит россиянину, не интересовавшемуся специально историей Русско-японской и Первой мировой войны. Родившийся в 1851 году, Экк не участвовал в боевых действиях Гражданской войны, а в трех пройденных войнах был либо в скромных чинах, либо заслонен фигурами более значительными и карьерно-агрессивными.

Семья Экк происходила от некого немецкого дворянина, который примерно за пять поколений до рождения Эдуарда покинул одно из западных немецких княжеств и перебрался в Россию. Если считать в среднем одно поколение в 30 лет, то произошло это в первые годы правления Петра I. Отец Эдуарда дослужился до тайного советника, то есть четвертой ступени в «Табели о рангах», а поскольку семья сохранила в России некоторые немецкие традиции, то детство будущего генерала прошло весьма своеобразно: все дети от рассвета до заката учились, делая перерыв на полтора-два часа для прогулок и физических упражнений.

В 1868 году Экк поступил в лейб-гвардии Семеновский полк и через год был произведен в прапорщики тринадцатым, то есть сверх положенного полку штата младших офицеров. С юнкерами в полку обращались специфически, натаскивая, в первую очередь, в шагистике, которой полк славился во всей армии. «Учителями были Фогель и Мордвинкин, оба разжалованные за пьянство, но лучшие фронтовики…», - вспоминал Экк полвека спустя. Надо сказать, что он либо записывал, либо действительно обладал фантастической памятью, приводя без особого труда имена не только командиров рот, полков и дивизий, но и чем-либо отличившихся рядовых.

Это тем более удивительно, ведь гвардия отличалась не только выправкой, но и тотальным пьянством. Вот как выгляди сцена приема в офицерское общество 17-летнего прапорщика: «Тотчас-же появились бутылки «Белой головки», которую пили во всем Красносельском лагере, причем не бокалами, а обыкновенными большими стаканами. …Тут же пошли брудершафты. Я выдержал все семь стаканов…». От семи стаканов водки можно и богу душу отдать, так что эту процедуру можно считать специфическим методом искусственного отбора.

Служба в Семеновском полку оставила в биографии Экка большой след. С одной стороны это была корпорация, члены которой поддерживали друг друга и многие годы после перевода или отставки. С другой, после событий 1820 года, когда весь полк был разбросан по другим частям, а новый состав сформировали из служащих трех гренадерских дивизий, семеновцы так и считались ненадежными. Это признает и Экк: «Семеновский полк все же был в подозрении. Даже доблестное поведение полка в 1905 году не вполне загладило это отношение».

О «доблестном» поведении надо сказать несколько слов, потому что эти слова многое объясняют в судьбе Экка. Когда советская власть окончательно окрепла, было организовано преследование участников карательных отрядов, громивших не столько революцию 1905 года, сколько профессиональное сообщество железнодорожников. Вот что рассказывает заместитель командира одной из карательных рот полковника Римана: «Риман решился избавить офицеров от неприятности расстреливать и, как человек очень пунктуальный, служебно-исполнительный, не допускавший рассуждений при отданном приказе, в точности исполнил предписание и лично расстрелял (а, по-моему, судя по рассказам, убил из револьвера) лиц, бывших в списке, причем не давал им опомниться, а сразу же, найдя, действовал, не стесняясь местом, где была встреча».  Выходит, что генерал Экк считал правильными расстрелы без суда и следствия, причем не видел в том урона офицерской чести.

Окончив в 1878 году обучение в академии Генерального штаба, Экк оказался на Балканах, где служил как военный и дипломат до второй половины 1880-х. Именно там он усвоил некоторые идеи управления войсками, предполагавшие бережное отношение к личному составу. Эти идеи противоречили тому, как вели себя генералы Александра II. Описывая высокую смертность среди уже вышедших из боевых действий полках, Экк делает вывод: «началась реакция в натруженных организмах. Сказались последствия перехода Балкан в глубоких снегах Правацкого обхода семеновцев, во время которого три человека умерли от натуги, перехода Петровский бригады вброд по грудь через реку Марицу 4 января 1878 года и затем бивакирования на снегу, снежной вьюги на Баба-горе, когда, несмотря на все принятые меры спасения, остались погребенными под снегом до восьмисот человек и орудия, стоявшие на позиции».

Позднее, во время русско-японской войны, в межвоенный период командования Гренадерским корпусом и во время Первой мировой, Экк неоднократно демонстрировал умение так руководить войсками, что его полки и дивизии проходили два-три дневных перехода с полным обозом и артиллерией, в то время как соседние части едва преодолевали три-четыре версты. Ни к чему хорошему такая инициатива и оперативность, конечно, не приводила: терялись связи с соседями, открывались фланги, а самое главное – Экка плохо воспринимали равные ему по званию и должности. Командующий Московским округом, например, требовал, чтобы на учениях корпус Экка занимал позицию одновременно с условным противником, в то время как он опережал оппонента и был готов разбить его во время развертывания. Если бы Экк был, к примеру, командующим фронтом, события 1914 года могли бы пойти по более благоприятному для Российской империи сценарию. 

Три императора, которым Экк служил в офицерских чинах, даже в воспоминаниях этого искреннего монархиста выглядят сильно заторможенными. В то самое время, когда на Балканах решались судьбы народов, и шло оформление будущего Болгарии, Румынии, Сербии и Македонии, дипломаты правдами и неправдами доставали для правительства и царя самую свежую информацию. И что же с нею делали? «Содержание этой беседы Церетелев [генеральный консул России] ночью же перешифровал в Петербург. Ответ из Петербурга был получен лишь через месяц и гласил: «Россия не может согласиться на разрез Македонии пополам». Хорошая мысль, вот только время-то уже ушло.

То же самое происходило в вопросах не просто стратегических, а геополитических: «Вообще, мы не сумели установить экономической связи с болгарами, а, между тем, сделать это было легко, стоило начать с книг, которых так просили болгары, от учебников по всем предметам, научных книг и до нашей литературы». Россия, по оценке Экка, упустила практически все возможности, просто устроив кадровую чехарду: «В этот период, помимо обычных дипломатических отношений, мы через наших офицеров-инструкторов принимали непосредственное участие в ее внутренней жизни, создавали ее военную силу и тем прочно обеспечивали ее самостоятельность и процветание в будущем. От нас зависело создание прочной нравственной и экономической связи, и затем, примирив болгар с сербами, мы должны были помочь им полюбовно размежеваться в Македонии, довести их до союза балканских держав, сделать их проводниками нашей славянской идеи на Ближнем Востоке…Выполнение изложенного требовало назначения в Софию лучших представителей как от министерства иностранных дел, так и от военного. О том, что это было упущено, лучше всего говорят цифры: с 1878 по 1886 год в Софии сменились пять дипломатических агентов и пять военных министров». 

Вернувшийся в Россию Экк прошел все ступени командования подразделениями и штабной службы, подробно описав превращения армии на стыке двух веков. В 1890-х, например, в Варшавском военном округе местные землевладельцы «даже дали разрешение на охоту с борзыми, которых в Нарвском полку насчитывалось 23 полковых и несколько собственных офицерских свор». Сразу чувствуется «глубокое погружение» офицеров именно в службу, работу с подчиненными. А ведь округ был одним из самых сложных хотя бы по межнациональным отношениям. Под командованием Экка оказалась сборная солянка из уроженцев Киевской и Курской губерний, пересыпанная многочисленными призывниками из Бессарабии и евреями. К этим последним все остальные относились с одинаковым подозрением, но Экк сумел предвосхитить успехи армии обороны Израиля: «Большинство евреев стали хорошими солдатами, и когда доходило до раздачи призов за стрельбу, в числе которых были ежегодно часы лично от командира полка, все трое моих часов достались евреям».  

В целом же императорская армия была не на уровне современных требований. Саперы при переправе через реку сооружала ее «с необычайной быстротой», но не из заранее заготовленных элементов, а из «подручного материала: ворот, ставень, заборов и плетней». Что делал бы командир саперной роты в менее обжитой местности, где обыватели не заготовили для военных ворот и ставень? Учения 1890 года, проходившие «в высочайшем присутствии», то есть под наблюдением самого императора Александра III, в мирное время привели к такому перенапряжению сил людей и коней, что спустя месяц командир одной из кавалерийских дивизий «смог вывести в конном строю лишь пять эскадронов».

Другой генерал, выступавший как раз против дивизии Экка, получил на разборе такую оценку: «Вам было приказано защищать переправы через Вислу под Варшавой. Судьбе угодно было вам помочь, в ваши руки попала диспозиция противника, факт совершенно исключительный, которому военная история знает лишь единичные примеры. Вы знали, что ваш противник добровольно на продолжительное время вывел 13-ю кавалерийскую дивизию из боя, и вы легко могли разбить его по частям. Вы же с дивизией попали в тупик между двух переплетающихся железнодорожных насыпей, которые в мирное время считаются непроходимыми препятствиями, и вынудили меня дать преждевременный «отбой». Причины странного поведения императорской армии и причины поражений в 1914-1916 годах становятся намного понятнее, не правда ли?

Небрежное отношение к солдатам Экк фиксирует на всех уровнях и в любой период времени. На новом месте службы он обнаруживает в госпитале: «Отдельной командой жили трахоматозные, число которых превышало 300 человек». Между тем, профилактика трахомы состоит всего лишь в своевременном выявлении больных и соблюдении правил гигиены. Если же в полку рота больных – значит ни врач, ни командир мышей не ловят. Впрочем, это было видно и по остальному хозяйству: «Нельзя было дальше мириться со значительной частью городских казарм, особенно с так называемой Красной казармой, в которой стояли пятая и шестая роты, сырой и холодной, и с помещением третьего батальона, в котором в мороз промерзали потолки и стены. Когда же затапливали железные печки, стены потели, и с потолка капало на нары». Жизнь офицерских семей была немногим лучше: сын Экка за время проживания в Варшавском округе пять раз переболел воспалением легких, и лишь перевод отца в Крым позволил ему восстановить здоровье.

Описывая всего лишь бытовые мелочи службы, Экк сохранил для читателей множество замечательных бытовых эпизодов: «в Варшавском округе в пехоте среди лета делался перерыв, и войска отпускались на вольные работы на две недели, с 15 июля по 1 августа». На полковом празднике для детей в Рождество «По окончании празднества елку валили на пол и отдавали детям на разгромление». Ставшие поводом для многочисленных шуток «красные революционные шаровары» имели предшественников в царской армии – на конкурсе полковых поваров «Призы состояли из: первый - мундир и шаровары с клеймом «призовой» и 10 рублей деньгами». Отношения между офицерами частенько выходили за границы устава: командир дивизии «так накричал на командира батальона, что тот не выдержал и разрыдался».

Экк принимал участие в отправке войск на Дальний Восток через черноморские порты в 1900 году, а в 1904 году стал командиром 71-й стрелковой дивизии, сформированной им из находившихся в запасе солдат и унтер-офицеров. Отношение к таким частям было заранее скептическое, однако во время боевых действий она проявила себя как одна из самых стойких – во время Мукденского сражения в феврале 1905 года дивизия оставалась на своей позиции даже после того, как в строю осталось 2,5 тысячи солдат из 12,5 тысяч по списку.

Кадровые же части под руководством командующего Манчжурской армией Куропаткина «творили чудеса»: «На другое же утро мы приступили к осмотру вверенной нам позиции. Нас поразило то, что батареи были построены на самых макушках сопок и представляли отлично видимую для противника цель». В другом месте Экк пишет: «Были батареи, которые расходовали в сутки по несколько сот и даже до тысячи снарядов на каждое орудие». Простой подсчет показывает, что такое орудие должно было давать по 42 выстрела в час – что неизбежно должно было привести к выходу из строя из-за перегрева и износа ствола.

О том, что именно так и происходило, Экк рассказывает в другом эпизоде: «Унтер-офицер ответил:

- Огонь со стороны противника как бы затих. А от нашей артиллерии на каждые четыре сильные выстрела раздается один слабее, и от этого слабого выстрела снаряд падает в расположение полка, главным образом стрелкового батальона.

- И что же, много наносит потерь?

- Никак нет, когда я поехал, было ранено 4 человека.

Из этого простого рассказа стало ясно, что горная батарея при Куликовском резервном полку, стоявшем уступом сзади на правом фланге позиции, неверно взяла направление и поражала своих».

Высшее командование армии, по сложившемуся у Экка впечатлению, оказалось абсолютно неадекватно ситуации. Когда можно было бросить в атаку два Сибирских стрелковых корпуса и опрокинуть уставшую японскую армию, Куропаткин лишь понапрасну перебрасывал их с фланга на фланг, так и не отправив в атаку. В то время, как дивизия Экка несла огромные потери, Куропаткин каждый день присылал одну и  ту же телеграмму: «Рано утром 21-го пришла очередная телеграмма от главнокомандующего: «Дела наши идут блестяще, все атаки японцев отбиваются с огромными для них потерями», и только что была разослана по позиции. Меня прямо взяло зло, потому что час тому назад я вынужден был приказать командиру Дрисского полка выступить на позицию для заполнения образовавшихся перерывов из-за убыли людей».

Когда боевые действия уже прекратились и 71-я дивизия готовилась к расформированию, заработали интенданты: «В полки дивизии уже глубокой осенью прибыла запоздавшая летняя одежда: рубашки и шаровары цвета хаки, превосходного качества». На почве хозяйственной деятельности Экк умудрился в очередной раз нажить себе врагов. Помимо того, что дивизия во время войны собственными силами пошила на всех солдат и офицеров полушубки и папахи из овчины, после расформирования дивизии Экк сдал в казначейство без малого миллион рублей неизрасходованных денег. Это настолько изумило всех в военном и финансовом министерстве, что против него были назначены несколько ревизий, не обнаруживших к общему удивлению никаких злоупотреблений.

В период подготовки к празднованию 100-летия Бородинской битвы все местные землевладельцы, включая совсем уж бедных крестьян, отдали военным свои участки для подготовки реконструкции сражения – и только настоятельница женского монастыря, огороды которого занимали часть Семеновских флешей, заломила за них несусветную цену в несколько десятков тысяч рублей. Позднее, впрочем, и она поддалась общему порыву, но как раз в это время Экка оттеснили от руководства работами.

Будучи военным и администратором, Экк мало интересовался общественными движениями. Однако во время службы в Крыму он столкнулся с забастовкой и вынес из ее итогов твердое убеждение: революционная зараза – во многом результат полицейской провокации. «Весной 1903 года в Одессе впервые проявилось в крупных размерах выступление рабочих…Года за полтора до описываемых событий в Одессе объявился некий Шаевич, который и занялся организацией рабочих, установил ежемесячные взносы в рабочие кассы. Сразу заметивший вредную агитацию Шаевича, одесский градоначальник граф Шувалов арестовал его и донес обо всем в Петербург. Но получил от директора Департамента государственной полиции Лопухина указание, что Шаевич действовал с ведома Департамента полиции, и потому его следует освободить и оказать возможное содействие в его работе. Дальнейшая его деятельность под покровительством полиции быстро принесла свои плоды. В один прекрасный день всюду разом забастовали рабочие и вышли на улицу в числе 36 000 человек, насильно останавливали движение поездов, конки, требуя закрытия магазинов, ресторанов и тому подобное. К сожалению, это не единичное и не случайное явление. Почти все охранные отделения знали обо всем происходившем, знали главарей, где, что и когда они делают, но никогда, как у них принято выражаться, не ликвидировали их, не арестовывали, под предлогом глубже и шире расследовать дело, а, по существу, получалось намеренное попущение, чтобы, возбуждая все новые дела, оправдывать существование охранных отделений».

В период между революциями, по сложившемуся у Экка неправильному впечатлению, «Не только сама прокуратура не исполняла этой статьи, но за последние два года после нашего извещения о появлении агитаторов ни разу не оказала нам содействие и агитаторы безнаказанно продолжали свое дело». Да и сам Экк не так уж чист в смысле покровительства революционерам. Во время службы в Москве, где ему прямо светил пост начальника Московского военного округа, он обнаружил любопытные факты: «Каждый год вслед за прибытием новобранцев от соответствующих воинских начальников поступали секретные списки с перечислением фамилий новобранцев, принадлежащих к составу боевых дружин, причем против некоторых фамилий были пометки «предназначен на должность командира роты, на должность батальонного командира, командира полка».

До 1908 года большинство людей, внесенных в подобные списки, отличались своим нерадением к службе, плохим поведением и не пользовались ни уважением, ни расположением товарищей. Но с 1910 года по отданному, очевидно, в дружинах указанию, эти люди стали выделяться не только своим хорошим поведением, но и примерным отношением к службе, являлись одними из лучших солдат в ротах. Стало не только труднее за ними следить, но, являясь примером в роте и по поведению, и по исправности по службе, они стали приобретать значение в ротах и даже подкупать в свою пользу и ротных командиров. Так, в одной из рот 4-го гренадерского Несвижского полка один из таких принадлежавших к боевой дружине, заметив, что он не включен в список людей, выступавших на охрану поездов чрезвычайной важности, обратился к ротному командиру со следующими словами:

- Ваше высокоблагородие, я вижу, что вы мне не доверяете, отставили меня от охраны. Это правда, что я у себя дома принадлежу к составу боевой дружины и, покончив службу,

вновь в нее вступлю. Но здесь, пока я на царской службе, я верный ему слуга, клянусь в том, - и перекрестился на ротный образ.

Ротный командир доложил об этом командиру полка, и затем они оба прибыли ко мне, испрашивая, как быть. Я дал совершенно определенные указания относиться к нему с уважением, как он того заслуживает своим поведением и образцовым несением службы. Как примерный солдат может быть произведен в ефрейторы, но вдвое бдительнее следить за ним, взводный и фельдфебель должны иметь за ним неослабный надзор».

Во время Первой мировой войны Экк прославился как корпусной командир, который при минимальных потерях ухитрялся брать огромное количество пленных – впрочем, он воевал в Галиции, где русской армии противостояла менее устойчивая по сравнению с немцами австрийская армия. Тем обиднее ему было, когда «неугомонный граф Бобринский (брат генерал-губернатора) настоял, чтобы всех военнопленных галичан отпустили бы по домам и, к сожалению, его настояние увенчалось успехом. Свыше 200 000 таких пленных при нашем отходе остались по своим деревням и были вновь призваны австрийцами».

Экк абсолютно уверен, что все командующие фронтами знали о предстоящем перевороте в феврале 1917 года, и заранее дали на него согласие. Сам он был снят с должности командира корпуса и отправлен в резерв командующего Киевским военным округом, где все было «ненастоящее». «Но когда на другое утро в Киеве я встал и оделся, то почувствовал такую пустоту, что даже страшно стало. Первый раз с 17-летнего возраста мне ни о ком и ни о чем не надо было думать, ни за что не отвечать».

Временное правительство не отправило Экка в отставку с учетом многочисленных заслуг, и даже большевики в Симферополе в январе 1918 года «ни генерал-лейтенанта Лихачева, ни меня они не тронули, не обыскивали и даже никого к нам не поставили в квартиры». Более того, генерал от инфантерии Экк по собственным документам в самый хаотичный и странный 1918 год дважды проехал с территории, оккупированной немцами на территорию, занятую большевиками  – в Киев и даже в Москву. Этим эпизодом заканчиваются его воспоминания, хотя умер Экк 20 лет спустя в Югославии.

                                          Владимир Скращук, для «Глагола»

Возрастное ограничение: 16+

В наших соцсетях всё самое интересное!