Лев Сидоровский: Королева русского юмора Надежда Тэффи
06 октября 2024
6 октября 1952 года скончалась Надежда Тэффи.
Под Парижем, на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа я увидел под беломрамоным крестом:
Надежда Александровна
Тэффи
1872 – 1952
Так вот где упокоилась та, кого при жизни называли «первой русской юмористкой начала XX века», «королевой русского юмора». Впрочем, сторонницей чистого юмора никогда не была: всегда соединяла его с грустью и остроумными наблюдениями над всем окружающим. Утверждала, что анекдоты смешны, когда их рассказывают, а когда пересказывают – это уже трагедия, И жизнь свою считала анекдотом, а значит – и трагедией.
Явившаяся на белый свет 24 апреля, говорила: «Я родилась в Петербурге весной, а, как известно, наша петербургская весна весьма переменчива: то сияет солнце, то идёт дождь. Поэтому и у меня, как на фронтоне древнего греческого театра, два лица: смеющееся и плачущее».
Её прадед во времена Александра I писал мистические стихи, отец слыл известным адвокатом, мама хорошо знала европейскую литературу, а рано покинувшая этот бренный мир сестра, Мирра Лохвицкая, пользовалась популярностью как поэтесса, которую называли «русской Сафо». Училась в гимназии на Литейном.
В тринадцать лет с невского берега отправилась в Ясную Поляну ко Льву Толстому с просьбой внести в «Войну и мир» изменение: ей очень хотелось, чтобы Андрей Болконский не умирал. Но увидев великого писателя, от волнения смогла только протянуть фотографию для автографа.
О круге своего чтения в тот период писала: «Тургенев – весной, Толстой – летом, Диккенс – зимой, Гамсун – осенью».
Свой «женский вопрос» решила быстро: после окончания гимназии влюбилась в выпускника юрфака Санкт-Петербургского университета Владислава Бучинского: галантный поляк был умён и обворожителен. Поженившись, приехали в Тихвин, где муж получил место судьи. Потом оказались в его имении под Могилёвом. Однако после рождения двух доче-рей и сына семейная жизнь разладилась: ей хотелось писать, а надо было разрываться между детьми, мужем, творчеством. Что ж, оставив Лерочку, Леночку и Янека на попечение Владислава и гувернантки, шагнула в беспокойную петербургскую литературную жизнь.
И вот в сентябре 1901-го журнал «Север» опубликовал небольшое стихотворение Надежды Лохвицкой: «Мне снился сон, безумный и прекрасный…».
Через четыре года, в 1905-м, раскрыв восьмой номер «Ежемесячных литературных и популярно-научных приложений к журналу «Нива», читатели обнаружили её первый рассказ – «День прошёл», созданный явно под влиянием Чехова.
А в 1907-м, сочинив небольшую пьесу – «Женский вопрос», она, чтобы необычным именем обратить на себя внимание директора петербургского Малого театра, подписалась ну очень экзотично – «Надежда Тэффи». И директор не устоял.
Так яркий псевдоним стал именем, а имя – счастливой судьбой. Ведь уже в 1910-м Тэффи – одна из самых популярных литераторов России: её творения – в самых лучших газетах и журналах, сборники её рассказов выходят один за другим, на её поэтическую книжку «Семь огней» одобрительно откликнулся Николай Гумилев, а в театрах – её пьесы… К тому же у всех на устах – остроты Тэффи, взрослые и дети обожают конфеты «Тэффи», кавалеры дарят дамам духи «Тэффи».
Как же возникло сие волшебное слово? Оказывается, однажды встретила одного весьма примитивного человека по имени Стефан, к которому слуга обращался весьма вычурно: «Господин Стеффи». Полагая, что глупые люди обычно счастливы, она «ради деликатности», сократила это имя до Тэффи, подписав им ту свою пьесу. После успешной премьеры, когда давала первое в жизни интервью, журналист относительно псевдонима решил уточнить: «Не имеется ли в виду песня Киплинга «Taffy was a Walesman, Taffy was a thief» («Тэффи из Уэльса, Тэффи был вором»)?» Вариант с Киплингом ей понравился.
Особенно щедро свои страницы ей предоставил популярнейший сатирический еженедельник «Сатирикон» (затем – «Новый Сатирикон», тоже руководимый Аркадием Аверченко), где для авторов главным был не гоголевский «смех сквозь слёзы», а смех вместо слез. Вот и Тэффи выделяла для себя слова из «Этики» Спинозы: «Ибо смех есть радость, а посему сам по себе – благо». Однако тамошние читатели быстро почувствовали и другую её ноту: полную печали и лиризма лёгкую иронию над естественными человеческими слабостями, чем-то даже их оправдывающую.
Да, она рано поняла, что мир весьма далёк от совершенства. Что в нём больше бед и грусти, нежели радости и веселья. Увы, будучи не в силах изменить его устройство, постаралась привнесли туда толику добра, окрасить тяжкое существование человека улыбкой, шуткой, ироническим отношением к миру и самому себе. И её герои – гимназисты и телеграфисты, журналисты и чиновники, чудаки и недотёпы, узнавая себя в этих строках, сами же над собой и посмеивались.
А вот она над ними вовсе не смеялась – скорее отшучивалась. Не учила и не судила, тем более не осуждала, но в то же время им и не льстила. Наверное, именно поэтому её любили во всех слоях русского общества – от мелких конторских служащих до самого государя императора.
Когда незадолго до трёхсотлетия царствования дома Романовых у Николая II спросили, кого бы из русских писателей он хотел бы видеть в юбилейном сборнике, изрёк: «Одну Тэффи»… И, так сказать, «конкуренты» тоже её талант ценили высоко – например, когда в редакции Русского слова» решили, что Тэффи должна у них писать злободневные фельетоны, сам «король фельетонов» Влас Дорошевич справедливо возразил: «Нельзя на арабском коне возить воду».
Один за другим выходили сборники её рассказов. Февраль 1917-го приняла, а на Октябрь откликнулась фельетоном «Пёсье время». Именно тогда написала: «Бывают пьяные дни в истории народов. Их надо пережить. Жить в них невозможно».
В конце 1918-го вместе с Аверченко отправилась в Киев, где обоих ждали публичные выступления, и после полутора лет скитаний по российскому югу (Одесса, Новороссийск, Екатеринодар) через Константинополь добралась до Парижа. Судя по книге «Воспоминания», покидать Россию не собиралась.
Решение было принято спонтанно:
«Увиденная утром струйка крови у ворот комиссариата, медленно ползущая струйка поперёк тротуара перерезывает дорогу жизни навсегда. Перешагнуть через неё нельзя. Идти дальше нельзя. Можно повернуть и бежать».
Потом её долго не оставляла надежда на скорое возвращение, хотя своё отношение к октябрьскому перевороту определила сразу:
«Конечно, не смерти я боялась. Я боялась разъярённых харь с направленным прямо мне в лицо фонарём, тупой идиотской злобы. Холода, голода, тьмы, стука прикладов о паркет, криков, плача, выстрелов и чужой смерти. Я так устала от всего этого. Я больше этого не хотела. Я больше не могла».
В Париже сняла номер в отеле «Виньон», неподалеку от церкви Мадлен, осмотрелась, попривыкла к эмигрантскому быту и… устроила у себя литературный салон, посетителями которого стали Алексей Толстой, поэт-сатирик Дон Аминадо, актриса Татьяна Павлова, граф Павел Игнатьев… Встречала новоприбывших, объединяла разрозненных…
В газете «Последние новости» опубликовала рассказ «Кефер?» Там – про то, как приехал генерал-беженец в Париж, вышел на площадь Конкорд, глянул на исторические памятники, великолепные особняки, магазины, забитые давно позабытыми продуктами и товарами, на нарядную говорливую толпу, почесал переносицу и пробормотал: «Всё это, конечно, хорошо, господа! Очень даже хорошо. Но вот… que faire? Ке фер? Фер-то ке?» (Французское «que faire?» – это наше «что делать?»). В самом деле: что делать русскому генералу среди этой роскоши, на чужом празднике жизни, без денег, профессии, работы и малейшей надежды на будущее?
А вот у Тэффи ответ на этот вопрос был: она оставалась самой собой, писательницей, острым взглядом подмечавшей все нелепицы, все несуразицы окружающего мира, и продолжала делать своё дело. Её рассказы от других авторов отличал лаконизм, выпадающий кристаллами афоризма; жёсткая и одновременно изящная драматургия сюжета, внимание к каждому слову, даже – к каждому знаку препинания…
До самой Второй мировой не случалось недели, чтобы на страницах выходящих в Париже, Берлине, Варшаве, Риге, Харбине, Шанхае русских газет или журналов вновь не появилось её имя. Добрым юмором и улыбкой скрашивала зачастую мрачное, одинокое и нищее эмигрантское житьё-бытьё. Не зря же Амфитеатров в 1937-м написал ей:
«Дорогая! Я просто не знаю, как мы будем существовать, не читая Вас по воскресеньям…».
Кстати, этим соотечественникам, известным и безызвестным, выброшенным волною на чужой берег, помогала не только литературным трудом: собирала деньги для фонда памяти Шаляпина в Париже и на создание библиотеки имени Герцена в Ницце, читала свои воспоминания на вечерах памяти ушедших Саши Чёрного и Фёдора Сологуба, выступала на «вечерах помощи» прозябающим в бедности собратьям по перу. Вообще-то публичных выступлений не любила, но, если просили, не отказывала никому.
Это был святой принцип – спасать не только себя, но и других. Различные общественные организации («Настоящий Русский Клуб», Союз театральных деятелей и киноработников, другие) выбирали её то членом, то председателем.
Причём, где бы ни появлялась, вызывала бурную реакцию слушателей – не зря же в эмигрантской среде был популярен стишок: «А вот и Тэффи! Зал хохочет. На миг тоску забыть он хочет…»
Долгое время жила в гражданском браке с Павлом Андреевичем Тикстоном. Наполовину русский, наполовину англичанин, сын промышленника, некогда владевшего заводом под Калугой, он тоже после прихода к власти большевиков бежал в Париж. Была с ним счастлива, насколько может ощущать счастье человек, оторванный от родной почвы…
Когда с наступлением мирового кризиса Павел Андреевич все деньги потерял и с ним случился удар, она терпеливо ухаживала за несчастным до последнего часа…
После его кончины подумывала, не оставить ли литературу и заняться шитьём платьев или начать мастерить шляпки, но Господь Бог уберёг, и она продолжала писать. Ни один из её шестнадцати сборников на прилавках не залежался. В 1936-м в Париже открылся Русский театр – и украшением тамошнего репертуара сразу стали тоже скетчи Тэффи.
Тогда же обратилась и к мемуарному жанру, подробно поведав про людей, с которыми довелось общаться. Среди них – Григорий Распутин (тщетно пытался сделать её любовницей), Владимир Ленин (вместе работали в газете «Новая жизнь»), Александр Керенский (весьма ценил её талант), Александра Коллонтай, Фёдор Сологуб, Константин Бальмонт, Илья Репин, Аркадий Аверченко, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский, Алексей Ремизов, Александр Куприн, Иван Бунин, Игорь Северянин, Михаил Кузьмин, Всеволод Мейерхольд… Принимаясь за работу, хотела: «рассказать о них, как о живых людях, какими я их видела, когда сплетались наши пути, – об их характерах, причудах, дружбе и вражде…»
И это у неё получилось.
Когда в 1940-м немцы заняли Париж, на сотрудничество с коллаборационистским режимом не пошла. Мужественно преодолевала хорошо знакомые ей по революционной России холод, голод и расползавшийся по всем швам налаженный быт.
В 1944-м немцев вышибли, но её здоровье было подорвано настолько, что за границей разнесся слух, будто Тэффи скончалась.
И в нью-йоркском «Новом журнале» появился некролог: «О Тэффи будет жить легенда, как об одной из остроумнейших женщин нашего времени». Узнав об этом, рассмеялась: «Может, умирать не стоит?» Даже страдая от нестерпимых болей, старалась окружающим, как и прежде, хоть чем-нибудь помочь.
Надежды Александровны не стало 6 октября 1952 года. Над отверстой могилой давний друг Григорий Алексинский прочитал её стихи:
«Он ночью проплывёт на чёрных парусах,
Серебряный корабль с пурпурною каймою!
Но люди не поймут, что он приплыл за мною,
И скажут: "Вот луна играет на волнах…"
Как чёрный серафим три парные крыла,
Он вскинет паруса над звёздной тишиною!
Но люди не поймут, что он уплыл со мною,
И скажут: "Вот она сегодня умерла…».
Автор: Лев Сидоровский, Иркутск - Петербург
Возрастное ограничение: 16+
Все статьи автора
В наших соцсетях всё самое интересное!
