Лев Сидоровский: Суд над Синявским и Даниэлем
09 февраля 2021
В ту пору Лев Сидоровский работал в питерской газете «Строительный рабочий», редактор которой, Калинин, по его мнению, был личностью явно патологической.
Общаясь с ним ежедневно, невольно задумывался: ну по каким таким параметрам обком-горком мог его назначить «главным», а значит – навеки включить в пресловутую «номенклатуру» подобного типа? Даже учитывая их «шкалу ценностей», здесь был явный перебор. Откровенный антисемит (Сергей Довлатов, который к нам хаживал, позже напишет о «Стройрабе», как о «промышленной газете с давними антисемитскими традициями»), интриган, провокатор, фарисей, алкаш и полный импотент в творчестве.
Так вот, однажды, в феврале 1966-го, заявляется Калинин из Смольного на планёрку, радостно потирая руки: «Ну, всё! Завтра в Москве начинается суд над Абрамом Терцем в компании с другим таким же "перевёртышем" – помните, "Известия" про них писали? Печатали насчет нас за границей всякую гадость. Будем откликаться! Кто срочно организует отклик на судебный процесс от знатного строителя?»
В кабинете повисла тяжелая тишина – «организовывать отклик» не хотелось никому. Мы уже знали: «за бугром» под именем Абрама Терца публиковался Андрей Синявский, а под псевдонимом «Николай Аржак» – Юлий Даниэль.
Родившиеся в 1925-м, они оба, хотя и в разной мере, были опалены войной. Даниэль из школы ушел на фронт, воевал на 2-м Украинском и 3-м Белорусском фронтах, был тяжело ранен, после демобилизован, признан инвалидом. А Синявский служил на военном аэродроме радиомехаником, домой вернулся в солдатской шинели. Оба стали филологами: Даниэль окончил Московский областной педагогический институт, Синявский – филфак МГУ. К 1965 году у обоих уже было имя: Даниэль писал стихи, переводил на русский Теофила Готье, поэзию народов СССР; Синявский работал в отделе советской литературы Института мировой литературы имени Горького, преподавал в школе-студии МХАТа, вовсю печатался в «Новом мире».
Их арестовали в сентябре 1965-го.
Когда слух об этом («писатели-двурушники», «предатели») выполз из стен КГБ, власти исподтишка запустили пропагандистскую машину для подготовки общественного мнения. Однако чем дальше, тем более очевидным становилось: в 60-е годы уже невозможно сотворить то, что Сталину удалось в 30-е. Сочувствие к арестованным среди думающих людей было куда сильнее той ненависти, которая нагнеталась «сверху». Первоначальный план открытого показательного процесса был поставлен под сомнение. Может, для властей было бы спокойнее спустить его на тормозах, сделать суд закрытым – во всяком случае, об этих намерениях людям стало известно от адвокатов.
И тогда произошло неслыханное в СССР – демонстрация (в День Конституции!) с требованием гласного и открытого суда над Синявским и Даниэлем. «Гражданское обращение», которое накануне было распространено в машинописном виде среди студентов МГУ и других столичных вузов, гласило: «Общеизвестно, что при закрытых дверях возможны любые беззакония, и что нарушение гласности суда уже само по себе является беззаконием. В прошлом беззакония власти стоили жизни и свободы миллионам советских граждан. Кровавое прошлое призывает нас к бдительности в настоящем. Ты приглашаешься на митинг гласности, который состоится 5 декабря сего года в сквере на площади Пушкина, у памятника поэту».
Всего их там во главе с Александром Есениным-Вольпиным оказалось лишь человек двадцать. Развернули плакаты: «Требуем гласности суда над Синявским и Даниэлем!», «Уважайте советскую конституцию!» Всех мигом схватили, затолкали в черные машины (в тот же вечер эти и другие студенты, тоже замеченные на площади, были изгнаны из вузов), но иностранные корреспонденты успели всё сфотографировать...
Только в январе 1966-го об «оборотнях» и «перевёртышах» граждане нашей страны узнали из официальных источников. В «Известиях» секретарь Московского отделения союза писателей Дмитрий Ерёмин разразился статьей, которая так и называлась - «Перевёртыши», полной ненависти к «двум отщепенцам, символом веры для которых стало двуличие и бесстыдство».
В «Литературной газете» столь же паскудным творением под названием «Наследники Смердякова» ему вторила литературовед Зоя Кедрина. Потом на суде в паре с Аркадием Васильевым (кстати, папашей нынешней сверх плодовитой детективщицы Дарьи Донцовой) она будет общественным обвинителем.
В общем, сделать закрытым судебный процесс, который начался 10 февраля 1966 года, власти не решились, но «открытым» он был лишь по названию: в зал, кроме жён обвиняемых, допускали лишь того, кому достался пригласительный билет. И вот этим якобы открытым судом писателей судили за их художественные произведения. Даже Сталин на такое не решался: тогда непременно придумывали, что неугодный мастер пера (Бабель, Пильняк, Корнилов – да мало ли кто еще?) был шпионом какого-нибудь вражеского государства. А тут откровенно – за литературное творчество.
Впрочем, поскольку еще в 1948-м Советский Союз подписал «Всеобщую декларацию прав человека», принятую ООН, где 19-я статья гласила, что «каждый человек имеет право на свободу беспрепятственно придерживаться своих убеждений и свободу искать, получать и распространять информацию и идеи любыми средствами, независимо от государственных границ», то использование псевдонимов и пересылка рукописей за границу не могли быть вменены Синявскому и Даниэлю в вину. Их привлекли к суду по статье 70 Уголовного кодекса – за антисоветскую агитацию и пропаганду.
Так, согласно обвинительному заключению, Синявский в «антисоциалистической» повести «Любимов» изобразил наше общество как «противоречащее природе человека, профанацию»; и советская власть показана «нищая и пьяная, а народ изображен, как безразличная и апатичная масса». Также было сказано, что в другой повести, под названием «Суд идет», он «осмеивает советский строй и положения марксизма-ленинизма, злобно клевещет на теорию марксизма и будущее человечества». А в статье, которая называется «Что такое социалистический реализм?», этот подлый автор выступает «против руководящей роли КПСС в советской литературе, все стороны советской жизни рассматривает как насилие над личностью».
Отвечая на последнее обвинение, Андрей Донатович едко размышлял насчет мертвящей нормативности, заключенной в пресловутом термине – «социалистический реализм». Анализируя самое его определение, «требующее» от писателя «правдивого, исторически конкретного изображения действительности в ее революционном развитии» (и дабы всё это тут же сопровождалось «идейной переделкой трудящихся»), Синявский иронизировал над самим строем мышления, предложившим советской литературе идти не от реальности, а от должного. Сатирическая форма его рассуждений вызывала у судей шок. Ведь еще с конца 20-х годов в официальном сознании бытовало убеждение: всякий сатирик посягает на советский строй. Так судили о Булгакове. Так судили о Замятине. Теперь – о Синявском и Даниэле.
По поводу повести Даниэля «Говорит Москва» государственный обвинитель патетически восклицал:
– Там содержатся нападки на коммунизм и советское правительство! Там клеветнически утверждается, что будто 10 августа 1961 года Президиум Верховного совета СССР объявил днем открытых убийств, и содержатся призывы к расправе над людьми, над верными сынами народа!
Отвечая на это, Даниэль сказал, что в ту пору, когда писал повесть, любой человек, серьезно думающий о положении вещей в СССР, был убежден: страна находится накануне вторичного установления уже нового культа личности. Поэтому сюжет повести – объявление 10 августа Днем открытых убийств, мотивы, побуждающие людей внутренне оправдывать необходимость введения такой меры, пассивное отношение к насилию, конформизм, соглашательство, – всё это, естественно, не могло не быть изображённным с нескрываемым сатирическим сарказмом.
Государственный обвинитель продолжал:
– А в рассказе «Искупление» советское общество изображено находящимся в состоянии морально-политического разложения. Проводится идея, что в культе личности виноват весь советский народ, что тюрьмы – внутри нас, что правительство не в состоянии нас освободить, что мы сами себя сажали...
Даниэль парировал:
– Я считаю, что каждый член общества отвечает за то, что в обществе происходит. Я не исключаю при этом себя. Я написал «виноваты все», так как не было ответа на вопрос «кто виноват?» Никто никогда не говорил публично – кто же виноват в этих преступлениях...
В своем последнем слове он сказал: «В жизни общества не должно быть закрытых тем… Можно осудить писателя, но нельзя осудить творчество». И Синявский тоже с твердым убеждением заявил о праве писателя на свое художественное мироощущение.
Даниэль и Синявский создали прецедент. Едва ли не впервые на инсценированном судилище обвиняемые не признали себя виновными. Не подставили добровольно соответствующие места для публичной порки. Два интеллигентных литератора именовались в партийной прессе непременно как «хулиганы» и «уголовники», хотя истинными уголовниками были те, кто это преступление устроил. Слава Богу, мерзкое судилище стало вехой в общественной истории страны: ведь сразу вышло на поверхность уже подспудно формировавшееся правозащитное движение, в которое, кстати говоря, именно тогда включился и академик Андрей Дмитриевич Сахаров.
Наконец, 14 февраля, Верховный суд вынес суровый приговор: Синявскому – семь лет лагеря строгого режима, Даниэлю – пять. В тот же день Владимир Высоцкий сочинил песню: «Вот и кончился процесс, // Не слыхать овацию – // Без оваций всё и без // Права на кассацию…» Однако тут же «великий гуманист» Шолохов с трибуны XXIII партсъезда, «руководствуясь революционным правосознанием», потребовал полного физического уничтожения «оборотней», за что был проклят в «открытом письме» Лидией Чуковской…
Но они чувствовали себя победителями. Ведь не каялись и не осуждали свою «преступную» деятельность, а требовали соблюдения конституционных прав, свободы творчества, уважения к личности.
И лагерь их тоже не сломил... Отбыв полностью свой срок, Юлий Маркович Даниэль, коренной москвич, который защищал на фронте столицу, на проживание там после заключения получил продолжительный запрет. Оказался сосланным в Калугу, где мог печататься, по сути – анонимно: лишь под «спущенным» из ЦК КПСС псевдонимом – «Ю. Петров».
Ну а Андрею Донатовичу Синявскому срок на два года «скостили», однако заниматься в родном отечестве любимым ремеслом оказалось нереально. Пришлось вместе с женой, Марией Розановой, эмигрировать. В лагере он написал книги: «Прогулки с Пушкиным», «Голос из хора», «В тени Гоголя», потом в Париже – роман «Спокойной ночи» и еще кое-что... Немало лет уж минуло, как оба покинули этот мир – два страстотерпца, подлинных интеллигента, которые, по словам другого, воистину великого страдальца, Варлама Тихоновича Шаламова, «первыми после пятидесятилетнего молчания приняли бой»...
Автор: Лев Сидоровский, Иркутск - Петербург
На фото: Андрей Донатович Синявский (справа) и Юрий Маркович Даниэль
Возрастное ограничение: 16+
Все статьи автора
В наших соцсетях всё самое интересное!
