Лев Сидоровский: Декабрист Сергей Волконский
19 декабря 2020
Чтобы сегодня вспомнить о декабристах, достаточно прийти на Сенатскую площадь или на кронверк Петропавловской крепости. Но Лев Сидоровский вспоминает и иркутские места, связанные с декабристом.
А вот за пять тысяч километров отсюда, в Иркутске, где я родился и провел детство, для этого надо с бывшей Ланинской свернуть на бывшую Преображенскую, и там, как раз против сиропитательного дома Екатерины Медведниковой и Преображенской церкви, где когда-то венчались дети декабристов, – усадьба Волконских.
Именно так я поступил в 2015-м, когда снимал там фильм «Город мой, город на Ангаре…». Поднялся на второй этаж, в кабинет Марии Николаевны. За этим бюро она работала. Здесь на бумагу ложились строки – вроде тех, что, посланные из Читинского острога в Петербург, свекрови, хранятся теперь в этих стенах:
«Мы с нежностью целуем Ваши ручки за хорошие новости, что Вы нам сообщаете о Николеньке... Умоляю Вас выслать курительного табаку для Сергея. Это мера необходимая для поддержания его духа... Молю Вас прислать мне что-нибудь из литературных новинок, из прозы французской, как и английской».
В этой шкатулке Мария Николаевна хранила деловые бумаги, в это зеркало смотрелась. Зеркало передала сюда старая иркутянка, Ольга Ивановна Тихонова, правнучка кормилицы Елены Волконской, дочери. Клавиши пирамидального пианино, кажется, и сегодня помнят прикосновение ее рук. Музыкальная шкатулка и ныне дарит мелодии Доницетти, Россини, Верди, которые согревали хозяйку дома.
Снова перечитываю ее воспоминания – какая это была светлая душа! Ну, вот хотя бы такое признание:
«Я только и думаю о той минуте, когда надо мной сжалятся и заключат меня вместе с моим бедным Сергеем; видеть его лишь два раза в неделю очень мучительно; и верьте мне, что счастие найдешь всюду, при любых условиях: оно зависит прежде всего от нашей совести; когда выполняешь свой долг и выполняешь его с радостью, то обретаешь душевный покой». Да, сердце Марии Николаевны было тем огоньком, на который спешили люди – кто с радостью, кто с бедой. В просторной гостиной по вечерам зажигались свечи, звучало фортепиано.
Так получилось, что, оказавшись на поселении, Сергей Григорьевич Волконский стал более известен именно как муж своей жены, которая, отказавшись от знатности, богатства и даже от собственного сына, одной из первых последовала за ним в Сибирь. Однако он, чей портрет в Военной галерее Зимнего дворца, и сам по себе – личность весьма значительная: кроме того, что участвовал в государственном заговоре и прославился в Отечественную войну, был аристократом, князем, Рюриковичем, состоял в родстве со многими знаменитыми русскими фамилиями и даже царями.
Его мама, дочь фельдмаршала Репнина, обергофмейстерина трех императриц, кавалерственная дама ордена Святой Екатерины, а отец – сподвижник Румянцева, Потемкина, Суворова – прошел через все войны конца XVIII века. Поэтому неудивительно, что Сергей в восемь лет был записан в армию сержантом, но считался в отпуске «до окончания курса наук».
Отпуск закончился через десять лет, когда началась баталия с Францией и поручик Кавалергардского полка Волконский под Пултуском получил боевое крещение. «С первого дня, – писал он позднее, – привык к запаху неприятельского пороха, к свисту ядер, картечи и пуль, к блеску атакующих штыков, привык ко всему тому, что встречается в боевой жизни, так что впоследствии ни опасности, ни труды меня не тяготили». За участие в этом сражении получил свой первый орден – Святого Владимира 4-й степени с бантом. Впереди его ждали битвы при Янкове и Гоффе, при Ланцберге и Прейсиш-Эйлау, под Вельзбергом и Фридландом. Участвовал в русско-турецкой войне: штурмовал Шумлу и Рущук, осаждал Силистрию. Некоторое время состоял адъютантом у главнокомандующего Молдавской армией Кутузова. С сентября 1811-го – флигель-адъютант императора.
Когда началась война Отечественная, оказался в «летучем корпусе» генерала Винценгероде, который сражался с врагом отнюдь не хуже, чем Денис Давыдов. Волконский стал командиром самостоятельного партизанского соединения. За несколько дней отряд захватил в плен «одного генерала, 17 штаб- и обер-офицеров и около 800 нижних чинов». Ну а во время заграничных походов отличился в боях под Калишем и Люценом, при переправе через Эльбу, в «битве народов» под Лейпцигом, в штурме Касселя и Суассона.
Начав кампанию с Наполеоном ротмистром, закончил ее генерал-майором и кавалером четырех русских и пяти иностранных орденов, владельцем наградного золотого оружия и двух медалей – в память о 1812-м. Но наградами не кичился. Современники вспоминали: вернувшись с войны в столицу, Волконский в публичных местах плаща не снимал, объясняя это так: «Солнце прячет в облака лучи свои».
И вдруг в конце 1819-го этот успешный человек, гуляка-гусар, становится членом тайного общества – Союза благоденствия: «С этого времени началась для меня новая жизнь, я вступил в нее с гордым чувством убеждения и долга уже не верноподданного, а гражданина и с твердым намерением исполнить во что бы то ни стало мой долг исключительно по любви к отечеству». Вместе с Пестелем Волконский начинает готовить военную революцию. Причем, активно участвуя в заговоре, Сергей Григорьевич не имел никаких «личных видов». Более того, если бы революция победила, он – крупный помещик – потерял бы и десять тысяч десятин земли в Таврической губернии, и еще больше – в Нижегородской, Ярославской, где у него числилось свыше двух тысяч крепостных душ. Ведь согласно аграрному проекту «Русской Правды» Пестеля, в обязанность новой власти входило отобрать у помещиков, имеющих больше десяти тысяч десятин, «половину земли без всякого возмездия». Кроме того, в таком случае все крестьяне (и те, которые принадлежали участникам заговора) стали бы свободными.
И наступил судьбоносный 1825-й, в начале которого, 11 января, Волконский обрел жену, Марию Николаевну Раевскую, дочь прославленного генерала – героя Бородинской битвы, а в конце года, 14 декабря, стал «государственным преступником».
На допросах старался взять на себя как можно больше вины: «Вкоренению сих мыслей в моем уме приписываю убеждению собственного моего рассудка и никому не могу приписывать вину, как только себе». Ни мать, придворная дама, ни многочисленные влиятельные родственники для облегчения его участи ничего сделать не могли. И в июле 1826-го князь, лишенный чинов, орденов и дворянства, был осужден на двадцать лет каторжных работ (потом этот срок сократили до пятнадцати лет, затем – до десяти) с последующим поселением в Сибири.
И вот каторга. Сначала Николаевский солеваренный завод, потом – Нерчинский край, Благодатский рудник. Тяжелы были не столько сами работы (наравне с другими каторжниками), сколько быт, который полностью уничтожал в бывших офицерах человеческое достоинство: их лишили всякого общения, отобрали все вещи, деньги и книги, даже Библию, дважды в день обыскивали. Волконский писал жене: «Физические труды не могут привести меня в уныние, но сердечные скорби, конечно, скоро разрушат бренное мое тело. Машенька, посети меня прежде, чем я опущусь в могилу».
И Машенька, несмотря на протесты отца и матери, оставив дома малютку-Николеньку, уже в ноябре была там, в Благодатском. Вскоре писала родным: «Он нервен и бессилен до крайности». Даже тюремное начальство посчитало Волконского «более всех похудевшим и довольно слабым». Слава богу, в Читинском остроге содержание заключенных оказалось гуманнее. Ну а потом – Петровский завод, где каторги не было вообще, и «преступники» могли жить со своими женами. Там у Волконских родились Миша и Леночка. Там же Сергей Григорьевич вовсю увлекся «сельским хозяйством», и еще до окончания его каторжного срока по Сибири стала распространяться слава о необыкновенных овощах и фруктах, которые Волконский выращивал в своих парниках.
С весны 1837-го тем же занимался в селе Урик Иркутской губернии, а с 1845-го – в самой столице Восточной Сибири, где Волконские построили дом.
С той поры Сергей Григорьевич больше стал известен, как «муж своей жены». Их современники и историки едины в том, что, разделив изгнание супруга, Мария Волконская совершила «подвиг любви бескорыстной». Декабрист Розен писал, что, бросив родителей и ребенка, который через два года умер, «она решилась исполнить тот долг свой, ту обязанность, которая требовала более жертвы, более самоотвержения». А оставшийся неизвестным свидетель отъезда Марии Николаевны в Сибирь из московского салона ее родственницы Зинаиды Волконской, заметил, что будущая изгнанница видела в себе «ангела-хранителя и утешителя» для своего мужа. И обрекла себя на жертву во имя мужа, «как Христос для людей».
Причем образ жизни Волконского на поселении совершенно не соответствовал образу жизни его жены. Как писал декабрист Якушкин, «летом он пропадал целыми днями на работах в поле, а зимой его любимым времяпреповождением в городе было посещение базара, где встречал много приятелей среди подгородных крестьян и любил с ними потолковать по душе о их нуждах и ходе хозяйства».
В общем, в салон своей жены (которая, по мысли того же Якушкина, «была дама совсем светская, любила общество и развлечения и сумела сделать из своего дома главный центр иркутской общественной жизни») Сергей Григорьевич явно не вписывался. Зато к концу своего пребывания в Сибири собственным трудом собрал приличное состояние и снова умудрился «найти свою судьбу, выйти из строя, реализовать свою личность».
Но жить вместе им уже было трудно. В августе 1855-го, когда в Сибири узнали о смерти государя, принесшего их семье столько бед, Мария Николаевна покинула Иркутск. Вскоре Александр II издал манифест, в котором объявил помилование оставшимся в живых декабристам, и в сентябре 1856-го Сергей Григорьевич, бросив «землепашество», пустился в обратный путь.
Вернувшись, жил по преимуществу в Москве, у дочери. Писал воспоминания. Реформу 1861-го года принял со слезами восторга, хотя его категорически не устраивало освобождение крестьян без земли. Скончался в 1865-м, 28 ноября, на два года пережив Марию Николаевну. До последних дней, по словам его сына Михаила, «сохранил необыкновенную память, остроумную речь, горячее отношение к вопросам внутренней и внешней политики и участие во всем, близком ему».
Сергей Волконский оказался среди тех очень не многих участников заговора, которые, пройдя каторгу и ссылку, сумели не сломаться и вновь найти себя. Если же судить по его мемуарам, то свою жизнь считал вполне состоявшейся: «На совести моей – никакого гнёта упрёка». Герой войны и светский «повеса», князь и каторжник, генерал и «хлебопашец», он остался верен своей любимой пословице: «Каков в колыбели, таков и в могиле»... Какая трагическая и всё же великолепная судьба!
Автор: Лев Сидоровский, Иркутск - Петербург
На фото: Сергей Григорьевич и Мария Николаевна Волконские.
Возрастное ограничение: 16+
Все статьи автора
В наших соцсетях всё самое интересное!
