Евгений Евтушенко и песни о БАМе

23 июня 2019

Байкало-Амурскую магистраль воспевали в песнях и стихах. Одним из самых ярких «певцов» БАМа был Евгений Евтушенко.

Евтушенко – поэт, которого в СССР знали все, а не только поклонники изящной словесности. Знали не только по стихам, но и в лицо, и по голосу…

На БАМ нередко приезжали писатели и журналисты – не только из близлежащих областей, но и из столицы. Не обошёл своим вниманием железнодорожную стройку и поэт, который ассоциируется с другим великим проектом советского времени – с Братской ГЭС. Он и сам напоминал электростанцию – работал разнообразно и бесперебойно, бил рекорды и старался участвовать в жизни миллионов людей – своих читателей, почитателей и ненавистников.

Его энергия передавалась многим, а голос добирался до сердец даже без микрофонов… Это Евгений Евтушенко. Между прочим, коренной сибиряк и сын геолога. То есть для БАМа – человек неслучайный. В запевке поэмы «Просека» он признаётся:

Я сибирских дорог подорожник,

распрямлявшийся после колёс.

Евтушенко многократно бывал и на Байкале, и на Амуре. И путешествовал, и выступал, и работал в тех краях. И с бамовцами общался по-свойски, как знаток байкало-амурских просек.

Он впервые приехал на БАМ летом 1975 года, когда газеты уже вовсю шумели о великой стройке, но поезда по новой магистрали ещё не ходили, и многие проблемы казались почти неразрешимыми. Это было время трудовых подвигов – за ними и ехал на магистраль Евтушенко. Появление поэта на БАМе никого не удивило. За полгода до этого он побывал на другой всесоюзной стройке – в Набережных Челнах. Там возводили КамАЗ.

Писателей на стройке принимали с размахом. Дело, конечно, не в гонорарах и банкетах – с этим как раз дела обстояли туговато, хотя гостеприимные хозяева старались вовсю. Дело во внимании. В том значении, которое придавалось полпредам русской литературы. О таких писательских десантах постоянно писала и «Литературная газета». Вероятно, Союз писателей отчитывался об этих мероприятиях. Но бамовцы ждали таких встреч. В Советском Союзе существовал феномен массовой поэзии – как и массовой песни. В ней находили и терапию, и слова для объяснений в любви, и почву для споров.

Поэту было немного за сорок, но его уже считали классиком. К тому времени он на удивление многое успел – попал в учебники и хрестоматии, объездил все континенты, изведал несколько опал, а главное – стал одним из символов поколения. В многочисленных турне по обеим Америкам автор «Братской ГЭС» не потерял интереса к родным осинам и кедрам. И для строителей он не был чужаком. «В конце лета нашу стройку посетил поэт Евгений Евтушенко, ходил по мосту, поражался работе монтажников (верхолазы – циркачи!), жил в общежитии с мостовиками – ребята его очень тепло принимали», – вспоминал мостостроитель Валерий Шмидт. Так появилась «Просека» – бамовская поэма Евтушенко, завершённая вскоре после той поездки. Много лет и целую эпоху спустя в газетном интервью Евтушенко вспоминал: «Это была честная поэма. Никем не заказанная. Никаким правительством». Бамовская просека у Евтушенко – это прорыв в будущее:

И с бамовских грозно скрежещущих просек,

с этих камней и пней

я вижу эпоху, которая даже не просит –

требует слова о ней.

Именно на БАМе Евтушенко сочинил строки, которые многие бранили за эпатаж:

В какой бы ни был я трясине,

я верой тайною храним;

моя фамилия – Россия,

а Евтушенко – псевдоним.

Это как раз из «Просеки». Евтушенко не занимали славословия. Он искал напряжение конфликта, искал повода, чтобы выговориться не только о БАМе, но и о многом наболевшем и злободневном. Не забывал намекнуть и о «наших недостатках» – например, об отсутствии колготок на магазинных прилавках. Рваные ритмы, подчас – нарочито неряшливый, разговорный стиль. Быть может, этими «соринками» и ценен Евтушенко, не выносивший дистиллированной напевности.

Со времён Маяковского, написавшего «Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка», производственная тема стала для советских поэтов чуть ли не обязательной программой. И Евтушенко умело, не без социальной точности, набрасывал сюжеты из жизни – в том числе про мудрого бамовца, пришедшего на стройку через тюрьму:

…Кондрашин в ботфортах резиновых

ливень с ладони пьёт,

неостановим, как Россия,

как прадед – великий Пётр.

Образ Петра Великого здесь неслучаен. Евтушенко не был бы поэтом-трибуном, если бы просто воспевал людей БАМа и их трудовые подвиги. Он искал обобщений вселенского масштаба! БАМ для него – это борьба против всего отжившего. Непролазная грязь, мерзлота, камни, которые приходится выкорчёвывать, техника, которая не выдерживает строительного штурма, – всё это в поэме Евтушенко превращается в метафору борьбы с мракобесием, с человеческими пороками. Это борьба за счастливое и просвещённое будущее. На помощь приходят – да, да! – исторические переклички. С революцией, с Петровскими реформами:

И трос трещит от движения,

Россию таща напролом,

как будто бы жила двужильная,

одолженная Петром.

Бульдозер хрипит, ободранный,

проходит за яром яр,

в кустарник врубаясь, как в бороды

Лежачих камней – бояр…

Схожие видения возникали в воображении поэта и на Братской ГЭС. Это захватывало, придавало стиху энергию размашистых историософских открытий. Такие стихи хорошо воспринимаются на слух. Евтушенко не раз выступал и на БАМе. Поэт умело держал аудиторию, не экономил душевных сил. Бамовцы щедро аплодировали, узнавая себя в его поэме:

Поймёте, как мёрзлую землю долбали мы,

когда на камнях мы строили БАМ,

не слушая песенное «бам-бам-баманье»,

честно сказать, противное нам…

Это был камень – и увесистый! – в огород старого товарища, Роберта Рождественского, автора нескольких песен о БАМе. Отзвуки той размолвки двух поэтов, которых часто воспринимали как неразлучных друзей, ещё долго не утихали.

«Просеку» тоже критиковали за конъюнктурность. Дескать, что только не воспевал всеядный автор «Братской ГЭС» – не избежал и бамовской темы. Но у него вышла совсем не типичная бамовская поэма, зато типичная евтушенковская. С сочетанием несочетаемого. С клочками сатиры, любовной лирики, проповеди. Полифония в духе всё того же Маяковского. Завершается поэма программным монологом бамовцев. Он обращён к потомкам – как и положено в традиции «агитатора, горлана, главаря»:

В жизни всё было грубее, корявее.

К нашим потомкам по нашим путям

мы выйдем, проламывая фотографии,

ретушь газетную смазав к чертям.

Порой мы падали, полумёртвые,

даже забыв стянуть сапоги,

но лентой чапаевской пулемётною

дорога ложилась на грудь тайги.

Есть лжедороги, есть лжепророки.

Кто лжедорогой идёт – пропадёт.

Смысл дороги не просто в дороге,

а в том, куда она приведёт.

Потомки, запомнить бы вам не мешало:

должны вы довывернуть из земли

лежачие камни земного шара,

которые вывернуть мы не смогли.

Вы не узнаете трудностей наших,

и слава богу.

Вам из болот руками

не выволакивать «МАЗ».

Но не забудьте, потомки, что, строя дорогу,

мы сами стали дорогой для вас.

С нас многое спросится

эпохой и вечностью.

Мы – первая просека

всего человечества.

«Просека» не затмила «Братскую ГЭС». Но поэма не осталась без читательского внимания. Поэма в исполнении автора вышла на пластинке. Разумеется, это был виниловый диск-гигант. Поэт ещё не раз возвращался на БАМ, постоянно бывал в Иркутской области, на своей родине. Остались там и его стихи.

Давненько у нас не появлялись такие поэмы. И уж точно давненько они не получали широкий резонанс. Когда-то «Просеку» называли неудачей Евтушенко. Казалось, что прыткий поэт со своей героикой труда «ломится в открытую дверь» – ведь и без него о БАМе ежедневно рапортовали по радио. Эстеты ждали от поэзии других мелодий. А сейчас нам не хватает того мужества, тех зарисовок обыденной и в то же время яркой жизни, того пафоса, перемешанного с сарказмом, но всё-таки ещё не убитого безверием. Не хватает энергии Евтушенко. И не хватает того всеобщего (и государственного, и человеческого!) внимания к чрезвычайным стройкам, которое никого не удивляло в 1970-е годы.

Арсений Замостьянов, Литературная газета

Возрастное ограничение: 16+

В наших соцсетях всё самое интересное!