Лев Сидоровский: 14 апреля 1930 года. Роковой выстрел Владимира Маяковского

Лев Сидоровский

14 апреля 2022

Роковой выстрел прозвучал 14 апреля 1930-го. Журналист Лев Сидоровский вспоминает, как в 1973-м, накануне 80-й годовщины со дня рождения Маяковского, пришёл к тем, кто его хорошо знал и даже дружил.

К поэту Павлу Григорьевичу Антокольскому я нагрянул ранним утром. Сияя крупными черносливинами пронзительных глаз, обведёнными темно-фиолетовыми кругами бессонницы, маленький, щупленький, он сразу схватил меня за рукав и потянул на кухню: «Сейчас угощу вас таким кефиром!» Услышав, что гость ничего молочного почти с самого рождения не употребляет, энергично ткнул в мою грудь указательным пальцем: «Вы как Зиночка Гиппиус! Она тоже молочное не переносила!»

Наконец с завтраком было покончено, Антокольский раскурил неизменную трубку, и мы повели разговор о великом поэте, который был старше моего собеседника всего на три года.

Ну а потом встретился я с ровесником Маяковского. Для этого из дома № 8-а по улице Щукина, что в центре столицы, перебрался севернее, в район метро «Аэропорт», где в «писательском» доме № 4 по улице Черняховского и обитал старейший на ту пору советский литератор Виктор Борисович Шкловский. Его крупно вылепленная, с незапамятных времен абсолютно лысая голова едва выглядывала из воротника полосатого махрового халата. На каждый мой вопрос Шкловский  морщил усики и нетерпеливо поглядывал на часы: надо собираться в английское посольство – через пять дней в Брайтонском университете его ожидала торжественная церемония в связи с присуждением докторской степени.

Поскольку вопросы к собеседникам были одинаковые, их ответы (весьма сокращённые) в этой публикации оказалось возможным свести воедино.

Я: Вы близко и долго знали Маяковского. Каким же он вам запомнился? Выражает ли, на ваш взгляд, его суть, суть человека и поэта, известный памятник на одноимённой столичной площади?

АНТОКОЛЬСКИЙ: Эта фигура на пьедестале, очень импозантная, с необыкновенно развитой грудной клеткой, мускулатурой чемпиона Олимпийских игр, которая угадывается под пиджаком, полное враньё! Да, плечи у него, и правда, были широкие, но вот такой спортивной формы не наблюдалось. Это был типичный интеллигент эпохи начала двадцатого века, как все мы, грешные. Главный признак Маяковского – всё-таки не внешность, а громоносный голос. Голос, способный передать любовь, ненависть, отчаяние, гнев, сарказм – всё, что угодно. Меня навсегда потрясли его первые вещи: «Человек», «Флейта-позвоночник», «Война и мир». А сейчас в школе всё «изучение» Маяковского, увы, сводится к «Стихам о советском паспорте». 

ШКЛОВСКИЙ: Маяковский был разный. На памятнике ему уже лет 35-36. Памятник не замечательный. Замечательных памятников вообще мало. Один – у вас, в Ленинграде: Медный всадник, другой – у нас, в Москве: опекушинский Пушкин. Маяковский на своем памятнике похож и непохож. Он был уверенный человек, но не развязный.

Увидел я Маяковского впервые в двенадцатом году,  в Петербурге, в помещении Союза художников,  на углу Невского и Николаевской (ныне Марата). Второй этаж, бедная выставка. На выставке – портрет какой-то дамы в белой шляпе работы Маяковского. Володя был одет в чёрную блузу, по-моему, бархатную. История этих блуз такая. Мастера, особенно наборщики, которым приходится подымать руки, носили широкие рубашки без пояса. Людей в таких рубашках почему-то звали «итальянцами». Так что нашумевшая его «жёлтая кофта» – это рабочая блуза того времени, но покрашенная в жёлтый цвет. В таком костюме и стоял молодой Маяковский. Красивый человек. Очень мне понравился. Выделялся ли он среди окружающих? Это только в театре подсказывает музыка, что на сцену входит некто талантливый или гениальный. А тут стоял – ну хороший человек, большой, красивый.

В том же году, в Троицком театре, я видел, как он выступал. Вот тогда – да, выделялся! Спокойствием. Превосходным голосом. Умением подавать реплику. Это у него было от митингового оратора, который спорит по политическим вопросам. Он был серьёзно подкован. И отвечать умел. Например, как-то уже в другую пору, когда я был на его вечере, из зала раздалась реплика: «Слушаю вас в третьем городе, и вы говорите в ответ одни и те же остроты». На что Володя парировал: «А зачем вы за мной ездите?»

Но, пожалуй, самая памятная встреча произошла у меня с ним в январе тридцатого. Маяковский устроил на улице Воровского, в Доме писателей, выставку «20 лет работы». пришёл я туда, прочёл доклад о его новых строках, рождающихся в газетных стихах. Знакомых в зале был один тихий Лавут. Потом появился Володя. Большие, очень ясно очерченные, усталые губы. Волосы, взятые на висках сединой.  Он стоял суровый и спросил печально: «Ну что, много я наработал?» Он ждал поэтов, а они не приходили.

Я: Большой, сложный, многогранный талант. Что же вы считаете в Маяковском-поэте главным? Что больше всего ценили и цените в этом человеке?

АНТОКОЛЬСКИЙ: Когда-то в «Послании пролетарским поэтам» Маяковский провозгласил, что «больше поэтов хороших и разных». Всем существом своей пропаганды он взывал к тому, чтобы поэты были разные. Терпеть не мог, когда следом за его крупными шагами другие семенят шажками мелкими. Ему хотелось наоборот, чтобы от него отталкивались, его преодолевали. Благодаря ему разрушались разные литературные группы и группировки. Он был первый, кто взорвал изнутри футуризм. Поэтому, на мой взгляд, главное в Маяковском – сила отталкивания.

ШКЛОВСКИЙ: Драгоценные камни хороши не сами по себе, а только в подборе. И качества человеческие хороши тоже в подборе. Маяковский был большой. Он был великим работником и хорошим товарищем. Самым замечательным в Маяковском был весь Маяковский. Так что я не могу ставить ему отдельные оценки – за поведение, прилежание, успехи. Это невежливо.

Я: Поэт был принят не сразу и далеко не всеми.  Менялось ли со временем и ваше отношение к его творчеству?

АНТОКОЛЬСКИЙ: Откровенно говоря, «героем моего романа» Маяковский никогда не был. Моим богом в поэзии в дни ранней юности был Александр Блок, который в какой-то мере сформировал моё мировоззрение. Маяковский меня удивлял, восхищал, случалось – раздражал,  случалось – я был в чём-то с ним и не согласен. Но, прежде всего, я не мог не поражаться размахом его труда, разлётом его фантазии. Думая о его стихе, я меньше всего имею в виду формальное, техническое новаторство. Всё творчество Маяковского – новаторство внутреннее. И вот этим нельзя было не восхищаться – что рядом существует такое удивительное явление.

ШКЛОВСКИЙ: Горький заметил Толстому: «Вот вы вчера говорили одно, а сегодня – другое». Толстой ответил: «Я не зяблик. У зяблика короткая песня, и он всегда поёт одно и то же». Все люди изменяются. Я сейчас очень люблю Маяковского. Не меньше, чем тогда. Но иногда великих людей преподают в средней школе так, что случается беда. Маяковского порезали на цитаты, которые должны подчёркивать его полезность. Подчёркивание «полезности» Маяковского сняло с него то, что он был человеком будущего. Когда-то Гоголь писал о Пушкине, что Пушкин – русский человек, каким он будет через двести лет. Пушкина после его смерти отрицали. Собрания его сочинений расходились плохо. Когда после смерти Толстого в одном из номеров «Русских ведомостей» вышла повесть «Хаджи Мурат», то люди говорили: не может быть, чтобы Толстой написал так плохо. Подозревали подделку. Тогда Кони пришлось удостоверять, что это Толстой. А дело в том, что великий человек идёт впереди своего времени, хотя он создан своим временем. Но он более чистопороден. Поэтому время, когда нагоняет его, испытывает одышку. Такое случилось и с Маяковским.

Я: Каким вы представляете масштаб Маяковского, если бы он дожил до наших дней?

АНТОКОЛЬСКИЙ: Если бы сейчас реальный и живой Владимир Владимирович вдруг оказался на площади, носящей его имя, ему, мне думается, понравился не памятник, а стальные колонны на станции метрополитена,  тоже наречённой в его честь. Сталь – это ему созвучно! Мне трудно представить Маяковского в 1937-м, зато явственней всего вижу Владимира Владимировича в годы Великой Отечественной: каким бы он был военным корреспондентом! Какими мощными, бьющими наповал стихами разил бы фашистов!

ШКЛОВСКИЙ: Я думаю, что жизнь его была бы всё такой же трудной. Потому что он – поэт. А с поэтами мы обращаемся сурово. Мы толкаем поэта в трамвае, а он несёт в руках своё сердце, как живую птицу. У поэта нет права на забвение. Он приходит домой и вместо того, чтобы забыть о трудностях, пишет стихи. Поэтому поэзия – самая вредная специальность. Поэтому поэты так легко устают. Поэтому поэты так легко умирают. И не надо вокруг них мельтешить.

Я: Кто из сегодняшних поэтов, на ваш взгляд, наиболее близок традициям Маяковского?

АНТОКОЛЬСКИЙ: Безусловно, Евгений Евтушенко. Рад был бы назвать и Андрея Вознесенского, но, увы, при всём его таланте настоящего ощущения времени ему сильно недостаёт – очень уж в самые разнообразные стороны «расплывается». Да, мощной энергии, сконцентрированной в одну точку, столь свойственной Евтушенко, у него нет. Лет двадцать назад об острой для всех нас  необходимости  поэзии Маяковского написал я стихи, в которых были такие строки: «Но каждое утро, как в первом изданье,// Впервые вперяет глаза в мирозданье,// В сумятицу  гавани, в давку вокзала,//  И снова, как время ему приказало,// Встаёт на трибуне, и требует слова,// И на смерть идёт, и рождается снова!»

ШКЛОВСКИЙ: Поэты неповторимы. И это очень хорошо. Время, развивается ступеньками. Ступеньки взаимно отрицают друг друга. Поэт создаётся разностью видения времени. Когда-то Маяковский говорил: «Вижу идущего через годы времени, которого не видит никто». Там дальше было: «В терновом венке революций грянет шестнадцатый год». Он ошибся только на год. Поэт видел будущее. Наши поэты тоже видят будущее. Есть понятие кафедры и понятие эстрады. У Маяковского была кафедра. Поэтому больше всего похожи на Маяковского те поэты, которые – на кафедре, а не на эстраде. Они имеют свой голос – и, значит, внешне  похожи на Маяковского меньше всего.

Автор: Лев Сидоровский, Иркутск - Петербург

Фото из открытых источников

Возрастное ограничение: 16+

Все статьи автора

В наших соцсетях всё самое интересное!