Владимир Демчиков: Город-подделка, или почему точные копии деревянных памятников – это туфта

25 мая 2016

Среди иркутских застройщиков, дружно страдающих от наличия в центре Иркутска деревянных развалюх, очень популярен тезис о том, что вместо реставрации старых деревянных строений нужно просто ставить новые, из свежего дерева.

И в самом деле, стоимость реставрационных работ (а там еще и цены почему-то ломовые) более чем в два раза выше, чем стоимость новой аналогичной постройки. А то и в три. Так ради чего, спрашивается, сохранять то, что 1) обойдется при реставрации гораздо дороже новодела, 2) по потребительским качествам и состоянию материалов не будет идти ни в какой сравнение с новой постройкой, 3) и вообще воняет?

То есть ради чего мы должны сохранять старье, спрашивают господа застройщики? Ради формы? Повторим один в один! Ради технологий обработки дерева и строительства? Соблюдем тютелька в тютельку! Зачем ворочать эту труху, ковыряясь, что там уцелело и что сгнило? Надо просто сделать то же самое, только новое – и все!

Многие чиновники, ответственные за культуру, как-то теряются от таких аргументов. Не находят, что возразить. Некоторые, например, от отсутствия аргументов пускаются в поиск компромисса: и в самом деле, говорят они, зачем нам вообще столько памятников? Оставим 20-30, чтобы были представлены все типы – а остальное уберем!

Поскольку такие разговоры происходят постоянно – приходится иногда повторять какие-то азбучные истины, так что заранее прошу прощения у всех, для кого нижеследующие доводы и аргументы давно ясны и понятны.

Во-первых, что касается большого количества памятников. Люди, которые хотят – из лучших, конечно же, соображений – «оставить несколько десятков, чтобы были представлены все образцы деревянной архитектуры», не понимают двух вещей: что такое квартальная застройка и что такое городская среда. Иркутск славен не столько архитектурной уникальностью деревянной застройки (хотя и этим тоже), сколько тем, что в городе – в силу особых исторических обстоятельств – сохранилась именно квартальная деревянная застройка. Причем в относительно неплохом состоянии: большинству домов немногим более 100 лет.

Уникальность чудом сохранившейся в Иркутске квартальной (именно квартальной!) деревянной застройки не просто важна сама по себе, не просто нужна каким-то там специалистам. Она формирует городскую среду, соединяющую в центре города разные исторические эпохи, разные культурные слои, разную эстетику. Город, благодаря этой квартальной застройке, живет как бы одновременно и в прошлом, и в настоящем, и в будущем, это настоящая деревянная «машина времени», которая лучше любых статьей и энциклопедий вписывает нас всех в историю и города, и страны. Иркутские деревянные кварталы – это и есть самая настоящая «иркутская историческая энциклопедия». И это я еще сейчас намеренно избегаю эфемерных аргументов типа «это невероятно красиво» и прочих выражений, несерьезных для наших чисто конкретных застройщиков.

Однако для них у меня есть и еще один аргумент, как раз очень конкретный. Квартальная деревянная застройка Иркутска – это совершенно удивительный феномен, мало где сохранившийся. Именно квартальная деревянная застройка Иркутска придает городу уникальность, именно этим город отличается от тысяч других городов на земле. А уникальность – это то, что невозможно «сделать», она может только случиться сама. И в качестве чисто конкретной аналогии тут можно, например, привести пример с женой, которая наверняка есть у каждого приличного застройщика мужского пола. Выбор жены – это как раз выбор уникальности, человек выбирает не просто женщину (будем откровенны, по своим базовым потребительским качествам все женщины, в общем, имеют не так уж много различий) – а именно женщину уникальную, то есть самую красивую, самую понимающую, самую умную, самую-самую. Жена, начисто лишенная уникальности – это нонсенс (хотя под действием алкоголя человек, как известно, может уникальности предпочесть новизну на какое-то короткое время), и это понятно каждому.

Но точно так же и город, лишенный уникальности (особенно лишенный насильно) – это беда. Огромное количество городов, кстати, ее таки лишены – что тут поделаешь, им не повезло (как не везет мужикам, которым достались не особенно уникальные женушки). А вот Иркутску – повезло.

И наконец, зачем же все-таки нужно сохранять то самое воняющее старье, и почему делать точные копии с соблюдением всех технологий – это бессмысленная туфта. Дело в том, что у некоторых предметов есть так называемая музейная ценность. В музеях великих и знаменитых людей, вызывающих интерес публики, совершенно не случайно бережно хранят их личные вещи, предметы туалета, какие-то курительные трубки, книги, веера, сюртуки. Хотя в принципе, по логике застройщиков, ничего ведь не стоит накупить у каких-нибудь торговцев антиквариатом подходящего барахла, разложить его по витринам, подсветить лампочками – и пусть эти сумасшедшие «любители старины», которых осталось три калеки, бродят себе по этим складам статья, называемым музеями, если им это так уж надо!

И вот тут как раз и стоит напомнить для кого-то азбучную истину, а для кого-то (в частности, для господ застройщиков) – видимо, очень сложную в постижении вещь. Музейная ценность возникает оттого, что в каждом предмете, который был в личном пользовании у интересного людям человека, заключается частица этого человека и частица его жизни. Специалисты называют это, кажется, «социально-культурной информацией», впрочем, не уверен в точности формулировки.

Когда мы видим, например, на какой крошечной кровати спал Франциск I, мы понимаем, что воинственные мужчины и грозные короли прошлых веков были просто очень маленькими, и мы все по сравнению с ними – гиганты. Когда мы видим салфетку, которую вышивала княгиня Волконская – мы представляем себе ее жизнь, и кажется, даже понимаем, о чем она, наверное, думала, вышивая ее и сидя за много тысяч километров от столицы, что вспоминала, о чем, может быть, плакала. Когда мы видим мощные венцы падающего дома Шубиных в Иркутске – мы понимаем, каким был наш город 200-250 лет назад. Мы просто физически ощущаем, как эти давно умершие и истлевшие, а когда-то молодые и сильные иркутские мужики сначала где-то спилили эти деревья, потом ворочали, обрабатывали, тесали, связывали, как ставили сруб – в каждом таком бревне мы видим и чувствуем биение иркутской жизни и слышим голоса наших предков. И можем потрогать руками то, что они когда-то сделали.

А что мы будем чувствовать и о чем думать, когда увидим новодел на месте дома Шубиных? Мы будем думать о том, какой ловкий застройщик Иван Ваныч Иванов, и как он здорово заказал в Китае все вот это и по дешевочке поставил, вот и все. Примерно такие, кстати, мысли возникают при посещении столь милого сердцу иркутских застройщиков 130 квартала, никак с историей города не связанного и слепленного как раз из новеньких свеженьких материалов.

Потрогать руками сруб дома Шубиных, посмотреть на клавесин княгини Волконской – это не просто иметь слабость к старью, а прежде всего иметь волю к полноценной жизни. Поэтому живы музеи, поэтому для человечества важно его прошлое – только оно ставит человека на землю позволяет ему остаться человеком, не дает ему превратиться в пищевой придаток мировой фабрики ширпотреба, летящий в чужом пищеварительном тракте и производящий только отходы жизнедеятельности и несложные эмоции.

– Но мы-то думаем о большинстве, а эти ваши музеи нужны меньшинству! – из последних сил настаивают господа застойщики. Нет проблем. Пусть застраивают пустыри в пригородах, делают «комсомоллы» и прочие «моллы» там, где сегодня голая земля. И возят туда свое большинство, организуют транспорт, парковки и т.д. И все будут счастливы, и я первый побегу в какой-нибудь «Пустомолл» в кино на американский боевик – когда захочу.

Но все-таки как быть с деревяшками – спрашивают теперь уже умудренные эксперты? Сначала – отогнать застройщиков, уже сегодня добивающих исторические кварталы, от центра города. А потом помаленьку начать расселение и передачу памятников тем, кто захочет их взять (пусть даже бесплатно) – и сможет сделать. Отреставрировать, обновить, заменить какие-то части конструкции. И одновременно с этим надо решать, как быть с домом, возвращенным в нормальное состояние. То ли обратно под жилье его, то ли под бизнес, то ли под госконторы какие. И решать – может быть, целыми кварталами, сохраняя их как комплексы. Впрочем – это уже к специалистам, я не специалист.

Я просто знаю, что, если Иркутск потеряет квартальную застройку (а он ее как раз сейчас и теряет) – он потеряет не просто уникальную городскую среду, всю эту изумительную смесь разных эпох в чудом сохранившихся группах деревянных архитектурных памятников. Он потеряет не просто память о прошлом и возможность «читать его с листа» каждый день и прогуливаться по этому прошлому – он потеряет лицо.

Представьте, что у вашей уникальной жены вдруг отвалилось ее прекрасное лицо, и на гладкой поверхности осталась только дырка для еды. Нравится?

Возрастное ограничение: 16+