Лев Сидоровский: Песня и шарм Эдиты Пьехи
30 июля 2021
31 июля У Эдиты Пьехи день рождения.
Неужели уже шестьдесят пять лет?! В университетском актовом зале концерт, на котором я, конферансье, объявляю очередной номер: «Выступает студентка философского факультета Эдита Пьеха».
Она выпархивала на сцену – озорная, но еще какая-то угловатая (например, руки сцепляла за спиной) и под аккомпанемент гитариста Збышека Мусяла, с очаровательным акцентом, пела: «Ау-то-бус чер-во-ный».
Спустя год-другой рядом с ней на эстраде уже были юноши в белых рубашках с короткими рукавами, в таких же «летних» брюках, и солнечно звучало: «Алеет зорька молодая над быстрой Невой». Этой популярной «ленинградской» песней неизменно начинал свое выступление новорожденный ансамбль «Дружба», выпестованный Александром Броневицким. Потом «Лейся, песня, на просторе», другие всем милые мелодии, а Эдита Пьеха, кроме того, знакомила нас еще с песнями своего детства – французскими, польскими.
Вскоре мы услышали от нее «Сама садик я садила», «Вдоль по улице метелица метет», и оказалось, что давным-давно бывшее на слуху словно родилось заново. А угловатость юной исполнительницы, кстати, куда-то безвозвратно исчезла, и на эстраде счастливо открылась изящная, удивительно женственная, полная восхитительного шарма, певица со своей манерой исполнения и, что не менее важно, своей темой.
Определить эту ее тему одним общим словом не так-то просто. Наверное, наиболее точно сказать, что в ее песнях – человеческие судьбы. Не просто какие-то пейзажи или положенные на музыку шуточки, или пересказ какого-то стихотворения, в общем, не милые пустячки, а люди с их радостями и горестями, любовью и одиночеством, обретениями и потерями.
Я – на правах давнего знакомого, да и журналиста – постоянно следил за ней. На концертах, в закулисье, иногда дома брал «интервью», радовался ее успехам. А однажды Эдита, сама того не зная, даже помогла мне решить одну личную проблему.
Было это летом 1967-го, на пляже сочинского «Спутника», где я никак не мог добиться благосклонности от некоей очаровательной юной особы. И вдруг близ морской волны появился ансамбль «Дружба» почти в полном составе. Увидев, что я разговариваю с «живой Пьехой», моя пассия была потрясена, а когда я подвел ее к Эдите, и вовсе потеряла дар речи. Вечером мы по приглашению Броневицкого сидели на концерте, в первом ряду, к тому же на моих коленях пристроилась доверенная нам маленькая Илона, которая мило комментировала каждый мамин выход. Надо ли пояснять, что после этого мои дела «на личном фронте» пошли великолепно...
Кстати, на том сочинском концерте я еще раз ощутил, что для Эдиты песня – это вовсе не «работа»: когда выходишь на сцену, словно на дежурство, исполняешь два-три «шлягера» (слова «хит» тогда еще не существовало), а дальше идешь домой и спокойненько занимаешься своими делами до следующего вечера. Нет, у нее это и прежде, и сейчас совсем иначе. Как-то в нашем разговоре призналась:
– В песне – вся моя жизнь. Всё, кроме песни, отступает на второй план. Даже когда очень устаю, слушаю записи любимых исполнителей.
Я всегда обожал ее репертуар – и «Венок Дуная», и «Край берёзовый», и «Огромное небо», и «Ласковый город, спасибо тебе...», и «Стань таким, как я хочу». Да простят композиторы и поэты Пьеху за то, что она присваивает себе авторство их песен, ибо каждая песня, исполненная Пьехой, именно её песня. И ведь пустячков среди них нет. Даже такие вроде бы незатейливые, как, например, «Наш сосед», и то обрели особую печать её шарма, её сущности, её отношения к жизни, к миру. Почему всё у нее получалось так пронзительно? Однажды спросил Эдиту об этом и услышал:
– Наверное, насчёт отсутствия в моём репертуаре «пустячков» всё-таки несколько преувеличено, но вообще-то к песне отношусь очень серьёзно: либо вообще не буду делать, либо уж вгрызаюсь так, чтобы точно получилось. Поэтому, если попадает настоящая песня, тут уж я на коне! Некоторые исполнители, участвуя в авторских концертах композиторов, поют подряд все песни, которые только им дают. Я думаю, какие они гениальные певцы, если могут порой петь даже то, что им вообще не нравится. Лично я не в состоянии спеть в песне ни одной ноты, если она не трогает мое сердце.
Очень редко, но всё ж бывало, когда песню ей навязывали. И что? Улыбается:
– А ничего, как в электричестве, «короткое замыкание», и пробка перегорела, вылетела. Получаются лишь те песни, которые связаны с моим духовным миром, моими радостями и страданиями. Поэтому убеждена, если историю страны можно отразить в почтовых марках, то биографию певца – в его песнях. Конечно, можно петь не сердцем, а только гортанью, когда лишь две голосовые связочки издают звук, но меня такое «искусство» не волнует. Бывают певцы, которые все делают, казалось бы, плохо, но запоминаются на всю жизнь. Вот Леонид Осипович Утесов – в смысле вокала всё, вроде бы, неправильно, но вместе с тем – гениально. Потому что это спето сердцем, потому что это – индивидуальность.
Продолжив тему, я, в частности, заметил, что с годами её песни как бы меняются, обретая новые интонации, и мигом получил своему предположению подтверждение:
– Ну конечно, потому что песни – это не только годы, но и мудрость, умение понимать жизнь. Все мои девичьи волнения по поводу встречи с прекрасным я передавала в песнях просто и скромно – это было лишь веселье, больше ничего. А вот песни-рассуждения, драматические, с глубоким подтекстом – такие стали мне по плечу только с годами. Когда впервые спела «Маму», мне казалось, что всё в ней говорю правильно, тосковала по своей маме, которая жила очень далеко, просила у нее прощения за то, что так редко пишу письма. А сейчас «Мама» звучит совсем иначе, словно исполняет ее другой человек. В самой окраске голоса появились другие тембры, другие оттенки. Знаете, когда художник пишет картину, он играет со светом, создает полутона. У всех художников краски одни и те же, но каждый по-разному использует всё, что знает о жизни. А в жизни – не только радости, но и бессонные ночи, обиды, слезы. И все это для моих песен – какие-то оттенки, полутона...
Тут я высказал предположение, что лучшие песни ею, ну что ли, выстраданы, и Эдита эту мысль подтвердила:
– Вот, например, когда-то давно, в свой отпуск, поехала в студенческие стройотряды. И вдруг в двухстах километрах от города Горького, в посёлке Шатки, узнаю, что там, на деревенском кладбище, похоронена Таня Савичева. Пионеры-следопыты разыскали её могилу, С друзьями пришла я к этой могиле и, стоя там, пережила целую песню. Покидая кладбище, знала, что песня будет обязательно. И скоро она появилась – на слова Виктора Гина, на музыку Евгения Доги: «Моя землячка, Савичева Таня, прости, что не пришла к тебе с цветами, не знала, что тебя я встречу здесь, где справа – лес, и слева – лес. И эти строки на твоей могиле меня огнём блокады опалили». Такие песни, которые выстраданы мною самой, занимают, конечно, место особое.
Но есть и другие, тоже дорогие мне, их получала и получаю в подарок от авторов: например, «На кургане» Андрея Петрова и Юлии Друниной – в этой песне вижу свою юность. Или цветаевская «Горечь». Или «Верни мне лето» на слова Риммы Казаковой – о поздней любви, которая пришла к женщине. Или «Огромное небо». Я пою: «Стрела самолёта рванулась с небес, и вздрогнул от взрыва берёзовый лес» – дальше пауза, и я тяну её, кажется, целую вечность, и когда тишина в зале становится просто уже звенящей, продолжаю: «Не скоро поляны травой зарастут, а город подумал: «Ученья идут». Четыре тысячи в зале «Октябрьского», и никто не вздохнёт, все в плену моей песни. В такое мгновение чувствую себя самой счастливой.
Навсегда врезались в её память слова директора школы, который сказал на прощанье: «Запомните в жизни одно правило. Клубнику можно подать человеку на грязной ладони, а можно – на блюдечке, и разница во вкусе будет очень большая»:
– Так же, наверное, и с песнями, и тут надо быть очень воспитанным, хорошо понимая, что ты хочешь песней сказать, если даёшь ей новую жизнь. Кстати, старых песен я пела мало. Многие хорошие советские песни знала ещё на польском языке, например, «Чайка смело пролетела над седой волной». И снова исполнила «Чайку» недавно – так, как чувствую её именно сейчас. Конечно, можно было бы «Чайку» и аранжировать, «подновить», но это было бы уже искусственным. По-моему, возвращаясь к старым мелодиям, нужно делать всё естественно. Когда я спросила у Клавдии Ивановны Шульженко, как у неё получился в песне такой красивый жест, она ответила: «Если сердце поёт, тогда и руки поют». Поэтому мне кажется, что если песню понимаешь сердцем, то никогда её не извратишь, ибо будешь это делать искренне, «с чистыми руками».
Слышала ли она свои песни в чужом исполнении? Вздыхает:
–- В чужом исполнении мне воспринять их сложно, потому что мой стиль абсолютно отличен от того, что нынче поёт молодёжь. Сейчас царствует рок и поп-музыка, песни дискотечные и кабацкие (хотя бы Маша Распутина), а я стараюсь продолжать традицию Шульженко, Бернеса. В общем, сама по себе. Наверное, так и должно быть. Песни Пиаф ведь тоже почти никто не пел, ну разве что Мирей Матье поначалу. Каждый артист должен делать своё, нести свой жанр.
Невольно перебил: – А к чужим жанрам отношение терпимое? Например, в отличие от маминого репертуара среди песен Илоны Броневицкой разных «пустячков» навалом…
Пояснила:
– Но ведь там именно дискотечная музыка, и в этом жанре Илона как рыба в воде! Она напоминает меня в юности: тоже – гейзер! Тоже – вулкан! Причём в песне прекрасно двигается, и это вовсе не заученные движения, нет – постоянно импровизация, и молодые, судя по всему, под её песни танцуют с большим удовольствием. Ну а станет старше – изменит свой имидж.
Не досаждают ли ей мои коллеги бестактными визитами и вопросами?
– Сколько раз плакала из-за того, что иные журналисты-верхогляды подчас обвиняли меня «манерной» певицей, а я ведь никогда не манерничала и не жеманничала…
– Наверное, их вводил в заблуждение особый, «импортный» акцент Пьехи?
– Может быть. Я приехала сюда, почти не зная русского языка. Постигать его мне было очень трудно, и лёгкий акцент навсегда остался моей естественной краской.
Мы листали ее фотоальбом, бережно перебирая старые снимки. Эдита поясняла:
– Вот так выглядели папа и мама, Станислав Пьеха и Филиция Каролевска, эмигранты из Польши, когда встретились на шахте в маленьком поселке Нуэль-су-Лянс, что на севере Франции. Папочка умер в тридцать семь, от туберкулеза. А это – мой брат Павел: в семнадцать лет тоже спустился в шахту, и через три месяца его не стало – тоже туберкулез. После войны мы с мамой вернулись домой. Жили на юго-западе Польши, в Судетах, в шахтерском поселке Богушеве. На этом снимке мне десять лет: длинное белоснежное платье, цветы, потому что конфирмация.
Может быть, секрет ее шарма как раз в этом особом «франко-польском» воспитании?
– Меня воспитывали строго – учителя, костел, мама. Маму всю жизнь называла, естественно, только на «вы». А вообще была я жуткой жизнелюбкой. Не ходила, а летала. Темперамент бил через край!
Занималась легкой атлетикой, пела в хоре. В 1955-м приехала в Ленинград, стала в университете, на философском факультете, студенткой отделения психологии. И вот скоро в 13-й аудитории, на вечере первокурсников, под аккомпанемент гитариста Збышека Мусела пою «Автобус червоный».
Тут я «втиснулся» в Эдитин монолог, вспомнив про ее тогдашнюю угловатость, руки за спиной. Она засмеялась:
– Да просто не знала, куда их девать – я же из шахтерского поселка, где не было ни концертного зала, ни театра, только кино. И в Ленинграде на сборных концертах всё подсматривала за другими певицами – какие на них платья, прически, макияж. Моя мама никогда не красилась, самое большое, что себе позволяла, это химическую завивку. Часто наведывалась в Мариинку – не только ради балета, но и чтобы перенять походку балерин, их манеру держать спину, голову. На первой же репетиции хора польского землячества меня приглядел студент Консерватории Шура Броневицкий (всегда звала его не «Саша», а «Шура»). Через год в том же общежитии на Мытне, в нашей 23-й комнате, сделал предложение. Мы были вместе двадцать лет, и, конечно же, Броневицкий, создатель «Дружбы» (впервые открыл в стране этот жанр), интереснейший композитор, аранжировщик, обладавший высочайшим вкусом, очень мне помогал.
Тут я напомнил собеседнице один из «капустников» в «Ленконцерте» середины 60-х, где, в частности, была забавная сценка про Броневицкого, который свою супругу напористо всюду «проПЬЕХИвает», а на замечания огрызается: «А ЭДИ-КА ты знаешь куда…».
Посмеялись, и Эдита продолжила:
– Но, увы, Шура постепенно развел вокруг себя слишком много подхалимов, что и погубило наш брак. Я от него ушла. Спустя годы Шура скоропостижно скончался – пусть земля ему будет пухом. И со вторым мужем разошлась, потому что тоже оказался слабым человеком: не мог устоять перед водкой. Терпеть я могу очень долго, но однажды терпенье лопается – и разом всё отрезаю. Почему-то люди думают, что поклонники ко мне прямо-таки в очередь стоят. Вот недавно по служебным делам сама встретилась с одним очень интересным человеком. Вдруг говорит: «Я тридцать лет вас обожаю, но никогда бы сам не посмел подойти. Теперь знайте, что где-то есть такой, в вас влюбленный». Господи! Ну а мне-то что, легче оттого, что где-то он есть? И, возможно, подобных «обожателей на расстоянии» немало, но я-то одна...
С того нашего разговора минуло немало лет. И снова был с ней рядом близкий человек, о котором, благодаря телевидению, узнала вся страна. Но и он, увы, не выдержал непростого испытания, тоже оказался слабым. И опять Эдита одна, теперь уже средь сосен, в уютном загородном доме, построенном по собственному проекту. Там народная артистка СССР, сидя перед телеэкраном, порой видит внука Стаса, кумира поклонниц «попсы», которого к тому ж, естественно, в череде многих иных нынешних «звёзд шоу-бизнеса», именуют и «секс-символом», и «мачо». Впрочем, мне это, с позволения сказать, «искусство» глубоко противно, к тому же не могу уразуметь: на каком таком основании Стас носит фамилию не отца, не мамы, а бабушки?
Своего возраста Эдита не скрывает, но мне не хочется называть здесь эту «серьезную» цифру, которая абсолютно, даже отдаленно, не соответствует ее облику. Когда-то, встретив Пьеху, не смог скрыть восторга: мол, как так получается, что с каждым годом всё милее и пикантней?
Она улыбнулась:
– О-о, секрет. Наверное, всё дело в том, что, когда родители меня сотворили, природа ко мне была благосклонна. Может, всё от мамы: она умерла в шестьдесят шесть, но когда шла – стройная, стремительная – по улице, со спины можно было дать не больше тридцати. Так что благодарна Боженьке и маме за то, что заложили во мне хороший, сильный организм, с которым дружу и который очень слушаю...
Как-то я поинтересовался, что она любит помимо сцены.
– Вкусно готовить для других. Например, тщательно помою картошку и с кожурой запеку в духовке. Потом надрежу, положу внутрь жареные грибы и красиво подам на стол. Ну, а читаю больше мемуары из жизни актёров. Да! Недавно одолела пикулевского «Фаворита» и влюбилась в князя Потёмкина. Теперь, когда прохожу мимо Таврического дворца, вздыхаю: «Эх, зараза, что же ты умер? Может, познакомились бы с тобой, помылась бы в твоей золотой ванне…» А ещё обожаю ежедневно пешочком отсюда – с 4-й Советской в Летний сад, там – четыре круга и – обратно. На всё – около двух часов…
И тут же посоветовала мне, как не растолстеть:
– По утрам – только каша. Хорошо, если есть ещё чеснок, лук. Или – изюм, курага – чтобы кашу заправить…
На эстраде она – так сказать, по «трудовому стажу» – рекордсменка. Правда, Кобзон пытался претендовать на роль певца-долгожителя, но Иосиф Давыдович был на сцене только с 1961-го, а она еще в 1957-м, на Всемирном молодежном фестивале, стала вместе с «Дружбой» лауреатом. Кстати, первые цветы, хризантемы, Эдите на концерте в Академии тыла и транспорта подарила, как народная артистка СССР запомнила на всю жизнь, школьница Наташа Кузнецова. А первые розы преподнесли ей в Баку.
Однажды я ее спросил: «Эдита, вы счастливы?»
Задумалась:
– На сцене – да, а в жизни – по-всякому... Что же делать? Не может же Боженька дать всё...
Осенью 2007-го, выступая на торжестве по поводу 90-летия газеты «Вечерний Петербург», она, в частности, сказала: «Нынешние журналисты меня чаще всего раздражают: прибегает очередная нахальная девица, задаёт примитивные – в основном про «личную жизнь» – вопросы, потом в газете к тому ж всё перевирает. Вот раньше, когда ко мне для интервью приходил Лев Сидоровский, мы были друг другу взаимно интересны».
И за это Эдите Станиславовне – тоже мой низкий поклон.
Автор: Лев Сидоровский, Иркутск - Петербург
Возрастное ограничение: 16+
Все статьи автора
В наших соцсетях всё самое интересное!
