Лев Сидоровский: Маршал Жуков глазами родных, сослуживцев, строками документов
09 мая 2020
В деревню, где родился Жуков, меня вёз... фронтовой шофёр самого маршала. Да, Александр Николаевич Бучин, накрутивший с Жуковым по дорогам войны 170 тысяч километров, теперь, вглядываясь в убегающее под колёса «Жигулей» шоссе, вспоминал: «В сорок первом, осенью, как-то катили здесь. Тоже – дождь, и дорога после бомбёжки разбита. В общем, стонет наш газик так, что я не удержался, выразил вслух свою жалость. Георгий Константинович мрачно усмехнулся: «Судьба Родины на карту поставлена, а он машину пожалел...»
Вот и Стрелковка на берегу сонной Огублянки, изба Жуковых... Впрочем, не та, настоящая. Ту немцы спалили, и потом на пепелище односельчане поставили эту, похожую. Рядом с избушкой – монумент: в наброшенной на плечи шинели маршал после трудных походов пришёл к родному дому... Пожалуй, в отличие от помпезных бронзовых Жуковых («конного» – в Москве и «пешего» – в Питере) этот душу трогает...
О том, как жили в Стрелковке Жуковы, поведал мне двоюродный брат маршала, Михаил Михайлович Пилихин. Дом Пилихиных располагался в соседней деревеньке под названием Чёрная Грязь. Здесь родилась и выросла Устимья Пилихина, а потом перебралась в Стрелковку – к сапожнику Константину Жукову. Постоянная нужда заставляла её трудиться на поле от зари до зари. Физически очень сильная, Устимья Артемьевна запросто поднимала пятипудовые мешки с зерном. А её брат, Михаил Артемьевич, имел в Москве скорняжью мастерскую. Вот и прибыл в 1908-м к нему, на ученье, из Стрелковки двенадцатилетний племянник Георгий...
– Когда началась гражданская, – рассказывал Михаил Михайлович, – вестей от Георгия из армии не было несколько лет. И вдруг заявляется: командир 39-го Бузулукского кавалерийского полка! Вскоре получил назначение в Ленинград, в Высшую кавалерийскую школу. С тех пор никогда не теряли мы друг друга. Приезжая в Москву, брат, пока не имел ещё в столице квартиры, постоянно гостил у нас, в Брюсовском, – вместе с женой Александрой Диевной, с дочками, Эрочкой и Эллочкой...
А потом дочки, Эра Георгиевна и Элла Георгиевна, принимали меня... Показали любительскую фронтовую фотокарточку, на которой – широко улыбающийся Георгий Константинович: «Этот снимок стоял у мамы на столе с сорок третьего года до последнего дня...». Вспоминали: какие необычные подарки отец присылал им «с войны» (то финский нож с наборной ручкой, то кавалерийский стек); какой огромной силой воли обладал (например, ещё в тридцать пятом бросил курить и после, даже на фронте, ни разу не взял сигареты); какое музыкальное трио было у них в доме (отец играл на баяне, Эра – на аккордеоне, Элла – на гармошке); как пели вместе – «Степь да степь кругом...», «Когда б имел златые горы...», «По диким степям Забайкалья...»
Дочери осторожно извлекли из конверта пожелтевшие от времени листочки...
«21-30. 24.5.39. Из Москвы в Смоленск. Милый Шурик! (...) Еду в продолжительную командировку. Нарком сказал: заряжаться надо примерно на 3 месяца. (...) Ты меня крепко напоследок обидела своими слезами. Ну что ж, понимаю, тебе тоже тяжело. Целую тебя крепко. Целую моих милых дочурок. Ваш Жорж».
О слезах в письме не случайно: он не мог их терпеть, и дочери уяснили это ещё в младенчестве. Ну а почему подпись – «Жорж»? Оказывается, так, «по-гусарски», называла мужа Александра Диевна, а он её – Шуриком. Тогда в семье ещё не знали, в какую «продолжительную командировку» отправился Георгий Константинович. Скоро всё стало ясно...
«Здравствуй, мой милый Шурик! (...) Закончил полный разгром японских самураев. (...) Сегодня получил сообщение о присвоении мне звания Героя Советского Союза. (...) До скорого свидания. Жорж».
Следующие письма относятся уже к совсем другой войне. Тогда, в июне 1941-го, семья жила на даче, в Архангельском. Глава семьи дома ночевал редко: почти круглые сутки находился в наркомате. Двадцать второго июня позвонил на рассвете...
В музейных фондах Музея Вооружённых Сил СССР мне довелось листать документ, написанный Жуковым: «Личный дневник пребывания на фронте»:
«23.6.41. Сталин приказал немедля вылететь в Тернополь, в штаб Юго-Западного фронта с целью помочь Военному Совету организовать оборонительные действия…»
«26.6.41. Сталин приказал вернуться в Москву в связи с осложнением обстановки на западном направлении...»
Так для Жукова начинались 1 418 дней и ночей, которые сделали его имя легендарным. Не зря же спустя годы американский публицист Гаррисон Солсбери в своей книге «Великие битвы маршала Жукова» признался: «Когда со временем отсеются зёрна истинных достижений от плевел известности, тогда над всеми остальными военачальниками засияет имя этого сурового, решительного человека...»
Как раз 26-го, когда начальник Генштаба генерал армии Жуков возвратился в Москву, в его распоряжение поступила группа молодых офицеров, и среди них – лейтенанты Николай Пучков и Александр Дмитренко. Я встретился с Николаем Ивановичем и Александром Петровичем. Вспомнили самые горькие месяцы войны, первую поездку с Жуковым на фронт, который приближался к Москве. Передвигаться приходилось скрытно, удаляясь от оживлённых магистралей. Фары ночью не включали: вражеские самолёты чувствовали себя в небе вольготно. Случалось, Пучков или Дмитренко, или кто другой из их группы, стоя на подножке, освещали дорогу карманным фонариком. Не раз попадали под обстрел, под бомбёжку, но в любой обстановке Жуков оставался невозмутимым. И неуязвимым. Поначалу водил машину его двоюродный брат, Пилихин, но 3 сентября, под Ельней, Михаила тяжело ранило, и за баранкой прочно обосновался Бучин... Там, под Ельней, 6 сентября, вспомнили мои собеседники, впервые с начала войны Жуков улыбнулся. Телеграфировал Сталину, что приказ о разгроме Ельнинской группировки и взятии города Ельня выполнен...
Ещё одна запись в «Личном дневнике пребывания на фронте»: «Утром 10 сентября вылетели с Центрального аэродрома в Ленинград. В тот же день, к вечеру, прилетели в Ленинград, на городской аэродром. В тот же день вступил в командование Ленинградским фронтом, приняв его от Ворошилова...»
Пучков и Дмитренко мне про эту дорогу в Питер и про двадцать семь дней в блокадном городе рассказывали подробно. Как летели – под тучами, низко-низко: «грибы можно было разглядеть»... Как в критической питерской обстановке, понимая, что главная ударная сила противника – танки, Жуков рядом с противотанковой артиллерией поставил зенитные орудия, которых в Ленинграде было много. Как были организованы новые воинские части – из моряков, как снимались дивизии с Карельского участка фронта, где не было активных действий. Резко повышалась воинская дисциплина. А то люди уже на всё махнули рукой, и, между прочим, даже честь, как это у военных принято, друг другу не отдавали. Жуков не случайно сразу потребовал, чтобы честь отдавали обязательно. И люди как-то подтянулись, почувствовали: ещё не всё пропало... Жуков упрямо верил в победу, и эта его вера передавалась фронту. Город, казалось, обречённый, набирал дыхание, ощетинивался противотанковыми ежами, орудиями, штыками...
Кстати, о том, что Жуков в успех действительно верил, свидетельствует письмо, отправленное с берегов Невы в середине того сентября: «Здравствуйте, Эрочка и Эллочка! Шлю вам привет с фронта. По вашему заказу бью немцев под Ленинградом. Немцы несут очень большие потери, но стараются взять Ленинград, а я думаю не только удержать его, но и гнать немцев до Берлина».
Всё-таки удивительная сила была в этом человеке: враг под Москвой, Ленинград в осаде, а он пишет (не в официальном документе, не Сталину наконец, а просто дочерям), что погонит фашистов до самого их логова...
Они увидели отца под Новый год: с мамой прилетели на военном самолёте прямо в Перхушково, где располагался штаб Западного фронта, и вместе встретили 1942-й. В ту ночь он сказал: «Крепко врезали Гитлеру у стен Москвы, но это – только начало».
Запись в «Личном дневнике пребывания на фронте»: «28 августа 1942 года назначен заместителем Верховного Главнокомандующего. 29 августа убыл в Сталинград...». Потом он признается, что в Сталинграде получил гораздо большую практику в организации контрнаступления, чем в 1941-м в районе Москвы, где сил было меньше...
«С 10 января 1943 года на Волховском фронте. Координация действиями войск по прорыву блокады под Ленинградом...». О тех днях Бучин мне рассказывал:
– Жукову нравилось само название операции – «Искра». В день, когда войска двух фронтов наконец соединились, 18 января, Георгию Константиновичу присвоили звание Маршала Советского Союза. Эту весть он встретил на поле боя, у Рабочего посёлка № 1... Потом вёз я Жукова к Жданову, по Ладожскому озеру. Кругом во льду воронки от бомб, зигзаги между ними приходилось делать просто немыслимые... Говорю ему: «Поздравляю товарищ маршал, со званием». А он меня похлопал по плечу и весело так: «Ничего, Александр Николаевич, тебя я фельдмаршалом назначу...» Вообще душевный был он человек и званием своим высоким не кичился. Как-то в районе Щигры, когда Жуков проверял обстановку перед битвой, наткнулись мы на разрушенный мост. Что делать? Не поворачивать же назад! Вылез маршал из машины и вместе со мной стал класть доски… Никогда не повышал на меня голоса. Злопамятным не был… Сейчас иногда пишут: мол, Жуков был жесток, солдат ради победы не берёг. Да не он был жесток, а время такое – заставляло быть жестоким. Но вот помню: едем мимо колонн наших войск, он смотрит на них, вздыхает: «Э-эх, валенки-то у солдат плохонькие...»
Потом была Курская битва, я слушал воспоминание о ней Пучкова и Дмитренко и думал: менялись фронты, операции, но неизменно в двух шагах сзади (справа или слева) находились с маршалом его верные офицеры, готовые оградить заместителя Верховного Главнокомандующего от всевозможных ЧП. Это удивительное везение, что за все четыре года ни разу пуля или осколок полководца не задели!
Ещё весточка с фронта, в марте 1944-го: «Здравствуй милый Шурик! (...) В связи с ранением Ватутина командую 1-м Украинским. Сейчас я в Новоград-Волынском, скоро будем двигаться дальше...»
Жуков шёл на запад всё дальше, и дочери тоже всё дальше переставляли на огромной карте, которая занимала в их комнате центральное место, красные флажки… Как радовались они с мамой, когда в начале сорок пятого получили вот этот листок: «Дорогие мои! Ну, как вы там живёте? Очень хочется с вами увидеться. Я думаю, как только побью немцев, так сейчас же к вам приеду или вы приедете ко мне. Пишите чаще, у меня нет времени – всё время бои. Крепко вас целую. Ваш папа Жорж».
Судя по давней, чуть озорной «семейной» подписи, настроение у Георгия Константиновича, несмотря на тяжесть битвы, было в те дни отменное.
И свершилось то, что отец пообещал дочерям своим самой трудной для родной страны порой, осенью 1941-го, в том письме из осаждённого Ленинграда, И обратился он в Приказе к воинам 1-го Беларусского:
«Я призываю вас устремить все свои силы, волю, умение и решимость, мужество и отвагу на победное завершение операции по захвату Берлина!..»
И они свершили это, развернув над рейхстагом алое знамя Победы. Как вспоминал потом поэт-фронтовик:
…Чумазые, откинув крышки люков,
Танкисты встали, словно на привал.
И, сняв фуражку, сам Георгий Жуков
Нас – пехотинцев – в губы целовал…
И повёз Бучин маршала в Карлхорст.
– Жуков сел в машину радостный, возбуждённый, – рассказывал Александр Николаевич. – Вдруг обнял меня: «Спасибо тебе за всё, Сашка!..» Впервые за всю войну так назвал... Приехали к тому особняку, потом Кейтеля привезли...
Пучков стоял как раз за креслом Жукова, когда тот произнёс:
– Предлагаю немецкой делегации подойти сюда, к столу. Здесь вы подпишите акт о безоговорочной капитуляции Германии…
А потом, когда подписание акта было закончено, Георгий Константинович от имени Советского Верховного Главнокомандования сердечно поздравил всех с долгожданной Победой. Как вспоминали мои собеседники, бурная радость тогда перемешалась со слезами, праздничный ужин продолжался до утра, песни сменялись плясками. Жуков тоже не удержался: прошёлся по кругу вприсядку…
Удивительно, но мне довелось держать в руках маршальский китель, который (как утверждали дочери) был на Георгии Константиновиче тогда, в Карлхорсте. И другой, в котором (тоже по их словам) принимал он Парад Победы...Дочери вспоминали, как накануне помогали отцу драить пуговицы, прикреплять ордена, потом из-за неплотно прикрытой двери слушали, как он репетировал торжественную речь, которую должен был произнести с трибуны Мавзолея. А рано утром 24 июня собирали его на Красную площадь... Пришли они с мамой на площадь и увидели: выезжает отец из Спасских ворот на белом коне! И, счастливые, заплакали. Что ж, эти слёзы он бы им простил...
Не гладко, не просто складывалась потом судьба этого человека. Первым делом, Сталин, боявшийся популярности Жукова, по сути, отправил его в ссылку: сначала – в Одессу, потом – в Свердловск. А те, кто были с Жуковым всю войну рядом, от генерала Минюка до фронтового шофёра Бучина, оказались в тюрьме. Затем Хрущёв, которому придворные нашептали: мол, «Жуков претендует на Ваше, Никита Сергеевич, место» (а ещё выяснилось: у министра обороны – кошмар! – новая семья, значит – «аморалка»!), вообще лишил маршала всех постов. Да и Брежнев с опальным четырежды Героем Советского Союза (а у самого Леонида Ильича тогда было «ещё всего только» две Золотых Звезды, поэтому, небось, завидовал) вёл себя по-хамски: даже последнюю просьбу Георгия Константиновича – похоронить его по-христиански, в земле, – не исполнил. А ведь обещал...
В последней своей ссылке, в Сосновке, на госдаче, Жуков, хоть и была рядом новая семья, жил всё же одиноко. Из старых боевых товарищей приезжали сюда маршал Баграмян, генерал Минюк... Михаил Михаилович Пилихин тоже не оставлял опального брата. Наведывались Пучков, Дмитренко, Бучин...
Хотел я услышать какие-то слова о Георгии Константиновиче и от самой младшей его дочери, Маши, но она мне в этом довольно грубо отказала. Впрочем, стоит ли удивляться подобному: ведь Маша даже отца в больнице, перед смертью, ни разу не навестила. Ещё одна его дочь, внебрачная, Маргарита (однако в личном деле маршала никакой четвёртой дочери не значится), при нашем телефонном разговоре, наоборот, проявила такую настырность, такую таранную наступательность в сообщении некоторых «подробностей» из жизни Георгия Константиновича, что я решил, на всякий случай, сей встречи избежать. Очень уж не люблю, когда «роются в грязном белье», а особенно, если это касается человека, чей маршальский мундир украсили четыре Золотые Звезды Героя Советского Союза и более шестидесяти других боевых наград, чьё имя – в одном ряду с именами Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова... Да, именно в этом ряду!
Автор: Лев Сидоровский, журналист, заслуженный работник культуры РФ, Иркутск - Петербург.
На снимках: с семьей, 1943. На Параде Победы, 24 июня 1945-го.
Это был заключительный, четвертый, очерк журналиста Льва Сидоровского из его проекта «Маршалы». Ранее «Глагол» опубликовал очерки о Леониде Говорове, Кирилле Мерецкове и Константине Рокоссовском.
Возрастное ограничение: 16+
Все статьи автора
В наших соцсетях всё самое интересное!
