Соколов: как барин на войну ходил
12 октября 2021
«Глагол» продолжает еженедельные публикации обзоров иркутского историка и журналиста Владимира Скращука о редких книжных изданиях, многие из которых сохранились в Иркутске в единственном экземпляре.
Кречетов (Соколов) С. С железом в руках, с крестом в сердце: Записки офицера. Петроград: Издательство «Прометей» Н. Н. Михайлова, 1915. 164 с.
Круг людей, писавших стихи и прозу в период «серебряного века» отечественной литературы, был гораздо уже, чем нам кажется – во всяком случае, все причастные к процессу знали друг друга. Сергей Алексеевич Соколов, писавший стихи под псевдонимом Кречетов, был в сложных деловых и творческих отношениях с такими людьми как Блок, Бальмонт и Белый. Николай Гумилев считал Соколова плохим поэтом и прямо писал об этом в рецензиях. Зато один из теоретиков анархизма Алексей Боровой высоко ценил Соколова как издателя и организатора, эрудированного знатока литературы. Всего один человек – а с ним так или иначе общались представители почти всех литературных направлений и стилей.
До первой мировой войны Соколов, родившийся в 1878 году и всю жизнь проживший в Москве, успел сделать удачную карьеру выходца из обеспеченной семьи. Он окончил гимназию и юридический факультет МГУ, работал адвокатом, в 1904 году стал гласным Московского губернского земства, в 1905-1907 годах состоял в партии кадетов. Мог бы, вероятно, добиться больших успехов на политическом поприще и стать, к примеру, депутатом Государственной думы. Но увлекся стихосложением и на протяжении 1903-1913 годов издал множество книг, включая два тома собственных стихов. Соколов участвовал в издании газет и журналов, совмещая литературное творчество со службой в Московской судебной палате. Спокойная жизнь могла бы продолжаться и дальше, но в 1914 году он ушел добровольцем на фронт.
Любопытно, что исследователи отечественной литературы называют лишь двух поэтов-символистов, отправившихся на фронт – Николая Гумилева и Бенедикта Лившица. Соколов был третьим, но в отличие от рядовых Гумилева (выслужившего офицерский чин личной храбростью на третий год войны) и Лившица (демобилизованного после тяжелого ранения менее чем через месяц после начала войны) он служил в офицерском звании. Да и что это была за служба! По книге, изданной в 1915 году, и сильно изуродованной военной цензурой (многоточия, заменяющие вымаранные куски, встречаются практически на каждой странице) нельзя понять ничего - где воюют, за что, с каким успехом. Боевые действия автор наблюдает либо уже после завершения, либо с дистанции, на которой может находиться офицер в непонятной должности при штабе бригады, корпуса, а то и фронта.
Соколов монотонно, практически не изменяя интонацию, на полутора сотнях страниц описывает бесконечные переезды с места на место, привалы на 15 минут, курение сигарет, шоколад, чай, съеденных индюшек и гусей, то купленных на собственные деньги, а то добытые неизвестно где денщиками, банки сала и различные сорта кофе, чая и сигарет. Война выглядит затянувшейся поездкой на пикник, где иногда вносит оживление немецкий аэроплан, обстрелявший позиции русской армии. При таких офицерах и при такой организации службы отражение атаки если и происходит, то по личной инициативе солдат – никто из образованных господ не пытается отдавать команды.
Первые месяцы войны, армия находится на чужой территории. Но вроде бы прошедший военную подготовку Соколов катается по оккупированной Пруссии в одиночку, и при встрече с вышестоящим командиром получает не боевую задачу, а приглашение на чай. «Мне начинает казаться - нет ни войны, ни аэропланов, ни пулеметов. Изящная гостиная с легкой светлой мебелью. Столовая из серого клена. Хорошее пианино. Две-три качалки с небрежно брошенными подушками с вышитыми венками из роз. Небольшой тонкой работы книжный шкап с отлично подобранными томиками мировой литературы. На нем бюсты Гете и Шиллера. Чисто одетая горничная в белом переднике и гофреной тюлевой наколке. Ни в чем нет грузной немецкой претензии, - на всей обстановке печать хорошего вкуса и какой-то радостной легкости», - именно так описывает Соколов апартаменты командира артиллерийской бригады в самый разгар наступления…
Все так же не спеша Соколов переезжает с позиции на позицию, из сюжета в сюжет. Никаких трудностей, с которыми сталкивается армия, он не замечает или не хочет замечать, но хотя бы подробно описывает увиденное – что, кстати сказать, тоже большая роскошь для обычного полевого командира.
«Батареи расположились тут же на лугах и возделанных полях, где в изобилии растет репа и еще какой-то другой очень сладкий и крупный овощ, нечто среднее между брюквой и репой. Один ездовой моего взвода, Пряхин, большой любитель сельского хозяйства, собиравшийся на родине, где-то в Вятской губернии, держать экзамен на помощника агронома, волнуясь и размахивая руками, тщетно доказывал, что «по науке» это овощ кормовой и предназначен только для рогатого скота. Солдатики одобрительно покачивали головами. «Наука, оно точно... наука первое дело»... Но овощ ели и в похлебке варили, и похваливали очень».
Здравомыслящий офицер должен был до выяснения всех деталей пресечь происходящее хотя бы из санитарных соображений: что будет, если вся батарея в один нехороший момент сляжет с пищевым отравлением? По счастью, солдаты обнаружили, вероятнее всего, сахарную свеклу, которую выходцы из великороссийских губерний на родине не встречали – ее в те годы разводили в основном в Малороссии и Прибалтике. Куда печальнее другая история, рассказанная буквально на той же странице: «Не хватало лишь двух вещей: хлеба и соли. И было негде достать, так как их почти не было у населения. Хлеб не заменишь ничем, но насчет соли ухитрялись. Сыпали какое-то красное минеральное вещество, употребляемое немцами для удобрения огородов. Ничего, - сходило...».
Теперь представим, что немцы этим веществом не удобряли огороды, а к примеру травили крыс…В другом месте Соколов наблюдает, как солдаты глушат рыбу какой-то взрывчаткой на обед. Здравомыслящий офицер обязан был остановить разбазаривание боеприпасов и демаскировку позиций, а Соколов лишь сказал «бог в помощь» и пошел себе дальше.
При таком отношении солдат к собственной жизни, а офицера - к солдатам, немцы могли отравить всю армию каким угодно ядом, и потом обессиленных перерезать перочинными ножиками. Стоило сделать это предположение, как Соколов подтверждает его живым примером: «Еще с версту - и мы на позициях. Темные правильные полукруги окопов. Слабо поблескивает под луной сталь глубоко ушедших в свои земляные гнезда орудий. Около них, под навесами из ветвей и соломы, рвы для людей, зияющие своей чернотой… «Кто идет?» - «Свои…».
После такого ответа правильно обученный часовой должен был выстрелить в приближающихся людей со словами «свои в такое время дома сидят», а потом уже вместе с прибежавшими на подмогу товарищами разбираться – кого это черт принес в потемках в прифронтовой зоне. Но нет – Соколова пропускают на батарею и доверчиво выкладывают всю диспозицию: на батарее всего один офицер, остальные ушли ужинать.
Ничего не понимая собственно в военных действиях, Соколов тем не менее в каком-то смысле подает пример окружающим: «…ношу крахмальные воротники (ради похода марка «Линоль», - весьма остроумное изобретение) и упорно бреюсь каждый день ко всеобщему удивлению. Бреюсь при всяких обстоятельствах и чем угодно, холодной водой, молоком, чаем и даже кофе». Можно себе позволить, если поручение от командования бывает раз в несколько дней, да и поручение такое простое, что офицер после его выполнения совершает прогулку за несколько верст – просто посмотреть на море. От безделья и красного вина, которое потребляли прямо во время дежурства в штабе, у господ офицеров разыгрывается фантазия и начинается увлекательная игра - ловля шпионов.
«Вся местность была опутана тайными телефонами. Между прочим, они прибегали к одному очень остроумному способу, быстро нами открытому. Отступая перед нашими войсками за реку, где они рассчитывали прочно закрепиться, немцы увели из оставленной ими полосы почти всех крупных собак. После делалось так. Собак дня два держали взаперти, не кормя. Потом выпускали, прицепив к ошейнику катушку с тончайшим телефонным проводом. Голодная собака естественно летела со всех ног домой, разматывая дорогой катушку. Дома ее встречал «мирный житель», примыкал к проводу в каком-нибудь подвале аппарат, и телефон готов», - описывает Соколов коварство немцев.
Все бы ничего, но вот только в реальном мире ни одна собака не утащит волоком по земле и стандартный пятисотметровый провод. Тем более через реку, тем более чуть более длинный. Собака не станет разбирать дорогу, и что совсем уж плохо - не сумеет замаскировать протянутый провод, чем сильно упростит контрразведке задачу по вскрытию разведывательной сети противника… Одним словом, воображение у поэта Соколова было хорошее, а вот знания по материальной части связи – так себе.
Впрочем, ни у него одного с логикой было плоховато. «Вековые вязы и тополя, окаймляющие шоссе, версты на две были спилены в одну ночь, чтобы затруднить неприятелю артиллерийскую пристрелку, и ветвистые их тела лежали на земле, широко раскинув руки, подобно поверженным гигантам», - рассказывает Соколов. И повергает читателя в полное изумление. Любая растительность – это укрытие, тем более вековые деревья: такое и снарядный осколок не пробьет! Стрелять из-за леса, с закрытых позиций, отечественная артиллерия умела как минимум со времен Петра I, но тут мы имеем дело с каким-то вопиющим случаем нарушения всех норм и правил. Выпилить лес ради маскировки – это все равно, что посреди зимы покрасить танк в ярко-оранжевый цвет, это абсурд. Но в русской императорской армии, оказывается, случалось.
Практикуя весь этот военный сюрреализм, армейское командование списывало последствия собственных глупостей на вражеское коварство. «Весь край кишел переодетыми немецкими солдатами,- шпионами, убийцами из-за угла, сигнализаторами и поджигателями, которые даже в случаях прямого захвата на месте преступления по большей части избегали заслуженной кары. Обыкновенно их забирали, и кончалось тем, что их отправляли в Россию в качестве пленных или, всего чаще, просто отсылали в тыл», - жалуется на жизнь Соколов, и приводит пример поимки такого шпиона.
«Это была шпионка. Молодая девушка, стройная, золотокудрая, с легкой поступью и гордо откинутой назад головой. На ней одежда крестьянки, но она носит ее так, как носят модные платья. Руки белые, изнеженные, не знавшие труда. Ее заметили на одной из передовых позиций. Вежливо попросили уйти. После на другой, на третьей. То же самое. Уходила, а через некоторое время попадалась опять. Наконец, арестовали, обыскали, нашли фотографический аппарат, снимки позиций, шифр, сигнализационные флажки». Как не вспомнить бессмертный анекдот про Штирлица, шагавшего по Берлину - «ничто не выдавало в нем советского разведчика: ни рация за спиной, ни волочащийся сзади парашют, ни болтающийся на поясе наградной маузер»...
Но оцените джентльменское поведение господ офицеров! Три раза вежливо попросили уйти с позиций человека, который болтается без дела вокруг трех артиллерийских батарей – каково? Спустя некоторое время после ареста шпионки случилось то, чего следовало ожидать: немецкая армия перешла в наступление, русская императорская начала отступать. Офицер-барин настолько плохо понимает происходящее, что его денщик вынужден тащить на себе складную брезентово-каркасную кровать – все ради комфорта начальника. Впрочем, не лучше и вышестоящее начальство: командир дивизии передвигается на автомобиле с включенными фарами, и, надо полагать, громко сигналит, чтобы разогнать с пути отступающие части. Понятия о светомаскировке и маскировке позиций вообще начальству чужды, комфортное передвижение важнее всего. Каждый такой эпизод яснее ясного говорит, что Соколов преувеличивал немецкое коварство. Если бы у немцев действительно была система диверсионной подготовки и специальные подразделения, нацеленные на уничтожение командиров, то привычки русских генералов быстро привели бы к их полному уничтожению.
Довольно скоро это начинают понимать даже соседи Соколова по штабам: «Около трех часов дня в деревню влетел огромный открытый автомобиль с начальником дивизии, - седым, но бодрым генералом. В течение часа он объезжал наши позиции, под сильным шрапнельным огнем, останавливаясь возле передовых частей и благодаря солдат за честную службу. В группе стоявших у штаба офицеров мне пришлось слышать выражения неудовольствия по поводу того, что начальник части рискует жизнью, бравируя опасностью как молодой офицер, только что выпущенный из полка».
Если генералы в первый же год войны все-таки кое-чему научились, то сам Соколов – нет. В том же 1915 году он попал в плен, и это можно назвать большим везением – он не погиб, и даже вернулся в Россию после Брестского мира. Дальнейшая его судьба стала как бы обратным отражением довоенной жизни: служба в Добровольческой армии, эмиграция, новое издательство – уже в Берлине, а затем и смерть в Париже в 1936 году. Его военные мемуары, написанные практически в том же месте и почти в то же время, что «Записки кавалериста» Гумилева, разительно отличаются от этой книги – наивностью, многословием, бахвальством и шапкозакидательством, доходящим до уровня самого дешевого лубка. Тем не менее, прочитать книгу Соколова стоит: это «срез общественного мнения», которое царило в России в первый год Первой мировой войны.
Владимир Скращук, для «Глагола»
Возрастное ограничение: 16+
В наших соцсетях всё самое интересное!
