Владимир Демчиков: «Однажды в Америке» - какой фильм мы смотрели в горбачевские времена
16 марта 2016
В конце восьмидесятых в Иркутске было полно видеосалонов. И один мой товарищ (проживший потом насыщенную педагогическую жизнь) несколько лет работал «вставляльщиком фильмов в видеомагнитофон» в таком видеосалоне. Хозяевами видеосалона были тоже люди знакомые: один из них потом торговал одеждой (я, впрочем, не видел его уже лет десять), а еще один стал теперь довольно известным и почетным деятелем иркутской культуры. Не помню, чтобы я смотрел «Однажды в Америке» у них (все-таки фильм почти четырехчасовой, невыгодный для проката в салоне), но помню точно, что множество фильмов, просмотренных тогда, я брал там. Или забегал домой к тем моим товарищам-видеотрудящимся.
Скорее всего, от кого-то из них я и услышал про фильм Серджо Леоне. А потом, посмотрев взятую где-то на просмотр копию, даже купил видеокассету, которую несколько раз пересматривал (и которую недавно вынес на помойку вместе с несколькими десятками других, уже не нужных и напоминающих о моих довольно позорных по нынешним временам пристрастиях в кинематографе). Недавно я пересмотрел этот великий фильм снова – и был довольно сильно удивлен тем, как много разных мелочей, оказывается, пропустил при первых просмотрах. Мы тогда как-то пропускали мелкие сюжетные завитки. Вроде, например, родителей Нудлса («мама все время плачет, а папа все время молится», но пока Нудлс сидит в тюрьме, Макс им помогает, за что Нудлс первый делом благодарит друга). Или книжки «Мартин Иден», которую он пацаном читает на толчке (работая над собой, видимо). Или его удивительной тупости, когда после выхода из тюрьмы он раз за разом оказывается в ситуации, когда ему «что-то не говорят», то есть просто не считают его равным партнером – но ему все равно. Глубокий и тонко чувствующий в отдельных сценах и удивительно тупой и бесчувственный в других – Нудлс весь фильм демонстрирует какой-то потрясающий, почти божественный диапазон сочетания несочетаемых душевных качеств. Понятно, что Леоне нужно было, чтобы он был чувствующим и тонким, – так зрителю легче будет поверить в ощущаемую Нудлсом в конце жизни горечь и в переживаемую им драму, - и в то же время бесчувственным и порой туповатым, чтобы нормально работать бандитом и не обращать особого внимания на то, как с ним обращаются товарищи, держащие его порой почти за шута. Склеиваются эти «разные Нудлсы» между собой с огромным трудом, и фильм сейчас при спокойном просмотре (особенно в два-три приема) начинает трещать по швам. Дебора в двенадцать лет и Дебора в двадцать пять – это тоже как будто две разные Деборы: взрослая – совершенно очевидно боится его (см. их первую встречу) и вовсе не так уверена в себе, как была в 12 лет. Их первая встреча после освобождения Нудлса из тюрьмы – если убрать музыку – вообще выглядит совершенно вымученной и слабой. Как и большинство диалогов в этом временнОм отрезке картины. Вообще сейчас смотришь как будто три совершенно разных фильма: мастерски снятую историю об их взрослении (20-е гг.), гораздо более слабый «гангстерский» отрезок с времени выхода Нудлса из тюрьмы и вплоть до его бегства (33 год) и вновь неплохой, хотя и густо сентиментальный - о 68-м годе.
Но в конце восьмидесятых никаких слабых мест в фильме, конечно, не было. Это вообще был один из первых «гангстерских» фильмов, какая-то совершенно незнакомая и потому притягивающая своей новизной жизнь сильных мужиков, носящих смокинги, мажущих волосы какой-то блестящей дрянью и умирающих исключительно от выстрела в голову. И, конечно, главное – музыка Эннио Морриконе (помню, его имя как-то сразу зазвучало в разговорах про фильм). Его сентиментальные и жалостливые темы – как бетон – залили все трещины фильма, зацементировали его и превратили в монолит, в монумент не только 20-м, 30-м и 60-м годам, но и последним годам ныне забытой «перестройки». Маленький бытовой телевизор на полке под потолком и несколько рядов стульев – примерно так выглядело окно в мир в те годы. Морриконе звучал из обычных слабых телевизионных динамиков – и прозвучал лучше некуда. И именно он и его музыка в значительной мере превратили этот фильм в то, чем он до сих пор является, скажем, для меня.
В фильм не столько о еврейской мафии и даже не об Америке, а в фильм о нас, о наших тогдашних попытках сопереживания чему-то совершенно чужому, например, чужому разочарованию и чужому бессилию. Человек бессилен перед временем – как бы пел нам своими разрывающими душу мелодиями товарищ Морриконе, дополняя то, чего недотянул придумавший эту мрачную сказку Серджо Леоне. И несмотря на то, что чем дальше, тем больше видны все трещины, слабости и намечающиеся руины этого грандиозного фильма – именно «Однажды в Америке», как одна большая музыкальная тема, сопровождает в моей голове те времена, которые были однажды в СССР.
Возрастное ограничение: 16+
Все статьи автора
В наших соцсетях всё самое интересное!
