Лев Сидоровский: Фазиль Искандер

18 марта 2023

Уроженец Иркутска, журналист Лев Сидоровский уверен, что из всех ныне здравствующих петербуржцев и москвичей лично он узнал великого Фазиля Искандера самым первым.

Всё дело в том, что более шести десятков лет назад, в августе 1957-го, меня из Ленинградского университета, где учился на журналиста, направили на практику в Сухуми, точнее в редакцию газеты «Советская Абхазия». И там сразу же начались «впечатления».

Во-первых, удивил хозяин квартиры, куда меня определили на постой. Имея собственный (это в ту-то хрущевскую пору) автобус, он каждое утро за хорошую денежку возил пассажиров от сухумского базара до сочинского и обратно. И при этом испытывал чёрную зависть к соседу, который никуда не ездил, но зарабатывал много больше: потому что собственный подъёмный кран сдавал внаём разным строительным организациям.

Потрясённый всем этим, я было уже собрался писать фельетон, но редактор мою прыть быстро пресёк и тут же командировал в село Моква, дабы сделал репортаж о тамошних сборщицах чая. В этой самой Мокве директор чайсовхоза первым делом меня щедро накормил, ещё щедрее напоил, потом перетащил в машину с открытым верхом, и мы помчались.

Плантации тянулись по обеим сторонам дороги, но лиц сборщиц чая в широкополых шляпах из мчавшегося вихрем кабриолета разобрать я не мог. А директор, вскочив с сиденья и чапаевским движением, выбросив руку вперёд, в сторону очередной героини труда, говорил: «Запиши, дорогой: хороший человек». И я, совсем осоловевший, записывал: «Хороший человек». Он опять: «Запиши дорогой: "Оч-чень хороший человек"» И я выводил в блокноте: «Очень хороший человек». А потом мы вернулись – и снова был пир, тосты.

Когда назавтра я принёс свой «репортаж» в редакцию, над ним хохотали все. И в это время к заведующему отделом культуры Роману Петрозашивили с улицы заглянул его знакомый – молодой, сухощавый, черноволосый, которому тут же поведали про мою командировку. Он улыбнулся, слегка потрепал меня по плечу: «Поздравляю с боевым крещением!»

Когда гость ушел, Петрозашвили пояснил: «Это Фазиль Искандер, редактор в сухумском отделении Госиздата, но главное – хороший поэт. Вот только что вышедшая книжка его стихов "Горные вершины", очень советую!»

Через несколько дней он тепло отозвался на мой стихотворный фельетон в адрес братьев Мгеладзе, которые незаконно в центре города открыли винный погребок, где вовсю, в убыток соседнему гастроному, торговали чачей. Потом я от разъярённых братьев, которые ввалились в редакцию, чтобы «разобраться с клеветником», нашёл спасение, лишь сбежав на пляж и там погрузившись в морские волны.

Минули годы, и в 1966-м на страницах «Нового мира» я прочёл его, без всякого преувеличения, гениальную, полную искромётного юмора и блистательного гротеска повесть «Созвездие козлотура». В ней рассказывалось о типичном явлении советского времени – очередном «почине»: абхазскому селу предписано срочно заняться скрещиванием козла с туром для выведения некой необыкновенно продуктивной породы. В селе, как могли, сопротивлялись: «Начинание хорошее, но не для нашего колхоза» – эта формула осторожного и твердого отказа от невежественного и разорительного «эксперимента» сразу стала в стране крылатой. Причём самое прямое отношение к «почину» имела редакция газеты «Красные субтропики», в которой я мигом углядел родимую «Советскую Абхазию». И кое-кого из сухумских «мастеров пера», с которыми мне тогда довелось общаться, распознал в повести тоже.

С той поры Фазиль Искандер стал знаменит «всесоюзно», а потом, когда появились рассказы о мальчике Чике и роман «Сандро из Чегема», – всемирно. Почему же повсюду – в Европе, Америке, Японии – эти книги люди восприняли столь единодушно? Сам автор по сему поводу размышлял так:

– Наверное, людей привлекает то обстоятельство, что в «Сандро» воспета патриархальная Абхазия и звучит поэзия патриархального общества. Читатель тоскует по такому гармоничному миру, с одной стороны. С другой, в «Сандро» он узнаёт реалистические детали истинной жизни, в которой есть место и лукавству, и коварству, и обману. Поэтому «Сандро» – произведение и о современности, и о детстве человечества. Мне кажется, это соединение дает чувство правды и чувство гармонической законченности, о которой тоскует каждый человек. Так что, между «Сандро», который – детство человечества, и «Чиком», который – тоже детство, но только одного мальчика, существует некая философская связь. Детство – это основа будущего взрослого человека.

Именно с этого же начался мой разговор с Фазилем Абдуловичем, когда на излёте семидесятых мы встретились во второй раз. Что знал о его прошлой жизни, направляясь в хорошо известный москвичам «писательский» дом на Красноармейской улице? Отец, иранец по происхождению, был выслан из СССР, и мальчик рос у родственников со стороны мамы. Окончив литинститут, сотрудничал в брянской и курской газетах. Затем – Сухуми, работа в Абхазском издательстве. И стихи. Выпустил несколько поэтических книжек. Ну а уж потом читал я его строки и в «Юности», и в «Неделе», и в «Новом мире».

И вот он – в домашней обстановке: в черном свитере, спокойный, немногословный. Включив диктофон, перво-наперво интересуюсь: мол, неужели только собственное детство, только земля, на которой мой собеседник рос, даёт ему темы для творчества? Что же, этот источник неиссякаем? И мыслит ли он для себя работу на, так сказать, «ином материале»? И слышу в ответ:

– Видимо, сказывается какое-то необъяснимое творческое чувство, заставляющее меня неизменно обрабатывать тот участок действительности, который зовётся Абхазией. А внутри Абхазии, за редким исключением, все действие происходит в одной деревне – Чегем, в одном городе – Мукус. Если даже мои герои вдруг оказываются, допустим, в Москве, то это всё равно абхазцы, которых жизнь на время отлучила от родной земли. Не знаю, может, сказываются крестьянские гены, во всяком случае, хочу получше обработать свой собственный «участок». И, не обработав хорошенько, по-хозяйски, этот пласт действительности, который чувствую и знаю, переходить вдруг на другой – это мне кажется неинтересным и даже неестественным.

Тут я встреваю в его речь, напоминая хозяину квартиры, что, между тем, он от этого самого «участка земли» уже несколько лет живёт вдалеке. Значит, такая географическая удалённость не мешает?.. Фазиль Абдулович в очередной раз затягивается сигаретой:

– Живёшь ли ты рядом со своими героями или вдалеке от них – всё зависит от того, к чему стремится твоя душа, где твой идеал. Может, если бы я всё время находился в Абхазии, мне бы о ней с такой любовью и не писалось. Здесь, знаете, своя проблема: очень далеко отойти от родных мест, чтобы забыть корни, – конечно, это плохо, но и всё время находиться совсем близко, пожалуй, плохо тоже, потому что ты уже не можешь видеть эту землю в поэтическом свете. Мне кажется, что, живя в Москве, я нахожусь как раз на самом оптимальном расстоянии, во всяком случае, тоску по родине ощущаю постоянно...

И что же, все ситуации в его рассказах, повестях, романах – из жизни? Кивает головой:

– Из жизни, хотя в них некоторая смесь доли правды с долей фантазии...

Если за всеми героями – реальные прототипы, узнают ли они себя? Разводит руками:

– Ещё как узнают! И чаще всего именно «отрицательные» прототипы, которых я, понимая возможность обобщения в художественной литературе, пытался замаскировать получше. Получается скандал. В этом, кстати, сказывается уязвимость моего маленького «участка земли»: в Абхазии всё просматривается очень легко. А особенность моего творчества, повторяю, строить образ через какое-то очень реальное лицо.

Тут уж я никак не мог не спросить, существовал ли реальный козлотур. И Фазиль Абдулович мои предположения подтвердил:

– В конце пятидесятых прочитал в газете «Советская Абхазия» статью о козлотуре. Оказывается, домашнюю абхазскую овцу скрестили с диким туром. Потом в повести я почти целиком использовал оттуда цитаты – о «прыгучести» козлотура, о его «шерстистости». В самом этом слове «козлотур» для меня с какой-то художественной точностью воплотилась идея совдеповский показухи и компанейщины...

С ответом на вопрос о его «литературных учителях» ни на мгновенье не помедлил:

– На писателя может подействовать лишь тот автор, который вызывает восторг. В связи с этим самое главное для меня имя – Лев Толстой. А ещё – Исаак Бабель с его дьявольской завершённостью, который раскрыл мне красоту фразы...

Далее последовало такое признание:

– Когда работаю, сила вдохновения как бы меняет размеры времени, сжимает его. В среднем переписываю рукопись четыре раза, и, чем интереснее вещь, чем больше туда вложено сил, умения, сердца, тем обычно больше хочется её переписывать – сама вот эта доработка доставляет наслаждение...

Почему от поэзии перешёл к прозе?

– Наверное, потому, что поэзия и проза – это разные грани моей души...

Ну а в ответ на мои восторги по поводу юмора, которым столь насыщены его творения, молвил с лёгкой улыбкой:

– Чтобы овладеть хорошим юмором, надо дойти до крайнего пессимизма, заглянуть в мрачную бездну, убедиться, что и там ничего нет, и потихоньку возвращаться обратно. След, оставляемый этим обратным движением, и будет настоящим юмором. В общем, юмор – это тоже, в конечном счёте, победа разума и, может быть, некие мгновенные вспышки счастья, которые доказывают человеку, что, в принципе, оно существует.

В начале 80-х я организовал его творческий вечер в питерском Доме журналиста. Перед этим весь день наш драгоценный гость провёл у Виктора Конецкого, который принял верного друга столь хлебосольно, что потом, к нам, Фазиль Абдулович заявился весьма весёленьким. И дальше наш с ним на сцене диалог проходил вот на такой же чуточку, ну, что ли, легкомысленной волне. Его ответы и на мои вопросы, и на записки из зала были воистину искромётными.

Позднее о прошедших годах он вспоминал:

– Когда забирали ни в чём не повинных людей, я, как и многие другие коллеги, старался им чем-нибудь помочь, писал письма «наверх». За это меня устрашали, вызывали, грозили, несколько раз переставали печатать. Поэтому «Сандро из Чегема» впервые был опубликован на английском, а не на русском. Но страха большого не испытывал. Так уж я устроен. Просто не терял надежды...

О своем деле размышлял:

– Мой долг – помогать человеку взбодриться в этой трудной жизни и быть достаточно добрым, достаточно честным. А вообще конечная задача искусства, как и религии, – очеловечивание человека.

Его мысли надо бы коллекционировать:

– Ничто так не нуждается в нравственности, как политика. И никто так не ненавидит политику, как нравственные люди.

– Власть – это такой стол, из-за которого никто добровольно не встаёт.

– Мудрость – это ум, настоянный на совести.

Он страдал за свою маленькую Абхазию и с горечью размышлял о бедах второй своей родины:

– Вся Россия – пьющий Гамлет.

Хотя был убеждён, что «детство не кончается никогда», всё ж с приходом очень зрелых лет признался:

– Когда почувствовал, что старею, понял для себя только одно: если есть что сказать, откладывать уже нельзя.

Поэтому за письменным столом Фазиль Абдулович Искандер, чей «ум был настоян на совести», оставался до конца. Когда в 1999-м, 6 марта, ему исполнилось семьдесят, я в газете написал:

«В нём – неуёмная натура,
Его перо – высокий класс!
Не зря ж "Созвездьем Козлотура"
Страну Советскую потряс!

И ни к чему ему "богема",
Её тусовочный декор:
Малец из гордого Чегема,
Он сам поднялся выше гор!»

Его не стало в 2016-м, 31 июля. После отпевания упокоился на Новодевичьем. В тот день, 2 августа, вся Абхазия погрузилась в траур.

Фото из открытых источников

Возрастное ограничение: 16+