Лев Сидоровский: Константин Михайлович Симонов

19 декабря 2022

28 ноября 1915 года родился известный писатель. О своих встречах с ним вспоминает журналист, уроженец Иркутска Лев Исаевич Сидоровский.

Его письменный стол – светлого дерева, огромный, полукруглый. Нина Павловна Гордон, литературный секретарь Симонова, вспоминает, что, когда впервые увидела за ним Константина Михайловича, пошутила: «Вы себя как в бублик посадили...» Изготовленный по рисунку самого хозяина кабинета, стол для работы оказался очень удобным.

Я же запомнил его с того октябрьского дня в 1974-м, когда по предварительной договоренности нагрянул к Симонову, чтобы взять большое интервью. А спустя несколько лет узрел «исторический» стол в одном из залов Государственного Литературного музея, где готовилась выставка, посвящённая Константину Михайловичу.

Из коробок извлекались всё новые предметы, любезно предоставленные семьёй писателя: его трубка, пепельница, диктофон, фронтовая фляга. Книги из его кабинета, среди которых – многочисленные «военные» издания: исторические исследования, мемуаристика, сборники документов. Обилие самых разных словарей, географических атласов. Аккуратные папки с письмами: здесь не только читательские отклики, но порой и разные просьбы. На некоторых папках рукой писателя помечено: «Всё сделано». Его дарственные автографы – на книгах, на кино- и театральных афишах, редкие фотоснимки. Однако больше всего меня интересовали его рукописи.

Ветхие листы датированы 1934 годом. Поверху: «Кирилл Симонов. "Беломорстрой". Фрагменты поэмы». Да, тогда только-только начинающий поэт, с детства неважно выговаривающий «р», ещё не сменил своё имя на «Константин». Работал токарем на авиационном заводе, в механическом цехе кинофабрики «Межрабпромфильм» и одновременно писал стихи. И вот под влиянием в общем-то лживых газетных статей о «героике Беломорстроя» сложилась поэма, фрагменты которой были опубликованы в сборнике молодых авторов под названием «Смотр сил». Так что в литературу, по сути, вошёл он именно вот этими строчками:

Страна распростёрлась белою птицею,
Валуны сторожат покой.
Всё молчит, только ветер мчится
И крутится над рекой...

При нашей встрече рассказывал:

– В 1938-м под названием «Павел Чёрный» наконец вышла из печати, отдельной книжкой, та же самая поэма о Беломорканале, с первым вариантом которой я пять лет назад обратился в литконсультацию. Своим выходом в свет она не принесла мне радости, но – пока я её писал и переписывал – научила меня работать.

Да, работать он уже умел и поэтом уже стал. Вчитываюсь в рукопись давным-давно знакомой и в отрочестве любимой (декламировал на школьных вечерах) поэмы «Ледовое побоище»:

Когда-нибудь, сойдясь с друзьями,
Мы вспомним через много лет,
Что в землю врезан был краями
Жестокий гусеничный след.

Что мял хлеба сапог солдата,
Что нам навстречу шла война,
Что к западу от нас когда-то
Была фашистская страна.

А ведь сложено это еще в тридцать седьмом: каким же пророческим даром обладал молодой поэт! Недаром, когда грянула Великая Отечественная, строки из «Ледового побоища» снова и снова появлялись во фронтовой печати.

Фронтовой блокнот. Серая бумага. На обложке значится: «1941». Записи чаще всего сделаны карандашом. Первые строки корреспонденции «Однофамильцы»: «Нигде на всём фронте теперь нет такого короткого дня и такой длинной ночи, как здесь». Скорее всего, это написано в октябре-ноябре, когда Симонов был командирован на Мурманское направление Карельского фронта и Северный флот. Конечно, именно тогда, именно там, потому что через несколько страниц читаю: «Был у майора Рыклиса товарищ – майор Петров». Благодаря симоновским дневникам известно, что, возвращаясь из той командировки, в Архангельске, за одни сутки, написал поэму «Сын артиллериста». Ещё поведал автор дневников, как на полуострове Среднем познакомился с командиром артполка майором Рыклисом: «Он рассказал мне происшедшую с ним и с одним из его подчинённых, с сыном его старого друга, историю, которую я потом положил в основу поэмы "Сын артиллериста".

Поскольку имя и фамилию ходившего в тыл к гитлеровцам лейтенанта корреспондент «Красной звезды» спросить тогда забыл, в поэме появилось вымышленное имя – Лёнька, а рядом с ним фамилии: Деева (вместо Рыклиса) и Петрова, тоже вымышленная и тоже удобно укладывавшаяся в стихотворный размер. Пройдёт время, и мальчишки станут бомбардировать поэта письмами с вопросом: "Жив ли Лёнька?" И Лёнька отыщется: им окажется подполковник артиллерист Иван Алексеевич Лоскутов.

Вслед за поэмой читаю в блокноте:

Я, перебрав весь год, не вижу
Того счастливого числа,
Когда всего верней и ближе
Со мной ты связана была.

То, что это – здесь, закономерно, ибо, как заносит Симонов в дневник: "Кроме "Сына артиллериста", я в те же дни закончил в Архангельске книжку стихов "С тобой и без тебя", дописав последние строчки последнего стихотворения: "Я, перебрав весь год, не вижу".

"То счастливое число" случилось в ночь с шестого на седьмое ноября, когда журналист вместе с разведчиками отправился во вражеский тыл, на мыс Пикшуев. Как положено перед разведкой, все документы, все бумаги были сданы. Однако вопреки порядку, фотографию любимой поэт от командира разведгруппы утаил:

Она под северным сияньем
В ту ночь казалась голубой,
Казалось, вот сейчас мы встанем
И об руку пойдём с тобой.

Казалось, в том же платье белом,
как в летний день снята была,
Ты по камням оледенелым
Со мной невидимо прошла.

Большой лист жёлтого цвета. Чёрные чернила. Дата: "13.X. 1941". А дальше: "Жди меня, и я вернусь. Только очень жди...". При мысли, что именно с этого листка началась жизнь стихов такой силы, что именно отсюда, перепечатанные редакционной машинисткой, они легли на страницу "Правды", а потом в миллионах солдатских писем со всех фронтов спешили к любимым, от такой мысли, право же, дух захватывает. Потом под этим же названием будут у Симонова и пьеса, и киносценарий. Как раз среди писем обнаруживаю и такое, адресованное редактору "Красной звезды" Давиду Ортенбергу 6 октября 1943 года: "Сегодня вечером я увижу наконец привезённую картину "Жди меня" – говорят, хорошо вышла".

Да, фильм имел большой успех. А как нас всех потрясла уже упомянутая выше книга стихов "С тобой и без тебя", обращённая к актрисе Валентине Серовой, редкой для того времени обнажённостью, открытостью сильнейших чувств.

Другой блокнот, с пометкой: "Феодосия, 1942". Торопливо карандашом: "Винтовок – 225, пулеметов – 25, гружёных машин – 800". Вероятно, это о трофеях комиссара Пономарёва, чей десантный отряд в канун Нового года штурмом овладел Феодосией. Есть тут и скрупулезные записи допросов пленных.

Ещё один блокнот с аналогичным материалом, причём изготовлен блокнот в Германии: ничего, пригодился советскому журналисту! И вдруг: "Как служил солдат службу ратную". От этой "Старой солдатской", сложенной Симоновым, прямая дорога к другой пронзительной песне: «Враги сожгли родную хату», которую сочинил Исаковский. И "Песня о весёлом репортере", написанная совместно с Сурковым, тут же. И ещё заготовка какой-то песни, видимо, так и не законченной: "Державная Родина наша за нашей спиною стоит".

Послевоенные блокноты. Деловые записи в период, когда он редактировал "Литературную газету" и "Новый мир", щедро перемежаются стихами. Особенно много строк из будущего цикла "Друзья и враги". Всё чиркано-перечиркано, огромная авторская правка, бесконечный поиск самого точного слова. Например, в стихотворении "Переправа через Янцзы" фразу "И хоть это не главное в нашей работе – уметь обращаться с винтовкой" исправляет на "самим брать в руки винтовки". В стихах, посвященных памяти Бориса Горбатова, безжалостно вычеркивает хорошую строфу: "Посижу с его матерью, помолчу. // Подойду, посмотрю на последний портрет. // Не смогу, не сумею, не захочу, // Не позволю поверить, что его нет".

Страница за страницей – снова и снова отшлифовывает и без того крепко сделанные полные сарказма стихи "Друг-приятель": "Едва ошибся человек, // Как сразу – им в привычку – // Уж тянут, тянут руки вверх // Его друзья – в кавычках". Сам-то он другом был верным.

Вот разные предварительные названия пьесы "Четвёртый" (ах, какой в БДТ был спектакль!):

"Оставшийся в живых", "Ты остался жив", "Именно ты!", "Твоя очередь", "Четвёртый человек". Вот – замечания по ходу репетиции спектакля "Под каштанами Праги". Кстати, в 2008-м, снимая в Праге видеофильм, я, кажется, разгадал, почему он нарёк свою пьесу именно так. Посольство России, а прежде СССР, расположено на улице, которая называется "Под каштанами". Тогда, сразу после войны, Симонов там останавливался, и, очевидно, имя улочки ему понравилось. Вот пометки на полях сценария телефильма о танкистах из "Солдатских мемуаров". Последняя страница рукописи "Живых и мёртвых". Вычерченный коричневым фломастером подробный план выставки "Двадцать лет работы Маяковского", им задуманной и им же осуществлённой. Это было очередное доброе дело Константина Михайловича.

На передовой пули его не брали, но в тылу под обстрелом цензуры устоять не смог. Например, первый исполнитель "Корреспондентской застольной" Ростислав Плятт спел её в 1943-м в спектакле "Жди меня" без куплета:

Помянуть нам впору
Мёртвых репортёров.
Стал могилой Киев им и Крым.
Хоть они порою
Были и герои,
Не поставят памятника им.

Только в хрущёвскую эпоху эту строфу, вырезанную цензорами, восстановили. И в Москве соорудили памятник с выбитой на нём симоновской строкой: "С "лейкой" и с блокнотом, а то и с пулемётом сквозь огонь и стужу мы прошли". Писатель Анатолий Рыбаков, автор знаменитых "Кортика", "Тяжёлого песка" и "Детей Арбата", вспоминал, как в ресторан вошёл Симонов, и оркестр грянул в его честь "Корреспондентскую застольную". Но, увы, он же, поэт-легенда военного времени и заместитель генерального секретаря Союза писателей СССР, случалось, клеймил "антипатриотические группировки". Однако, когда отмечалось его 50-летие, нашёл мужество публично себя за это осудить.

И ещё такой факт. Хотя сразу после войны Симонов в Сталина был влюблён, однако в 1946-м, когда по велению вождя разгромили Михаила Зощенко, Константин Михайлович, редактор "Нового мира", опубликовал его "Партизанские рассказы". По тому времени это тоже был мужественный шаг, очень Михаила Михайловича растрогавший.

Что же касается той нашей беседы "для газеты", то, возвратившись в Питер, я быстро подготовил материал и отправил в Москву гранки. Спустя два дня – телефонный звонок:

– Гранки получил. Спасибо. Если будут замечания, сообщу по телефону. Вы не могли бы позвонить мне завтра утром, в восемь?

Решив, что ослышался, переспрашиваю:

– В восемь? Не рано?

– В самый раз.

Вот так он работал...

Отвечая в той беседе, в частности, на вопрос, как он умудрялся на войне находить ещё время и для дневников, Константин Михайлович уточнил:

– Слово "дневник" здесь не совсем точное. Были записные книжки, и большинство записей шло непосредственно в корреспонденции. Когда весной сорок второго на фронте наступил период маленького затишья, я по ночам, урывая время от сна, стал диктовать редакционной стенографистке какие-то оставшиеся куски из этих записных книжек или просто по памяти – день за днём, всё то, что видел на войне. Дальше, после этого затишья, дело пошло хуже. Времени совсем не хватало. Поездка накладывалась на поездку, и регулярно писать впрок не было никакой возможности. Лишь к самому концу войны удалось вести подробные записи. В общем, теперь получилась о войне и дневниковая книга. Я использовал не только старые блокноты, но и неопубликованные корреспонденции, фронтовые письма друзей. Книгу предполагаю назвать "Каждый день – длинный". Помните американскую ленту "Самый длинный день" о высадке войск союзников в Европе? Для них это стало великим событием. А для нас война проходила совсем иначе.

У нас каждый день был длинным, и таких дней без малого – полторы тысячи.

Ну а в ответ на другой мой вопрос "Какая фронтовая корреспонденция стала для военкора Симонова самой-самой памятной?", сразу назвал небольшую заметку "Горячий день" о незабываемом дне под Могилёвом в июле сорок первого, когда там были уничтожены тридцать девять фашистских танков. Именно там он поверил, что мы непременно победим, что иначе не может быть. Кстати, та газетная заметка явилась первым толчком, чтобы написать роман "Живые и мёртвые": помните, именно в том месте встретились Серпилин и Синцов.

Вот почему Константин Михайлович завещал развеять свой прах именно над этим полем близ Могилёва. И это тоже достойно уважения.

Когда в нашем разговоре я посетовал, что автор в "Последнем лете" не довёл Серпилина до стен Берлина: мол, "была ли уж такая необходимость столь трагически оборвать путь человека, дорогого и вам, и всем нам", услышал:

– Серпилин погиб, потому что так происходило в жизни. Если говорить о самом факте гибели, то именно так погиб командующий фронтом Черняховский, я описал именно тот случай. Почему я не пощадил Серпилина, который постепенно стал главным героем трилогии, самым дорогим мне человеком? Я почувствовал потребность на глазах у читателя расстаться с этим самым дорогим мне человеком, чтобы читатель осознал, что такое – потерять 20 миллионов! Такова была "официальная цифра" наших потерь в том 1974-м. Я не мог в книге привести эту цифру, ведь тогда, в сорок четвёртом году, мы её ещё не знали, а вот чувство что мы теряем на войне, с чем приходится расставаться, меру горя – это я мог дать ощутить читателю, только расставшись с Серпилиным. Тем более что судьбы и Синцова, и Тани Овсянниковой, и некоторых других героев ещё не закончены. И сделал это я вполне сознательно. До конца войны ещё десять месяцев. Кто знает: что с ними будет? Откуда я могу предвидеть, останется жить Синцов или нет, найдёт ли он свою Машу и как у него получится с Таней, как разрешится этот трагический треугольник, в котором из троих никто не виноват, а виновата только проклятая война.

– Кстати, Константин Михайлович, почему в фильме "Живые и мёртвые" вы вместе с режиссёром Александром Столпером на роль Синцова выбрали именно очень близкого мне человека Кирилла Лаврова, ведь по своим чисто внешним данным он портрету героя, описанному в романе, не соответствует?

– Да, в книге герой – долговязый, а Лавров среднего роста, но я считаю, что всё-таки лучше актёр хороший, чем длинный.

– Самое тяжкое из ваших военных воспоминаний?

– Когда я попал в Майданек и впервые своими глазами увидел, что такое лагерь смерти. И до самого конца понял, что такое фашизм.

– Если бы вам предложили выбрать из своих стихов пять для отдельного сборника, какие бы предпочли?

– "Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины", "Жди меня", а три остальных – на ваш вкус.

Когда-то в молодости, ещё до войны, он написал:

Как будто есть последние дела,
Как будто можно, кончив все заботы,
В кругу семьи усесться у стола
И отдыхать под старость от работы...

Всей своей жизнью подтвердив точность этих строк, Симонов до самого последнего дня был занят добрыми и очень нужными людям делами. Вот и булгаковский роман про Мастера и Маргариту из небытия возродил. И хемингуэевский «По ком звонит колокол», против которого выступала сама Долорес Ибаррури, лидер компартии Испании, в печать пробил. И на повесть Солженицына про Ивана Денисовича сразу же в «Известиях» откликнулся восторженной статьёй, провозгласив: «В нашу литературу пришёл сильный талант!». И Вячеслава Кондратьева поддержал. И в кинематографической судьбе Алексея Германа роль сыграл очень важную, благодатную.

Обо всём этом думалось мне, когда перебирал листки, исписанные его натруженной рукой, надиктованные его горячим сердцем.

Спустя пять лет после нашего разговора Константина Михайловича (всего-то на шестьдесят четвёртом году жизни!), к великому горю, не стало.

Из дневника его вдовы Ларисы Жадовой: «Девятый день у нас дома. Урна с прахом стояла в шкафу у него в кабинете, в той же комнате, где мы его поминали. На десятый взяли её, сели в машину и поехали завещанным путём – из Москвы через Малый Ярославец, Медынь, Рославль, Кричев. По Могилёвскому шоссе, в Могилёв, на то поле в Буйниче, где дрался Кутеповский полк, в шести километрах от города. Там на закате солнца, в восьмом часу, мы открыли урну и, взявшись за руки, пошли по полю и развеяли его прах».

А Евгений Евтушенко тогда написал:

Ко всему, что оплакал и не оплакал,
Возвращался поэт благодарно развеянным прахом.
Ну, а если поэт и виновен был в чём-то когда-то,
То пред всеми людьми дал развеять себя виновато.

Автор: Лев Сидоровский, Иркутск - Петербург

Фото из архива ТАСС

Возрастное ограничение: 16+