Трахтенберг: загляни в глаза чудовищ
23 ноября 2021
К языку, если читатель позволит автору некоторую свободу рассуждений, нужно относиться с интересом, постоянно изучать и ни в коем случае не отпевать заранее.
«Глагол» продолжает еженедельные публикации обзоров иркутского историка и журналиста Владимира Скращука о редких книжных изданиях, многие из которых сохранились в Иркутске в единственном экземпляре.
Трахтенберг В.Ф. Блатная музыка («Жаргон» тюрьмы) / Под ред. и с предисловием профессора И. А. Бодуэна-де-Куртенэ. С.-Петербург, типография А. Г. Розена, 1908. 116 с.
В начале апреля 2021 года Иркутское отделение Союза писателей провело круглый стол, посвященный защите русского языка. Открывая мероприятие, один из иркутских писателей произнес речь против иностранных заимствований, а заодно и против молодежи, которая этим грешит. На ту беду в пяти предложениях, произнесенных потенциальным классиком и процитированных на сайте регионального отделения КПРФ, содержится как минимум пятнадцать иностранных слов…Чья бы корова мычала.
Увы, многие «защитники» русского языка плохо представляют себе его историю, многообразие форм и ближайшие перспективы. Некоторые самозваные «защитники» долгие годы утверждали, что в русском языке никогда не было обсценной лексики, или говоря проще, мата, и все эти слова заимствованы, кажется, из монгольского. Эта точка зрения была практически официальной, пока археологи не обнаружили домонгольские берестяные грамоты, в которых «заповедные» словечки были применены широко и беззастенчиво. Сюрприз? Еще какой...
К языку, если читатель позволит автору некоторую свободу рассуждений, нужно относиться с интересом, постоянно изучать и ни в коем случае не отпевать заранее. Русский язык был до нас, и уж наверняка всех нас переживет. А вот некоторые его ответвления живут и умирают, когда умирает породившая их реальность. И в этом смысле суконный язык Иркутского отделения Союза писателей так же обречен, как вымершие языки ушкуйников, мазыков, офеней и кантюжников.
Еще один иркутский писатель в своих произведениях взял на себя смелость заявить, что первые исследования по языку уголовного мира появились в СССР в середине 1960-х, следовательно - этот язык появился при советской власти, как и породивший этот язык мир «блатных» и «воров в законе». У каждого есть право заблуждаться, а наша задача – понять, как было на самом деле.
В 1881 году в Санкт-Петербурге в семье купца 2-й гильдии Филиппа Вильгельмовича Трахтенберга родился сына Василий. После окончания гимназии бойкий мальчик поступил было в Военно-медицинскую академию, но вскоре заскучал, и, бросив учебу, занялся коммерцией. Причем занимался ловко: как утверждают его биографы, продал правительству Франции несуществующие рудники в Марокко. За этот «криминальный подвиг» (а может быть и за иные дела) Василий оказался в тюрьме, где для выживания требовались крепкие нервы, некоторое количество денег и понимание местного языка и обычаев. География его тюремной жизни впечатляет. В книге упоминаются тюрьмы пересыльные (Петербургская, Московская «Бутырки», Виленская, Варшавская, Киевская и Одесская), а также предназначенные для отбывания срока «Кресты», Дом предварительного заключения, «Дерябинские казармы» (Петербург) и «Каменщики» (Москва). Трахтенберг вышел из тюрьмы с собранным им словарем «блатной музыки», чем привлек внимание второго героя этой истории – профессора Ивана Александровича Бодуэн-де-Куртенэ.
Потомок древнего французского рода, переселившегося в Польшу при Станиславе Лещинском или Августе Саксонском, Иван Бодуэн изучал лингвистику в Варшаве, Санкт-Петербурге, Москве и Лейпциге (где получил степень доктора философии), работал в Санкт-Петербурге (степень доктора сравнительного языковедения), Казани, Юрьеве (до 1893 года Дерпт, в настоящее время Тарту), Кракове и Варшаве. В 1887 году он избран членом польской Академии знаний, в 1897 году - членом-корреспондентом Петербургской Академии наук. В царской России арестовывался за защиту польского языка и призывы к «культурной самостоятельности Польши», а в независимой Польше защищал русский язык и национальные меньшинства. В 1922 году Бодуэн даже был выдвинут кандидатом в президенты Польши и неожиданно для всех занял среди кандидатов третье место. Судьба уберегла его от политики – победивший на выборах Габриэль Нарутович был убит крайне-правыми через пять дней после избрания.
Основой научного метода Бодуэна был отход от изучения языка по письменным источникам (которые не у каждого языка имеются) и переход к изучению реальной языковой деятельности, живой речи. Поэтому он проявлял повышенный интерес к различным местным говорам и профессиональным жаргонам, что, видимо, и объясняет написание почтенным академиком предисловия к столь специфическому изданию.
Как профессионал, Бодуэн не оставляет камня на камне от мифа о какой-то особенной «чистоте и святости» русского языка. Он пишет: «Теперь имеется уже довольно богатая литература, посвященная описанию языка, быта и нравов нарушителей закона и «нравственных правил» в разных странах земного шара». И тут же приводит в обратном хронологическом порядке (от самых свежих исследований к самым ранним) список литературы. Перечень начинается статьей некого Александрова «Арестантская республика» («Русская Мысль», Москва, 1904 г. книга IX, стр. 68-84) и завершается рукописной книжкой «Описание Кричевскаго графства или бывшего староства Гр. Ал. Потемкина, в ста верстах от Дубровны, между Смоленскою и Могилевскою губерниею». В этой рукописи ХVІІІ века Бодуэн обнаружил небольшой словарь «отверженного» языка, которым пользовались местные «мещане и мастеровые». Таким образом получается, что даже история исследования криминального арго насчитывает в наше время не менее трех веков, а сами эти языки – и того больше.
Есть в этом списке и классики русской литературы – блатными словами пользовался, например, Федор Достоевский. С другой стороны, отмечает Бодуэн, далеко не всегда грубоватое и странно звучащее слово создали уголовные: «Производящее впечатление «блатного» слово «стрюцкий» («Макарка душегуб». СПб. 1896, стр. 560) принадлежит собственно общерусскому языку (см. Словарь Даля)».
Хотя происхождение самого слова «блатные» лингвисты без особого труда выводят из немецких и польских корней, язык блатных и других обитателей тюрем и каторг – несомненно русский: «Блатная музыка является во всяком случае одним из видоизменений «русского языка». Точнее говоря: на нее следует смотреть как на совокупность своеобразных языковых представлений, выросших в русской языковой области или сложившихся в русской языковой среде. С племенной, этнографической точки зрения, «блатную музыку» создали головы, начиненные по преимуществу русскими языковыми представлениями. «Блатная музыка» есть один из русских «говоров», конечно, не в обыкновенном смысле этого слова».
Этот жаргон используют и развивают люди, составляющие, по мнению ученого, «в известном смысле отдельный класс, отдельное сословие, объединенные как более или менее одинаковым собственным мировоззрением и взглядом на самих себя, так и одинаковым к ним отношением других сталкивающихся с ними, «добропорядочных» и «благонамеренных», людей». Благодаря многонациональному составу Российской империи, к «блатной музыке» поневоле приобщались все «инородцы», оказавшиеся в тюрьмах и острогах. И они, безусловно, вносили свой вклад в этот «международный язык».
«Многие слова и выражения искрятся своеобразною иронией и юмором, который чаще всего, как это иначе и быть не может, подходит под понятие т.наз. «виселичного юмора». Но мы не должны забывать, что в переживаемое нами время нам необходимо упражняться и совершенствоваться именно в «виселичном юморе». А то без этой поддержки нам просто пришлось бы отчаяться…. Спасибо «блатной музыке» за укрепление в нас этого, столь драгоценного и живительного, настроения. Кандидатам в официально клеймленные «блатные» или по крайней мере «железоклюи» надо учиться у заправских «блатных», - не без пророческого озарения писал в 1908 году Бодуэн-де-Куртенэ, аресты которого были еще впереди. Упомянутые «железоклюи» - это многочисленные в России того времени политические преступники, которые в словаре Трахтенберга (а возможно и в речи блатных) упоминаются довольно редко.
«В «блатной музыке» много голого, неприкрашенного цинизма, но вместе с тем сколько там под иными словами кроется трагедий, семейных несчастий, погибших жизней, сердечной боли, пролитых слез! … «Блатные» это те же люди, те же продолжатели наследственности, те же носители предания, те же воспитанники общества, те же сосуды и вместилища прививаемых им с детства ходячих воззрений. Извольте вникнуть поглубже в господствующую «этику» отдельных классов общества, проявляющуюся в «классовой борьбе», в «этику», руководящую деяниями привилегированных сословий, немецких студенческих корпораций, государственных деятелей, своеобразных «патриотов» - и т.д., и вы увидите, что, в сравнении с «блатною» этикой, им не всегда придется в авантаже обретаться», - заявляет Иван Бодуэн-де-Куртенэ.
Заявление это для человека, знающего историю поверхностно, очень неожиданное и смелое. Однако следует обратить внимание на такую деталь: ученый-лингвист ставит на одну полку революционное движение и государственных служащих, студенческие корпорации и неких «патриотов». И здесь он в очередной раз интуитивно описывает то, что позднее антропологи установили в результате научных исследований: жестикуляция в группе шимпанзе, налаживающих отношения, точно такая же, как у детей на школьной площадке, или у преподавателей вуза на заседании ученого совета – везде есть жесты доминирования, подчинения, одобрения и т.д. В основе языка жестов и мимики – миллионы лет эволюции и наше общее происхождение от приматов. В полной оскорблений речи одного хулигана в адрес другого, констатируют лингвисты, используются те же приемы, что использует ученый, разбивая в своей монографии теорию научного оппонента. Правила языка, сформированные за тысячелетия его эволюции, одинаковы, если у самых разных людей одна и та же цель. Этика же, о которой ведет речь Бодуэн-де-Куртенэ, с точки зрения антрополога лишь вопрос статистики: этично то, что делает большинство – даже если спустя сто лет тот же самый поступок новое большинство шокирует.
«Издевательство над человеческим достоинством в лице слабых, приниженных и побежденных - ведь это наш насущный хлеб. Стало быть, нечего укорять за него «блатных», издевающихся над своими слабыми и беззащитными товарищами. Откупу и монополии, воплощенной в «майдане» и «майданщиках», «блатные» научились у современного государства, покровительствующего «кулакам» и прочим «мироедам». Да и вообще где грань между «преступным» и «непреступным» миром? Ведь чуть ли не в каждом человеке дремлет зародыш «преступника» в том или другом направлении. Все мы кандидаты в «преступники» in potentia, конечно, при известных условиях и при подходящих обстоятельствах. … С одной стороны преступления «блатных», с другой же стороны не считаемые вовсе преступлениями массовые убийства, погромы, бесконечные истребления целых психических миров, массовые грабежи и разбои, грандиозные хищения, властные поджоги и истребления имущества, властные насилия, сечения и прочие надругательства! На которую же сторону склоняются весы нашей «этики»?», - пишет Бодуэн.
Этот тезис находит прямое подтверждение в словаре Трахтенберга. В нем имеется не только профессиональный жаргон шулеров и «хипесников», но и специфические словечки обычных крестьян, которые по-своему боролись с преступностью. Современные россияне, в большинстве своем горожане, даже не представляют себе, что в начале ХХ века в России можно было прожить долгие годы, не встретив ни одного полицейского. Многие территории, в первую очередь отдаленные и окраинные, не имели ни суда, ни прокурорского надзора. Поэтому с преступниками, которые уж точно были везде, крестьянский мир управлялся по-своему: быстро, жестоко и так, чтобы некого было обвинить в случившемся с вором или конокрадом.
Описания «блока» или «припарки на пуп» не дают никакого повода сомневаться в исходе: это коллективное убийство, притом очень мучительное и с отложенным эффектом – чтобы подвергнутый наказанию преступник мог уйти подальше от места казни. Для мира преступного крестьянский мир был страшнее государства: приговор суда – чаще всего лишь срок, приговор «мира» - гарантированная смерть. Некоторая часть крестьян в Сибири рассматривала беглых преступников (горбачей) как законную добычу: «Худенький горбач лучше доброй козы: с козули - шкура, с горбача - три (полушубок, азям, рубаха). Такова, по мнению острожников, логика братских или братанов, охотящихся в тайге за горбачами».
В финальной части предисловия Бодуэн-де-Куртенэ зафиксировал состояние умов, распространенное во всех европейских государствах: иностранец, инородец, чужак – по сути враг, к которому не применимы нормы права и морали. «Не забудем тоже, что многие люди уже по своему рождению, за одно свое происхождение числятся в преступниках. В Венгрии преступником является каждый не-мадьяр, в Пруссии - каждый поляк, в России - каждый «инородец». А уж о евреях и говорить нечего. Преступлением считается говорить на известном языке, пользоваться известным алфавитом, исповедовать известную веру, придерживаться известного мировоззрения или же известных политических взглядов, принадлежать к известной партии и т. д. А если так, то кто же из нас не «преступник»? Женщины за то только, что родились женщинами, наказываются лишением прав. Все они преступницы», - подводит неутешительный итог лингвист.
Словарная часть книги в наше время полезна писателям, специализирующимся на «исторических детективах» - некоторые фразы и термины можно увидеть в книгах Николая Свечина, Антона Чижа и других авторов. Искать в сборнике Трахтенберга корни уголовного жаргона советских времен то же самое, что искать в современном русском языке слова из санскрита. Да, некоторые базовые термины, примерно с десяток из нескольких сотен, сохранились. Некоторые сохранились по форме, но поменяли значение. Профессиональный лингвист найдет еще с десяток, но в целом – персональный состав преступников изменился, язык подстроился под новые реалии, и «феня» отличается от «музыки» так же, как СССР от Российской империи.
Гораздо интереснее искать в тексте исторические факты, о которых вы не прочтете ни в каком учебнике и даже ни в какой специальной монографии. Например, термин «Блин»: «Фальшивая монета или фальшивый кредитный билет. «Пекарни, где пекут блины», т.е. места, где занимаются выделкой или печатанием фальшивых денежных знаков. Они находятся большей частью за границею, причем деньги перевозятся в Россию контрабандными путями. В самой России губернии Эстляндская, Лифляндская, Виленская, Киевская и Томская дают по статистике наибольший процент дел о выделке фальшивых денежных знаков. В Царстве Польском в былое время был сделан «лигою патриотов» громадный выпуск русских кредитных билетов разного достоинства, и очень искусно сделанных, которые раздавали «почти даром», выпуск имевший целью подорвать значение кредитного рубля. Выделкой фальшивой монеты, не требующей таких сложных приспособлений, как печатание билетов, занимаются в России повсеместно и, как это ни покажется странным, производство фальшивых серебряных рублей и полтинников особенно развито в тюрьмах, преимущественно в больших пересыльных «централах» и почти во всех сибирских острогах без исключения. Так Александровский централ знаменит своими «хрустами», т. е. рублями, Верхнеудинский острог своими «ломыгами», т.е. полтинниками и т.п. В некоторых городах Сибири (Красноярск) находится по нескольку «пекарен», конкурирующих между собою качеством и дешевизною пекущихся в них «блинов».
Согласитесь, история Александровского централа и города Улан-Удэ (бывшего Верхнеудинска) заиграла новыми красками. Как и наши представления о принципиальности и неподкупности царских чиновников и офицеров – в значительной части дворян, выпускников не испорченных советской «образованщиной» императорских вузов и военных училищ… Могли ли они не знать, что делается в их судебных округах, в их централах и каторгах? Да ни в коем случае. Значит – знали, были в доле, своими руками подрывали экономический фундамент монархии, которой якобы служили.
Еще один пример коррупции и связей между преступниками и правоохранительными органами: «Прохлада - Медленный шаг во время шествия партии ссылаемых в Сибирь арестантов по улицам Москвы под звуки барабанного боя. Право на такую «прохладу» приобреталось после уплаты партией известной суммы, часто около 100 р. конвойному офицеру и унтерам. Дело в том, что во время прохлады подаяния арестантам достигали часто значительных размеров: успевали подавать, что было бы невозможно при быстром проходе партии».
Местами словарь описывает реальность в сатирическом тоне («Судаки - Двое непременных (безгласных?) членов суда»), а местами дарит читателю небольшое филолого-историческое открытие. Мы привыкли к тому, что ясак – это натуральный налог, которым облагали некоторые народы в Сибири и на Дальнем Востоке. Но исторически это нечто совсем иное: «Ясак - Употребляется в значении условного знака, крика, отзыва, лозунга. В новгородских памятях сохранился страшно картинный рассказ о том, как царь Грозный, сидя за обедом у Новгородского архиепископа Пимена, вскочил вдруг из-за стола и вскричал грозным голосом «своим обычным царским ясаком», после чего московские люди схватили и ограбили архиепископа, немедленно бросились грабить Софию, церкви, монастыри, боярские имущества, рубить граждан, жечь и пепелить славный и древний город». Можно было бы подумать, что это искажение, внесенное уголовным миром, но у Алексея Толстого в стихотворении «Суд» находим: «Лишь тогда, как исстари, / от Москвы Престольной / До степного Яика / грянет мой Ясак…» - и понимаем, что ошибка исключена.
Профессиональные «защитники языка» могут заниматься своим делом сколько угодно – они, собственно, анонсировали ежегодное проведение «посиделок в защиту». Язык тем временем живет собственной жизнью и эволюционирует: одна только эпидемия коронавируса дала целый словарь новых терминов и выражений, описывающих все многообразие взаимоотношений науки, государства и общества в новых условиях. Не меняется только мертвый язык.
Владимир Скращук, для «Глагола»
Возрастное ограничение: 16+
В наших соцсетях всё самое интересное!
