Финк: если партия скажет «надо»
28 сентября 2021
«Глагол» продолжает еженедельные публикации обзоров иркутского историка и журналиста Владимира Скращука о редких книжных изданиях, многие из которых сохранились в Иркутске в единственном экземпляре.
Финк В. Евреи в тайге. М.: Издательство «Федерация», 1932. 359 с.
В середине 1920-х годов советская власть приступила к решению одним ходом двух задач: создав Комитет по земельному устройству еврейских трудящихся при президиуме Совета национальностей ЦИК СССР (КомЗЕТ) большевики радикально меняли жизнь жителей тысяч местечек в западной части страны и демонстрировал дружелюбие международным еврейским организациям, имевшим большое влияние в Европе и США. В 1925 году было создано Общество землеустройства еврейских трудящихся, которое поначалу даже было политически нейтральным к сионизму - хотя его руководителями были члены РСДРП(б)-ВКП(б) с большим стажем, и о сионизме понимали многое.
После создания многочисленных еврейских сельсоветов на Украине, в Белоруссии и в Крыму, после формирования пяти еврейских национальных районов, ОЗЕТ сменил вектор деятельности и начал подготовку к переселению евреев на Дальний Восток. Такое решение позволяло с одной стороны разгрузить перенаселенные западные районы СССР, а с другой – заселить безлюдные восточные регионы в преддверии конфликта с Японией и другими соседями. Столицей Еврейской автономной области стал поселок Биробиджан (название взято из эвенкийского языка), основанный на месте станции Тихонькая Амурской железной дороги.
Первые переселенцы прибыли на новое место в апреле 1928 года, а спустя пару лет посмотреть на их жизнь отправился Виктор Финк. Финк родился в Одессе, окончил юридический факультет Парижского университета и участвовал в Первой мировой войне в необычном для подданного Российской империи качестве - волонтера Иностранного легиона. В 1916 году он вернулся в Россию, а спустя девять лет начал публиковать рассказы и очерки. Первая книга о новой жизни «Евреи на земле» вышла в двух томах в 1929-1930 годах, книга «Евреи в тайге» продолжала эту линию на новом материале.
Первая части книги, практически ее треть, составляют рассказы о быте казаков, переселившихся на Дальний Восток после Айгунского договора 1858 года. Природа присоединенных районов была крайне неблагожелательна для пришельцев. Казаки-проводники рассказывали писателю, что выжить в тайге трудно даже тому, кто имеет опыт, оружие и помощников. Даже знаменитый охотник писатель Арсеньев «и тот собак с голода съел». Голод – привычный спутник каждого таежника, вся его жизнь подчинена необходимости добыть дичь, а в случае удачи – немедленно ее съесть, потому что сохранить мясо рядом с тиграми нереально. По сути, вся жизнь проходит в добывании пропитания, а после насыщения – в отдыхе. «Не жрамши и газету читать скушно!», - констатируют проводники на привале, но в действительности они газет не читают.
Финк – ветеран войны, он легко находит общий язык со своими спутниками, но казаки (ветераны еще китайских походов 1900 года) интересуются немногим: пожрать, поспать, а после насыщения базовых потребностей интерес падает ко всему сразу. Даже байка про кровавую казнь хунхузов в Китае не заинтересует проводников и быстро надоедает самому рассказчику. То, что видит Финк, с каждым шагом удивляет его все больше и больше невероятным сочетанием архаики и современности: «Туземцы Сибири и Дальнего Востока стреляют еще нередко из шомпольных ружей времен Очаковской войны. Порох засыпается через ствол, кусок пакли служит пыжом, кусок кабеля, откусанный на глаз плоскогубцами, служит пулей, и из этого инструмента туземец попадает белке в глаз».
Все поминутно рискуют жизнью. Охотника-ороча, выдающегося стрелка, подговаривают убить собственного сына, поставив на кон в споре бутылку водки. Случайно встреченного китайца сначала душат ремнем, а потом топят в реке, отправив переправляться на коне – конь выплыл, а не удержавшийся за гриву человек утонул. Казаки не просто знали, что так будет, они поставили китайца в безвыходное положение, не дав ему лодку. На той же узкой лодке переправляют тяжело нагруженную телегу – Финку остается удивляться, как она не перевернулась, местные же наблюдают происходящее даже без интереса.
Все местные жители постоянно следят друг за другом и оценивают, кто как живет. Орочи – непревзойденные охотники, китайцы – выдающиеся труженики, корейцы – еще более трудолюбивы, но очень замкнуты. Еврейскую колонию, состоящую из одних мужчин (по причине слишком тяжелых условий) соседи-украинцы дразнят «еврейский монастырь», но уважают за невероятное стремение выжить. Казаков считают «большими авторитетами в вопросах безделья» - на фоне китайцев и корейцев, способных, например, копать от рассвета до заката без перерыва такое впечатление могло возникнуть. Зато многие казаки абсолютно бесстрашны: среди стариков Финк встречает людей, которым тигр откусывал руку или медведь отрывал скальп – но победителем из схватки выходил охотник, а не зверь. «Все разные, но у каждого есть достоинства» - примерно так можно обобщить описания Финка.
О себе казаки говорят меньше, больше рассказывают о прошлом. Переселение на Амур в 1858 году мы знаем сегодня по описаниям историков – восторженных сторонников действий Муравьева-Амурского. А в начале 1930-х оно еще было живо в памяти некоторых стариков, которые отзывались об этом событии крайне негативно: переселение шло в приказном порядке, и даже забайкальские казаки, привычные к местному климату «свою участь проклинали». Переселение не было добровольным, потому что сами казаки не стремились на Дальний Восток, подобно первопроходцам XVI-XVIII веков. Принуждая казаков переселяться, командование предупредило, что отказавшихся переведут в пеший строй в 24 часа. «Мы, почитай, триста лет от самого Ермака конные были, да вдруг тебе в пеший строй! У нас считается пеший казак – оборотень…», - пояснил Финку один из рассказчиков.
Переселенцев бросили в незнакомую тайгу без подготовки и помощи: тайга, тигры, болото. «От мошки кони назад в Забайкалье за четыре тысячи верст удирали… И то сказать – конь-то удерет, а человек куда денется, ежели с семьей? Уж где без толку кинули, там и живи… А кому не нравилось которым, тех господа офицеры в кнуты брали… Заправят человеку сто горячих, уж тогда ему всякая местность нравится, - только отпустили бы поскорей». Гражданские чиновники при этом брали взятки с тех, кто не желал переселяться, и воровали подъемные, которые должны были достаться переселенцам-добровольцам. Некоторые поселения вымирали подчистую, и в опустевшие дома загоняли новую партию переселенцев.
Стоит сказать, что присоединение Приамурья было не просто личной инициативой (если не сказать авантюрой) Муравьева, но и нарушением прямого запрета Николая I: в 1847 году на одном из докладов он оставил резолюцию «вопрос об Амуре, как о реке бесполезной, отставить». Даже после Айгуньского договора царская администрация продолжала действовать в духе приказа покойного императора. Если европейским колонистам в Африке и Азии помогали строить «Европу» за пределами метрополий, то российские переселенцы на Дальнем Востоке начинали приспосабливаться к местному населению и в известном смысле возвращались с более высокой стадии общественно-экономических отношений к более примитивным.
Казаки вспоминали, например, что их отцы «одними пантами жили» - то есть добывали изюбрей ради одних только рогов, потому что не могли переработать ни шкуры, ни мясо. Единственным потребителем пантов (как и шкур соболя, енота и других животных) были китайцы, а российские купцы понимали, что транспортировка не окупит затраты. Об «эффективности» имперского управления говорит хотя бы тот факт, что до начала ХХ века в Приамурье не провели никаких дорог - в этот плодородный район хлеб возили из Одессы, вокруг Африки во Владивосток, и лишь потом доставляли на Амур. Когда же казаки перешли к земледелию, они предпочитали заниматься им на южном, китайском берегу Амура, потому что «земля никем не мерянная», а в качестве работников все равно набирали китайцев – российских подданных не хватало.
Отношение переселенцев к скотоводству было настолько примитивным, что они не строили стойла для коров и конюшни. Уже при советской власти приезжий зоотехник наглядно доказал, что ухоженные коровы дают молока в два раза больше, но казаки продолжали жить «как деды». Что лошади и коровы – даже во дворах казаки не делали настилы, а уж улицы и вовсе тонули в грязи. Казаки знали, что в районе будущего Биробиджана есть сурьма, графит, медь, железо, драгоценные камни и даже золото, но ничего не добывали – золото мыли тунгусы и пришлые старатели-профессионалы.
По сути, казаки жили на огромном острове, изолированном в пространстве и даже времени. Никто, к примеру, не хотел ехать в дождливый сезон в село, расположенное всего в 8 километрах от железной дороги, потому что туда не было дороги; в другом месте десять лет подряд не могли восстановить мост через речку шириной три метра. В то же самое время корейцы в большом селе Благовещенском коллективно и с привлечением наемного труда построили вал вокруг всего села, который защищал и от набегов хунхузов, и от частых наводнений. К удивлению автора, казаки в 1930 году не знали, что стало с Николаем II и его семьей.
Впрочем, немногим лучше были и представители советской власти. Финк описывает случай, когда милиция изъяла у удэгейцев все остроги – единственный инструмент, которым они промышляли рыбу. Этот народ, ставший узко-специализированными рыбаками, не имел никакого другого способа добывать пропитание, но абсурдная логика советского законодательства, рассматривавшего острогу как холодное оружие, поставила их на грань голодной смерти. Немало вреда принесла жителям Дальнего Востока и практика работы магазинов Главспирта: там, где открывалась очередная лавка, начиналось повальное пьянство, разрушение артелей и драки.
До еврейского переселения автор добирается во второй части книги, и сразу обнаруживается две точки зрения. Сторонники одной считают, что евреев в СССР, или по крайней мере на Дальнем Востоке, нет. «Что такое еврей? Еврей – это когда нет правожительства, когда городовой, когда погром, когда черта оседлости, когда то нельзя, а это не можно, когда так не позволено, а так запрещено…». С другой позиции выступают те, кто помнят: «В местечках сидит, может, миллион евреев, что они дохнут с голоду за кусок хлеба…». Действительно, в местечках может и миллион, возражают первые, но это просто беднота, бывшие евреи, которые могут уехать в Биробиджан и стать евреями будущего.
Статьи и книги Финка о переселенцах, по его словам, внимательно читали в СССР потенциальные переселенцы и за границей – члены «Джойнта» и других еврейских объединений. Всех интересовал в первую очередь климат, и если советских граждан Финк ввел в заблуждение (утверждая, что климат в районе Биробиджана похож на украинский), то иностранцев-сионистов описание таежных трудностей вполне удовлетворило – Дальний Восток не был конкурентом Палестине. Более половины переселенцев не выдержали и уехали с Дальнего Востока спустя пару лет, но в этом нет ничего нового – и столыпинские переселенцы, для которых такое путешествие было гораздо труднее, возвращались из Сибири в западные губернии примерно в той же пропорции.
Против переселения выступал и известный советский экономист Юрий Ларин (Михаил Лурье), который отмечал, что лишь ничтожная часть из 4 миллионов гектаров будущей еврейской автономии пригодна к немедленному использованию. При царизме эта земля вообще считалась непригодной для обработки, а евреи – в основном городские жители и мелкие ремесленники – по мнению Ларина были менее всего пригодны для сельскохозяйственного труда. В дискуссии с Лариным его оппоненты ссылались на опыт китайцев и корейцев, которые получали на этой территории значительные урожаи риса и проса, а также на опыт российских крестьян, которые без всякой мелиорации и на самой примитивной технике получали до полутоны пшеницы с гектара. Кроме продовольственных культур можно было выращивать и технические, в том числе табак и сою.
В первое время еврейские коммуны действительно совершали ошибки – сеяли в низинах, где все посеянное тонуло во время муссонных дождей. Но при помощи кредита Сельхозбанка и за счет прибыли от выращивания высокоудойной породы коров выдержали и вскоре заложили первый фруктовый сад. Евреи даже начали выращивать свиней йорширской породы - не для себя, правда, а на продажу, но сам факт впечатляет. В другом месте Финк попал на празднование Йом-кипура и точно такие же евреи-колонисты обрадовались ему как родному, потому что с его приездом как раз образовался «миньон» - минимальная группа для чтения молитвы. Те самые евреи, которые надевали накидки-талесы и читали древние молитвы, за четыре месяца вручную выкорчевали полторы сотни гектаров тайги и построили на пустом месте сорок домов. Завершив молитву, эти же люди обозвали друг друга «опиумами» и пошли читать привезенную Финком газету с антирелигиозными статьями. Один из новых домов оказался синагогой, и снимать там на фото и киноаппарат Финку не разрешили, зато активно зазывали снимать тех же самых людей, работающих на корчевке леса. Пост, положенный в Йом-кипур, корчевщики не соблюдали.
На этих страницах проза Финка мало чем уступает лучшим одесским рассказам Бабеля: он наблюдательный, точный и ироничный автор, подмечающий интересные и абсурдные детали – и пересказать его текст невозможно, теряется весь колорит. Финка, приехавшего в колонию на белой лошади в канун Йом-кипура, дразнят «мессией». Кантора, умудрившегося работать на корчевке, держать пост и молиться всю ночь, поздравляют с тем, что он «вымолил» трактор, доставленный в колонию как раз к окончанию празднования. Часть верующих еще продолжает молиться, но курит и голосует за создание колхоза до формального окончания поста.
В разговоре с одним из казачьих «авторитетов», чем-то вроде Тартарена и Мюнхгаузена в одном флаконе, Финк раскрывает главное противоречие между казаками и евреями: для первых «воля» означает свободу, а для вторых – усилие, желание совершить невозможное. Евреи каждым днем жизни на Дальнем Востоке опровергают стереотипы о себе. Дамские портные становятся таежными охотниками. Ученики иешивы создают богатую коммуну. Бывшие горожане, никогда не покидавшие черту оседлости, проходят в день десятки верст с грузом, удивляя даже славящихся выносливостью корейцев. Бывший резник (специально обученный мясник) женится на казачке и родня жены не может нахвалиться зятем. Нечто подобное происходило во время Великой Отечественной войны, когда такие же тихие портные, парикмахеры и учителя создавали на Украине и Белоруссии партизанские отряды и пускали под откос поезда с оккупантами.
Возможно, реальная картина в ней приукрашена ради агитации и новых переселенцев, но Финк не скрывает и проблемы: в рисоводческом колхозе немногочисленные евреи заняли руководящие посты, а корейцы, которым некоторые советские руководители не доверяли, как потенциальным агентам японцев, занимались тяжелым физическим трудом. Отчасти это можно оправдать тем, что казаки, прожившие на Дальнем Востоке более 70 лет, вообще не наладили контакты с корейцами, а евреям это удалось всего за год. Книга Финка – о любви к жизни, и о почти идеальном обществе, в котором всем хватает работы, земли и той самой воли, в обоих смыслах слова.
Владимир Скращук, для «Глагола»
Возрастное ограничение: 16+
В наших соцсетях всё самое интересное!
